Анатолий Баюканский - Тайна перстня Василаке Страница 13

— Бартер так бартер! Думаю, будем обоюдно довольны. — К своему ужасу, я стал говорить совсем не то, что думал. Будто внутри сломалось направляющее колесико, и все покатилось к чертям собачьим. Произошла метаморфоза. Человек, которого ненавидел, сумел внушить мне уважение к себе, сделался почти родным. Я только кивал головой. Я понимал: Миша-островитянин — один из исполнителей чьих-то далеко идущих планов. Мне даже показалось, что я где-то уже встречал этот холодный взгляд, чуточку впалые щеки, глубоко посаженые глаза боксера. — Как говорят в Одессе, что вы имеете мне предложить?

— Вы старше, предлагайте вы! — вежливо, но с напором сказал Миша.

— Схема подземной Москвы! Для начала.

— Верно говорит мой босс: писатели — народ с причудинкой, лучше бы пятьдесят тысчонок «зеленых», но… воля ваша: подробная схема подземной Москвы.

— Обещаю, даже гарантирую: ни источника получения, ни документальных свидетельств публиковать не буду, разглашать также не стану, клятвенно заверяю, просто обобщу в художественном произведении.

— Вы и впрямь так наивны или хотите таким казаться? Гоните коней, забывая, что загнанных лошадей пристреливают. — Эту фразу Миша проговорил с явной угрозой.

— Пристреливают? Разве я похож на загнанную клячу?

— Это к слову, мы никого не пристреливаем, тем более перспективных союзников. Что ж, впереди масса времени для более предметных разговоров, эдак дня через четыре…

— Послезавтра я должен лететь на родину, в Россию! — напомнил я.

— Первый раз слышу, что вы улетаете! — откровенно повеселел мой собеседник, домой возвратитесь не скоро, разве что…

— Договаривайте. — У меня похолодело в груди. — Что вы можете со мной сделать? И за что? — Тут же я со страшной отчетливостью понял, насколько я беззащитен: ни родной милиции, ни друзей. — Но… я не простой турист, я — член союза писателей новой России, журналист, у меня — имя!

— В России, дорогой Банатурский, — отпарировал Миша, — на острове вы одиноки.

— А Музыкант?

— Ваш друг улетает послезавтра. Возможно, в Москве вы когда-нибудь встретитесь и обсудите, а пока…

— Я немедленно свяжусь с генеральным консулом России, с полицией! — вовремя осекся, заметив, как потемнели глаза Миши. Почти одновременно мы скосили глаза на электронного сторожа под потолком. — Вижу, вижу, не дурак, фиксируете каждое мое слово, ну и хрен с вами. Я должен улететь послезавтра!

— Сначала остыньте, потом уточним детали. Я пошел, а вы отдыхайте до поры!

— Минуточку! — остановил я Мишу. Произошло нечто малопонятное, во мне вдруг все ожило, встрепенулось, просветлело, показалось, закатилось солнце, и в дальнем углу засветилось знакомое лицо предка-воина, голова в шлеме, губы беззвучно шевелились, но я услышал: «Не дай себя утишить, наступай сам, атакуй, а то пропадешь!» Что это было? Бред? Самовнушение? Внутренний голос? Не знаю, не знаю. Только вдруг в моих жилах закипела кровь предка. И провожая взглядом тающий лик воина, я рассвирепел:

— А ну, господин-сковородин, выкладывай все карты до единой! — Неведомая прежде сила забурлила во мне.

— Дал бы я тебе разок, господин хороший, да жаль. — Миша снисходительно фыркнул. — Попал в говно, сиди и жди, когда вытащат.

— Нет, я заставлю тебя говорить правду! — я с трудом подавлял в себе желание хоть раз в жизни испробовать на этом бугае заученное на Сахалине удушающее средство японских айнов под названием «фу».

— Убери ручонки, писатель! — Миша менялся на глазах, куда подевалась его интеллигентность? Смерил меня презрительным взглядом, шагнул к двери. Я догнал его, размахнулся, ударил в голову, но мой кулак явно не достиг цели, зато сам я, будто подхваченный воздушной волной, взвился в воздух, тяжело «приземлился», почувствовал звон в ушах и… все стихло…

ЧУДО-ЖЕНЩИНА

Сознание, казалось, вернулось ко мне через несколько минут. Открыв глаза, сквозь вязкую пелену я разглядел стены, белый потолок. Заслышав тихие голоса, опустил глаза ниже. Веки были тяжелыми-тяжелыми, однако я сумел признать Музыканта. Второй мужчина рядом с ним был мне незнаком.

— Алексей, дружище! — Музыкант склонился надо мной. — Наконец-то ты пришел в себя. — Чего это ты, братец, натворил, а? Мне сказали, будто буйствовал, дрался. Пришлось тебя успокаивать… методом легкого зомбирования.

