Сергей Зверев - Свидетелей не оставлять Страница 13

И шок. Мир как будто был за стеклянной стеной…

– Ну что разнюнились, салаги?! – выдал комполка на построении, когда они прибыли к месту новой дислокации. – Это война! На ней убивают… Пусть земля будет пухом нашим солдатам… А вам пора учиться выживать. Как взрослым…

А потом потянулось резиновое, какое-то мутное время… Скука полевого быта, палатки, отсутствие развлечений. Рядом непонятный и враждебный мир… И как яркие вспышки – боевые действия. Зачистка. Взрыв гранаты. Трясущиеся боевики, которых застукали на подходе к селу. Кивок комроты – в расход… Короткая очередь. Два тела. Ощущение какой-то опустошенности…

Блокпост. Колонны машин. Сладостное удовлетворение от того, чтобы переехать прикладом по хребту какого-нибудь разговорчивого моджахеда, качающего права… Бензовозы. Шуршание денег – бывало, перепадало и солдатикам. Известный бандит, которого они выявили на блокпосту и которого пришлось отпустить, когда по рации командир с Ханкалы доступными матюгами объяснил, что они суются не в свое дело. Странная война. Мутная война…

Тянулись дни за днями. Ночные обстрелы блокпоста. Чеченские женщины, с готовностью отдающиеся за деньги, которые нарубили пацаны на блокпосту, – деньги небольшие… Вообще у народа денег в Чечне нет. Они все в карманах у баев и у тех, кто сопровождает бензовозы…

Андрей тонул в этом болоте, его сознание тоже подернулось болотной мутью.

Зимой по их блокпосту шарахнули из подствольника, и Андрей получил контузию, отлежал в госпитале и вернулся, ощущая, что звон в ушах так и не проходит…

И опять потянулось все по-старому… Бензовозы. Чеченки. Деньги, деньги… И растущая ненависть к этим краям…

В части творилось что-то не особенно явное… Поговаривали, что отношения у некоторых прапорщиков и офицеров с чеченами более чем близкие, и бандитам даже втихаря толкают неучтенное оружие. А тут появилась возможность доступа к складу, куда свозились изъятые у боевиков автоматы… Ну, Андрей один и спер. И продал Ахмеду. Ушлый ингуш держал кафешку рядом с блокпостом, подгонял солдатикам исправно тех самых чеченок и не забывал говорить – оружие будет, приноси. Ну солдатик и принес. И получил деньги, да еще хороший ужин…

А после этого потерял сон. Не то чтобы был страх разоблачения. Было тупое ощущение, что он переступил через какую-то черту и еще глубже погрузился в это болото…

А тут еще прапорщик, который, кстати, и отвечал за тот склад, постоянно вопросы каверзные задавал, будто намекал – знаю, мол, как ты оружие продал. Однажды подмигнул и осведомился:

– Андрей, не в курсе, сколько на рынке за «АКМ» платят?

Бензовозы. Деньги. Ночной обстрел… Намеки прапорщика… И не просто намеки, а как прощупывал – что сделать, сдать с потрохами или к делу приспособить…

И однажды Андрея переклинило. Никаких поводов особых не было. Никто не обижал. Просто переклинило. Он понял, что не может больше в этом тесном мирке. Ему надо вырваться наружу… Нашел спортивный костюм. И умотал с блокпоста, оставив оружие. О чем думал? Да ни о чем! Он вообще не думал, а действовал как биоробот, в который ввели программу.

Через день, мотаясь по горам и не в силах на что-либо решиться, он уже готов был повернуть назад. Хоть самовольное отсутствие в части свыше суток и считается преступлением, трибунал ему не грозил. Такие вопросы оставляют на усмотрение командования. Получит максимум несколько суток гауптвахты. Удовольствие не из великих, но лучше, чем скитаться по ущельям и скалам. А что он тогда автомат со склада спер – никогда не признается. Пусть хоть повесят. Он еще не знал, что миг, когда он оставил блокпост, стал для него роковым – назад путь отрезан. Судьба его была предрешена.

– Э, русский!

Их было двое. На плечах автоматы Калашникова. Лица хмурые. На щеках многодневная щетина. В глазах холод.

– Поди сюда!

Один из них вскинул автомат, и Андрей понял, что если не выполнит команды, сквозь него через несколько секунд будет просвечивать заходящее солнце. Он послушно подошел и тут же получил удар прикладом.

– На колени, бараний сын!

Андрей рухнул на колени. Получил еще несколько ударов прикладом. Они что-то прокаркали на своем языке. Потом один из них, с жутким шрамом на шее, произнес, театрально чеканя слова:

– Ты – русская свинья, оккупант!

– Да вы что?! – воскликнул Андрей, у которого в голове сразу просветлело.

– Стрижка короткая. Солдат?

