Александр Лавров - Черный Маклер Страница 12

— Ты подумай, Знаменский, кто-нибудь заботился, к слову, беречь императорские сервизы? А ведь семья-то царская обедала каждый день на новой посуде. Их, получается, было 365 — сколько дней в году! Куда делись? Нету. Бесценный фарфор!.. А великие картины? Исчезли бесследно в тогдашние времена. Я тебе сейчас назову.

Он называл целыми сериями.

— Немыслимые деньги! Двое-трое грамотных сторожей могли сэкономить стране целую электрификацию!

Знаменский слегка сомневался — чтобы не расхолаживать собеседника пассивностью.

— Точно говорю! — убеждал Иван Тимофеевич. — Ведь нэп объявили — не керенки в оборот пошли. Откуда капиталы? Из темноты. Не помещики, не фабриканты вылезли — новые дельцы. Вмиг оперились! Я не беру честный народ, работящий, в нэпе много было здорового, еще спохватимся…

Часы неспешно били, а Иван Тимофеевич живописал, как время менялось и нэпманов начала забирать ЧК: сдавайте золото, меняйте на выпущенные бумажные рубли. Самых трезвых это не захватило врасплох, в угаре нэпа они не угорели. Выдали приготовленные золотые заначки и освободились, оставшись баснословно богатыми людьми.

Только в одной Москве Иван Тимофеевич мог насчитать десяток таких «знатных фамилий». В просторных квартирах, порой в собственных особнячках по Арбатским и Пречистенским переулкам благополучно пережили они и войну. Держали телохранителей, личных врачей, юристов, дети их кончали хорошие вузы. Все они — чудом? или умело откупаясь? — оказались не затронутыми репрессиями 30-40-х годов.

В послевоенные годы во взлете безумных хищений в артелях мозговой трест и элиту составляли выходцы из миллионерского подполья. Позже они снова стушуются и уже дальше будут орудовать через такую сеть посредников, что до них самих не доберется следствие ни по одному процессу. Лишь одиночки-пираты, которым без риска жизнь не в жизнь, станут изредка выныривать на поверхность за добычей.

Из их числа, по мнению Ивана Тимофеевича, был как раз и Черный Маклер, зубр нэповских времен, никогда официально не состоявший, не привлекавшийся и не участвовавший. Правда, он давно затих за высоким забором двухэтажной дачи в Малаховке, и Иван Тимофеевич не знал, жив ли. Но в конце 50-х был уверен, что он стоял за спиной очень шустрого мальчика из тех, что покупали-продавали валюту, проделывая ритуальный вояж после утреннего кофе в «Национале» до «Якоря», где обязательным обедом завершался трудовой день.

Пытался Иван Тимофеевич найти подступы к Малаховке, да не сумел. Пытался через продавщицу тамошнего магазинчика, которая, возможно, вела хозяйство Черного Маклера, а возможно, была и его любовницей, даром что тому под семьдесят подкатывало.

Потом довольно скоропостижно основных валютчиков похватали, четырех ни с того ни с сего расстреляли — «по правилу левой ноги». Сам Никита Сергеевич следил за процессом, возмутился мягким, с его точки зрения, приговором, и сразу было издано два указа. Один о внесении высшей меры в соответствующую статью УК, а другой — уникальный, нарушавший святой юридический принцип всех времен и народов: что закон, ужесточающий наказание, не имеет обратной силы. (Другими словами, что введение более тяжелого наказания не распространяется на ранее осужденных). Второй указ специально распространили именно на данных обвиняемых. «И тогда король издал два декрета…» — вертелось в голове у Знаменского, когда он среди последних пассажиров поднимался на эскалаторе из метро.

14

Предстояло навести подробные справки о Черном Маклере и возможных его связях с Шаховым, и Знаменский прикидывал, что тут и в какой очередности надлежит предпринять. Однако Томин нарушил всякую постепенность в событиях — ввалился утомленной походкой победителя:

— Паша, распишись в получении!

За ним с виноватым видом плелся Шутиков.

Знаменский ощутил огромное облегчение — цел! Ну, парень, под арест тебя, под арест! Томин обмолвился, что затевает мощную комбинацию, но столь блистательных результатов Знаменский не ожидал.

— Сколько ты людям крови попортил! — сказал он, кладя Шутикову руки на плечи: хотелось пощупать, удостовериться. — До тех пор от нас бегал, пока чуть жизни не лишился, ты это понимаешь?

Шалава русопятая, синеглазая, невредим! Только выбрит плохо.

— Да я не от вас…

— От Шахова?

— Больше от него, — и Шутиков облизнул толстые сочные губы.

От Томина донеслось с дивана:

— Как твой «школьный приятель» советую: кончай стесняться и рассказывай побыстрее, время не терпит.