— Зомбирования? — еле слышно переспросил я. — Зачем?

— Чтобы держать тебя в руках! — Музыкант спохватился, хотя адвокат прямо попросил передать тебе это невеселое сообщение. — Да, врут они все, паразиты! Запугивают нас!

Горячей волной обдало мою голову, я еще толком не соображал, что произошло, но понял: произошло нечто непоправимое. Едва пошевелив головой, я почувствовал острую боль в затылке и не сдержал стон, в глазах потемнело, попытался что-то сказать другу, но вновь потерял сознание. Не видел и не слышал, как медсестра, выполняя строгий наказ врача, сделала мне два укола, не слышал взволнованной тирады Музыканта, который настоятельно требовал отвезти меня в городскую клинику, на что врач сказал по-английски: «Это вам, господа, не Россия. За сутки в клинике вам не рассчитаться и полгода».

Лишь на четвертые сутки, как я узнал позже, сознание окончательно вернулось ко мне, а еще через пару дней мой закаленный организм начал быстро входить в норму. Однако вставать с постели мне запретили строго-настрого.

Зато я узнал все, что со мной произошло в тот злосчастный вечер на вилле. Якобы я напал на человека, который пришел переговорить со мной. Защищаясь, уважаемый господин оттолкнул меня, а я, падая, ударился головой о край камина и потерял сознание. Положение первые двое суток было критическим, пришлось хозяевам виллы вызывать врача-нейрохирурга, и тот провел операцию, наложив на мой затылок несколько глубоких швов.

Рассказывая об этом, врач все время отводил глаза, будто ему было стыдно за мой поступок. Однако на операции мои беды, оказывается, не закончились. По здешним законам за нападение на человека, а видеокамера четко этот эпизод запечатлела, полагался солидный срок тюремного заключения.

Шли дни, врачи и медсестры откровенно удивлялись, как быстро я шел на поправку. Я и впрямь чувствовал себя вполне сносно, хотя при неосторожном повороте головы меня пронзала острая боль в затылке, будто туда с размаху вбивали гвоздь.

…Ранним солнечным утром отворилась дверь моей больничной палаты и появилась женщина бальзаковского возраста в белом халате, высоком накрахмаленном чепце. Некоторое время мы, словно удивленные, рассматривали друг друга. Мне показалось, я увидел совершенство женщины. Все в ней было броско и в то же время скромно. Платиновые волосы мягко ниспадали на полные плечи, чуточку удлиненные глаза не вязались с чистым славянским лицом, что делало медсестру весьма своеобразной.

— Здравствуйте, болящий! — пропела она грудным голосом. Словно случайно глянула на врача, и мне показалось, взглядом приказала ему выйти. Врач, подхватив саквояж, удалился. Я удивился: «С каких это пор медсестры стали командовать врачами?» А то, что она была медсестрой, я не сомневался. Словно очарованный, смотрел и смотрел я на эту колдунью. Наконец, сестра улыбнулась полными губами и спросила:

— Вы в состоянии сказать мне в ответ: «Здравствуйте»?

— Конечно, — заторопился я. — Здравствуйте, дорогая землячка!

— С чего вы взяли, что я ваша землячка? По-русски сегодня на Кипре говорят многие жители СНГ.

— Только в России бывают такие… чаще в старинных городах, где десятилетиями были на постое гусарские полки. Вы — русская!

— Не угадали, я украинка, но… больным все прощается. Будем знакомы: Ольга Михайловна. — Она приложила ладонь к моему лбу. Прикосновение показалось целительным, я невольно закрыл глаза. — Вам легче?

— А вы очень красивы, — вместо ответа проговорил я.

— Я это знаю, — Ольга Михайловна не стала жеманничать, благодарить за комплимент. — А вы отдыхайте, отдыхайте.

— Ольга…

— Вам вредно разговаривать, сначала окрепните, встаньте на ноги. И хочу дать дружеский совет, — женщина склонилась к моему лицу, — никому ничего о себе не рассказывайте. — Она дала мне выпить горькую микстуру. И ушла из палаты.

А я, пораженный ее красотой. Внезапным и непонятным появлением в моей палате, не мог больше ни о чем думать, как только о ней. Наверное, медсестре было не меньше пятидесяти, но ухоженное лицо, фигура молодили женщину лет на десять.

На следующий день Ольга Михайловна снова навестила меня. Слово в слово повторила рассказ лечащего врача, но я поймал их на маленьком расхождении: доктор утверждал, что в тот роковой день я был пьян, на самом деле я и глотка спиртного не принял. На мой вопрос она, не смутившись. Улыбнулась: