Соленый волк - Владимир Григорьевич Колычев Страница 12

Малахов кивнул. Здание старое, помещения маленькие, коридоры узкие, в их лабиринтах можно запутаться. Ремонт в целом неплохой, стеклопакеты пластиковые, штукатурка со стен не отваливается, черная плесень по углам не цветет. Но все же кабинет начальника смотрелся дворцом на фоне хижин. И отделка, и обстановка — как в лучших офисах страны. И светло, и просторно, и комфортно.

— Покойный Антон Викторович здесь ломал все, заново строил, — сказал Ожогин.

Мощный мужчина, тяжеловесный, лицо широкое, нос картошкой, крутой подбородок. На труса не похож, но от высокой должности отказался. Неужели все так серьезно?

— Антон Викторович?… Полковник Долгачев?

Артем слышал о предшественнике полковника Земского, но не знал, что он покойный. Долгачев просто вышел на пенсию — по достижении предельного возраста. Девять лет тому назад. Сейчас ему под семьдесят, мог и своей смертью умереть.

— Да вот уже полгода как. Инфаркт… Да вы садитесь, Артем Иванович! — Ожогин провел рукой по спинке директорского кресла.

Большое, основательное, наверняка удобное. Начальник областного управления МВД еще только находился в пути, будет не раньше чем через час. Тогда Артема и представят коллективу, а сейчас можно и посидеть. И поговорить.

— Да нет, я потом.

— Не бойтесь, не заминировано, — улыбнулся Ожогин.

И нос у него картошкой, и сам он как мешок с брюквой, такой же тяжелый, мятый. Стрелки на брюках едва угадываются, волосы у него густые, но непышные, как будто спрессованные и посыпанные мелкой серебряной пудрой. Не молодой он уже, сорок семь лет.

— А может быть заминировано? — строго спросил Малахов.

Не так давно он возглавлял уголовный розыск, ходил в основном в штатском, к форменной одежде не привык. А его назначили начальником отдела МВД Пригорьевского района. Первое время мундир смотрелся на нем как седло на корове, но время взяло свое. Научился он носить форму, как настоящий начальник, да и стрелки на брюках наглаживать умел. Но стрелками вчера занялась Люба, а «затачивала» она их остро, мало кто так умел. Он ее не просил, но, когда вернулся из Весеннего, наглаженная форма уже висела на плечиках.

— Шутка, — смущенно улыбнулся Ожогин.

— Три начальника за два года — это, по-вашему, шутка?

— Ну да.

— Вы же не верите, что их смерть — череда нелепых случайностей?

— Нет, конечно… Иначе бы я не отказался от должности, — выдавил Ожогин.

И не хотел он обращать внимание на свою слабость, но слово за слово, и пришлось.

— Вы пытались вести расследование этого дела? — спросил Артем.

— Ну, конечно же, мы проводили расследование, из Москвы приезжали…

— Я имею в виду свое собственное расследование? Кого подозреваете лично вы?

— Ну так сразу и не скажешь.

— А что, есть варианты?

— Варианты?

— Насколько знаю, у Земского, Хохлатова, Чиркина имелись трения с неким Борщовниковым.

Артем не исключал связь Ожогина с Борщевиком, но еще больше сомневался в этом. Будь Ожогин человеком Борщовникова, он бы без опасений мог занять должность начальника отдела.

— В определенной степени, — кивнул подполковник.

— Определенной в чем?

— Ну, чем Борщевик занимается… — Ожогин расправил плечи, приосанился, взгляд его прояснился. Разговор вошел в сферу его компетенции, именно поэтому он и оживился. — Черная икра, вывоз мусора, профсоюзы.

— Профсоюзы?

— Классическая коза ностра в масштабах района, — усмехнулся Ожогин.

— Я про коза ностра слышал, и про каморру. И что такое профсоюзный рэкет, знаю, — медленно проговорил Малахов.

— Точно, профсоюзный рэкет, — кивнул Ожогин. — У нас здесь то же самое, но в более мелких масштабах. Есть союз независимых профсоюзов, есть «Волжский фосфор», градообразующее предприятие, профсоюз которого входит в эту как бы независимую систему… Профсоюзы которого, — немного подумав, поправился подполковник.

— Несколько профсоюзов? На один комбинат?

— Профсоюз фосфорного комбината и профсоюз горно-обогатительного комплекса.

— Два разных предприятия.

— Две головы одного организма.

— Ну да, сырье и производство.

— Два сына одного отца. Это уже в буквальном смысле. Братья Лазаревы. Один владеет производством, другой владеет сырьем. Отец их владел всем. Но отец умер, старшему сыну мельницу, среднему осла. А младшей… дочери — сапоги, — улыбнулся Ожогин.

— Два сына и дочь.

— Я не знаю, что там отец оставил своей дочери, но сапоги у нее очень красивые. И дорогие. Одевается она, говорят…

— Говорят?

— Сам-то я не видел… То есть видел один раз на банкете у мэра, она там мелькнула и пропала… Женщина она не публичная. К тому же большую часть времени проводит в Италии, дом у нее там. Да и братья все больше по заграницам. На публике появляются редко. Тайна их жизни, что называется, покрыта мраком. Но на жизнь города влияние оказывают.

— Градообразующее предприятие?

— Ну да, глава наш Степняков с ними на «вы» и шепотом. А пресса так и вовсе тише воды.

— Что так?

— Да был у нас тут один щелкопер, правду искал. Ну, всем известно, что старший Лазарев захватывал комбинат, шагая по трупам, приватизация незаконная, то-се. В общем, пытался доказать, что химия наша досталась братьям незаконно, по справедливости, они должны были вернуть собственность государству…

— И чем это закончилось?

— Плохо закончилось. Для журналиста. Пальцы ему раздробили. Чтобы больше не писал.

— Преступников не нашли?

— Сам нашелся. С повинной пришел. Дескать, возмутила статья, нашло затмение, рука потянулась к молотку… Щедров и не скрывал, что к делу причастны братья. Но всю вину взял на себя. А братья, конечно же, ни при чем. Суд учел признание и раскаяния, Щедров получил всего два года колонии-поселения, через год вышел. А Хазанков… Нет, Хазанков так и остался на инвалидности…

— То есть братья и не скрывали, что это их рук дело?

— А что им будет?

— А общественное мнение их не интересует?

— Так не возмущается народ… Поначалу люди возмущались, в комментариях всякие гадости писали, а потом как отрезало.

— Комментаторы легко вычисляются.

— И подъехать могут, и по рукам дать. А для начала предупредить… Но все это слухи, заявлений не было, — поспешил оправдаться Ожогин.

— Слухи.

— А ведь и убить могут… Может, и убивают. Люди-то пропадают…

— И многие пропадают?

— В пределах статистики. Но статистика-то нехорошая.

Малахов кивнул, каждый год в стране бесследно исчезают до пятидесяти тысяч человек, если раскидать по городам и весям, все равно выходит очень много.

— Значит, серьезные люди, эти братья Лазаревы.

— Серьезные.

— А профсоюзный рэкет?

— Ну, я не скажу, что у нас тут часто случаются забастовки… Но случаются.

— Борщовников?

— А доказать ничего не можем. Не имеет он отношения к профсоюзам. А если захочет, говорит, будет иметь. И тогда мы все тут такую прессу получим! В масштабах страны! Ущемление прав трудящихся, давление на свободу слова и так далее…