— Ага, понимаю. Значит, дело такое. Первое — я хотел с повинной идти, а второе — я Михаил Борисычу по пьянке ляпнул, что знаю про Черного Маклера и какие у них отношения, мне один хрыч в Столешниковом переулке все выложил…

— Стой, не части, — обрадовался Знаменский. — Черный Маклер жив?

— Ха! Валютой балуется вовсю!

— А при чем Шахов?

— Что вы! Сам Маклер ни с кем ничего. Все расчеты только через Шахова. Потому он его и на суде вытащил. Во-первых, правая рука, во-вторых, живые деньги горят… Ну вот, когда я решил сознаться, Михаил Борисыч здорово психанул, позеленел весь и сказал пару слов. Наутро хмель с меня сошел, я ноги в руки и деру. Испугался до смерти… — он потупился.

— А самого Маклера ты не видал?

— Да сто раз! Это же этот… дядюшка!

— Чей дядюшка? — спросил Знаменский.

— Иди, Костя, посиди, — махнул Томин на дверь. — Так ты не слыхал про дядюшку? — обернулся к другу. — Сейчас обрисую.

Через несколько минут Знаменский выложил на стол двугривенный. Подумал и надбавил еще десять копеек. Давняя была игра — «с тебя причитается». Томин сгреб мелочь.

— То-то же… Кроме того, я позволил себе проявить инициативу: заслушав исповедь Кости, сразу послал ребят в Малаховку, где проживает наш «божий одуванчик».

Знаменский позвонил в архив — Иван Тимофеевич заслуживал срочной информации.

А Зина в обед купила торт, который они умяли в процессе интенсивного обмена мнениями.

15

— Испортишь желудок. Переходи на домашнее питание. Кончай с этим кафе! Кончай!

С кем разговаривал муж по телефону, Шахиня не знала, но его властный тон и энергичное «кончай» показались зловещими. Ее теперь ото всего лихорадило, с ума не шла фраза Знаменского, что «это может случиться в любой миг».

Она не замечала, как за ней пристально наблюдал дядюшка.

— Что-то ты, красавица, побледнела, глазки грустные.

Шахов заботливо оглядел жену.

— Опять допросы. Мне-то ничего, а она опомниться не может.

— Значит, тебя тоже вызывали? — осведомился дядюшка.

— Вызывали.

— И долго мучали?

— Часа полтора.

Обращался он к Шахине, но отвечал за нее муж, и это дядюшку раздражало.

— О чем же с тобой беседовали, Леночка? — спросил он, демонстративно отворотясь от племянника.

— Я уже рассказывала, не хочется еще раз.

— А, опять одно и то же! Когда то кольцо купили, когда браслет, сколько отдали… Какого-то вдруг старика приплели, не встречала ли она около дома старика с собачкой? Ничего у них серьезного нет, — продолжал «адвокатствовать» Шахов.

Дядюшка отослал его:

— Пора мне ехать. Вызови, Миша, такси.

Шахов ушел в соседнюю комнату и принялся дозваниваться до диспетчерской. Слышно было плохо, потому он прикрыл дверь.

— А следователь — молодой, интересный?

— Не старый.

— Может, ему денег подсунуть или… что-нибудь еще?

Шахиня вздохнула.

— Вечно вы учите меня жить. Не возьмет он ни денег, ни чего-нибудь еще. Не той породы.

— А допрашивал с пристрастием?

— Нет, не очень.

— Значит, не обижал тебя. Угу… угу… Умный, обходительный… это хорошо… это все-таки приятно.

Шахиня начала собирать чайную посуду со стола.

— Ну, и в чем ты ему при-зна-лась?

Она уронила ложечку и медленно-медленно нагнулась, слепо шарила по полу. Может, ей почудилась тяжелая угроза — точно свинцовая гирька рассекла воздух и тюкнула в лоб… Она заставила себя найти ложку, крепко стиснула ее. «Да нет, нет. Сейчас посмотрю на него, а он обычный безобидный старичок, которого и пугаться-то смешно».

Не было старичка. Перед ней сидело незнакомое злобное создание.

«Да по какому праву он меня пытает?!»

Накатила волна встречной злости.

— Что за шутки? — Брошенная ложечка громко звякнула о чайник.

— Миша! — пронзительно выкрикнул дядюшка. — Иди сюда!

Тот шагнул в комнату. Шахине стало жарко.

— Предала тебя жена! — выложил дядюшка с маху.

— То есть как… что такое… — отпрянул Шахов.

В передней залился звонок, и Шахиня ускользнула туда. Приняла от почтальонши корреспонденцию и периодику, сунула полтинник. Перед зеркалом привела в норму выражение лица. К мужчинам вернулась внешне спокойная.