– Да нет, я проездом, – начал лепить Андрей какую-то чушь, понимая, что лишь усугубляет их подозрения.

– Турист, да? Он издевается… Тебя сразу расстрелять?

– Э, мужики, вы чего? Солдат я. Из части смылся. Вчера. Часть девяносто шесть ноль пятьдесят пять. За той горой мы дислоцируемся. Не верите?

– Это из той части, солдаты которой убивают мирных людей?

«Совсем плохо», – подумал Андрей. Один из чеченов поднял автомат. И Андрей увидел свою смерть. Он вдруг понял, дело не в желании отомстить за какие-то мнимые преступления, совершенные его сослуживцами против Чечни, – просто они хотят его убить. Как чужака. Как неожиданно материализовавшийся предмет их мутной ненависти. И надеяться тут совершенно не на что. Сейчас щетинистый нажмет на курок…

– Мужики, я же не стрелял в ваших земляков. Я потому и бежал из части, что не хотел стрелять. Я вообще на вашей стороне. Россия оккупировала вас, – начал он лихорадочно вспоминать, что читал до армии в разных газетах. – Чечня должна быть свободной. Никто не имеет права решать за вас, как и с кем вам жить.

– Зубы заговаривает, – сказал абориген со шрамом.

– Подожди немного. А ты стреляешь хорошо, солдат?

– Даже очень.

Они переглянулись, о чем-то переговорили на своем языке – ему, естественно, не было понятно ни слова.

– С нами пойдешь. Пусть командир все решает.

Командир, тоже щетинистый, лет под пятьдесят крепкий мужчина, рассуждал так: пускай русский живет, если обязуется верой и правдой служить делу освобождения Чечни. Оказалось, за эту службу платят. Не так чтобы слишком хорошо, но побольше солдатских копеек. Вскоре Андрей уже давал интервью сушеной как вобла, с приклеенной на лице улыбкой корреспондентке Рейтер. Как и учили, он угрюмо расписывал агрессивную сущность Российской армии, где солдат учат ненавидеть всех, кто хочет избрать свой путь, рассказывал, как военнослужащие расстреливали мирных жителей. Его фотография обошла многие западные газеты, при этом на глазах его была черная полоска: «Честный русский парень боится за безопасность своей семьи, которая может пострадать от ФСБ». Он выступал по Би-би-си, по «Немецкой волне». Но вскоре новые хозяева Андрея решили, что его пропагандистская функция исчерпана, и отправили на передовую.

Операции походили одновременно на партизанскую борьбу, разбойничьи налеты и на настоящую войну. Некоторое время Андрею удавалось держаться в стороне и заниматься хозяйственными работами, прислуживать на побегушках – принеси-подай. Однажды, в особенно горячую заварушку, ему вручили автомат. Ему было все равно – кто прав, кто виноват. Он хотел одного – выжить.

Убил он кого-нибудь в тот день или нет – Андрей не знал. Бой красиво смотреть в кино – со сменяющимися планами, широким обзором. Когда же ты зажат в горах, вокруг адов грохот разрывов, пальба, команды на непонятном языке, вопли и стоны, ты теряешь ориентацию, перестаешь понимать, что происходит, где свои, где чужие, и только жмешь и жмешь на спусковой крючок, не замечая, что магазин автомата давно пуст, – в этом нет ничего красивого.

Тогда они потеряли половину личного состава. После этого Андрей участвовал во многих налетах на СВОИХ! Он целился, стрелял, видел, как падали фигурки. При творящемся вокруг ужасе, при смертельной опасности, грозящей ему, порой он все же ловил себя на том, что воспринимает происходящее как компьютерную игру. На поле мечутся фигуры, их надо сбить. К реальности он возвращался при виде раненых, когда хоронили убитых. Тогда всем существом своим он ощущал кошмар происходящего, ужас смерти во всей ее безысходности.

Но перелом произошел в душе Андрея в одну роковую ночь. Перед этим они захватили несколько пленных. Накурившийся анаши командир отряда потащил пленных в горы, взяв с собой несколько человек для сопровождения. Среди них и Андрея. Ох эта ночь! Было ли что хуже в его жизни? Он помнит застывшие у отвесной скалы фигуры пленных, их лица в свете фонарей. В глазах ближайшего к Андрею бойца чеченского ОМОНа были понимание и безысходность. Командир поднял пистолет и выстрелил в пленного. Тот рухнул тяжелым мешком. Командир обернулся, и его мутный взор упал на Андрея.

– Теперь ты.

– Что? – не понял Андрей.

– Он твой, – командир показал на лысого, в годах, какого-то косоглазого – из восточных народов, милиционера с погонами прапорщика.

– Я не буду, – твердо сказал Андрей.

Бой – это одно. Там или ты их, или они тебя. Но расстрелять безоружного человека, да который еще стоит в трех метрах и лицо его можно рассмотреть во всех подробностях…