Чарльз Вильямс - Глубокое синее море Страница 14

Может, после того, как его передадут властям Манилы? Только… Только версия эта имеет одну заковырку: ведь совсем не исключалось, что жил на свете действительно польский еврей по фамилии Красицки, который был ботаником и погиб где-нибудь в джунглях или же получил соответствующую дозу какого-нибудь снадобья, чтобы кто-то другой смог воспользоваться его документами. Правда, в этом случае его не выставляли бы напоказ, так как кто-нибудь мог обнаружить аферу. А паспорта могли подделать великолепно — зачастую фальшивые паспорта бывают даже лучше настоящих. Но если попадется какой-нибудь дотошный репортер, тоже можно наскочить на неприятности.

Следует подумать о Красицки, это проще, продолжал размышлять Годард. Он должен исчезнуть до того, как корабль придет в Манилу. Самый простой выход из этого положения — организовать еще один случай со смертельным исходом и отправить труп за борт. Даже не надо выдумывать такой сложный сценарий, как в первый раз. Налицо все предпосылки для самоубийства, и все намеки уже сделаны, так что оно вполне может иметь место. Поэтому его и лишили ремня и галстука. Никому ведь не пришло в голову, что он может разорвать простыню, сделать из нее веревку и повеситься. Утром откроют его каюту и увидят, что он, бедняжка, висит на трубе. Линд пошлет за подходящими свидетелями, снимет его и сообщит пассажирам с точно выраженной дозой скорби во взоре, что, к сожалению, уже ничего нельзя сделать, так как он мертв несколько часов и даже успел застыть.

Но как живому человеку придать следы удушения, набухший язык и посиневшие губы очень характерного цвета? Тем не менее это наверняка тоже продумано. Ведь смогли же они придать лицу Майера смертельную бледность. Яркая лампа, разумеется, тоже помогла в этом. Возможно, воспользовались лишь светлым кремом и обычной пудрой. Ведь никто же не подходил к трупу ближе чем на три ярда, кроме тех двоих, которые его зашивали. А его, Годарда, естественно, пригласили специально, чтобы он мог видеть последние стежки. Но что тогда думать о капитане Стине? Кто он — сообщник или свидетель?

Мощный удар грома потряс каюту. Гарри уселся на койке и почувствовал, что сна как не бывало. В жалюзи кто-то постучал. Он сунул ноги в шорты и осторожно выглянул в освещенный коридор. У дверей его каюты стояла Мадлен Леннокс в пижаме и нейлоновом халате.

— Я могу к вам войти? — спросила она.

Он раздвинул жалюзи:

— Конечно. Только разрешите мне быстро что-нибудь накинуть на себя.

— Опять эта идиотская мужская стыдливость! — проговорила Мадлен и вошла. — А ведь через пять секунд нас, возможно, уже и не будет.

Сверкнула молния, и тут же громыхнул сильный раскат грома. Годард видел, как Мадлен вся съежилась.

— На кораблях я всегда ужасно боюсь гроз. Ведь тут негде спрятаться, — прошептала она.

— Вам нечего бояться, — попытался он ее успокоить. — Антенна Спаркса действует как громоотвод.

После яркой вспышки молнии все вокруг стало черным.

— Большое спасибо, доктор Фарадей, — отозвалась Мадлен и, схватив его руку, поднесла ее к своей груди. — Кому, черт возьми, нужны сейчас ваши научные объяснения!

Он обнял ее, ибо она нуждалась в защите и утешении. Почему же он должен отказывать ей в этом? Мадлен сразу прильнула к нему и обвила руками его шею. Снова сверкнула молния, и он увидел ее закрытые глаза и губы, ждущие поцелуя. Через пару мгновений они его дождались. Ее губы раскрылись под его губами, и нечто в глубине подсознания Годарда подсказало ему, что его все-таки нельзя назвать полным импотентом.

А гроза между тем разразилась в полную силу. Дождь почти горизонтально хлестал в иллюминатор. Гарри оторвался от Мадлен, захлопнул его и закрыл на задвижку. В следующий момент женщина снова была в его объятиях.

— Нам будет удобнее, если мы присядем, — предложил он.

Все следующее произошло довольно быстро. Тормозные центры у нее не работали, и она не лицемерила. Мадлен вскрикивала в экстазе, впивалась в его плечи руками и, казалось, еще больше возбуждалась благодаря демонической силе грозовой бури, которая раскачивала корабль. Из вежливости он с удовольствием согласовал бы свои чувства с последней вспышкой чувства Мадлен, но его мысли вдруг опять обратились к тому времени, когда уходила под воду его яхта «Шошон». Гарри ожидал упреков за свою неловкость, но она, казалось, даже не заметила этого. Ей нужен был мужчина, а огня ей и самой хватало.

— Сегодня все словно с цепи сорвались, — сказала она. — Поэтому так трудно найти человека, у которого есть время на нечто подобное.

Он закурил сигарету:

— А я-то думал, что ты боишься грозы…

— Боюсь? Я боялась, что умру с минуты на минуту…

«Леандр» ускорил движение вместе с увеличением силы ветра. Дождь барабанил по переборке над ними, то и дело громыхал гром и сверкали молнии. А Мадлен прижалась к Годарду и снова начала свою игру.

Линд открыл дверь лазарета и впустил туда филиппинца, который принес молоко в пластиковой кружке и сэндвичи на бумажной тарелочке. Над столом горела лампа. Иллюминаторы были закрыты и заперты на засов.

Красицки неподвижно лежал на нижней койке, уставившись в потолок. Он ничем не дал понять, что заметил их присутствие.

— Закрыл иллюминаторы, — заметил Гутиэрес, забирая засохшую булку и ставя на стол свежую. — Видимо, боялся грозы.

— Нет, иллюминаторы кажутся ему глазами, смотрящими на него, — пояснил Линд.

Юноша покачал головой.

— Бедняга, — сказал он и, выйдя, закрыл за собой дверь.

Линд запер за ним дверь на засов.

— О'кей, — сказал он тихо и повернулся. Красицки уселся на койке, ухмыльнулся, показав желтые зубы, и спросил:

— Ну, как дела?

— Лучше и не надо, — ответил Линд и, придвинув стул, уселся. — Гуго шлет тебе сердечный привет.

— А наша публика? Все восприняли как надо?

— Угу… И очень тебе сочувствуют.

— А встреча? Ты выходил на контакт с судном?

Линд кивнул:

— Оно на нашем курсе и ждет. Встреча состоится через два дня, ночью, в два часа.

— Справимся?

— Конечно. Ведь мы все рассчитали. На это дело понадобится несколько часов. Ну, а если будет поджимать время, можно, в конце концов, сослаться на неполадки в машине. Сюда же нужно включить время, необходимое для твоего погребения.

Красицки хихикнул:

— Такое представление даже слишком хорошо для этих сентиментальных овечек.

— Веревка готова? — спросил Линд.

— Да. — Красицки встал и откинул матрац верхней койки.

Полосы материй, оторванные от простыни, были сплетены в тонкую, но прочную веревку. Линд проверил веревку на прочность и кивнул.

— Один конец прикрепишь к трубе, под потолком, — сказал он. — Встанешь на одну из нижних коек и набросишь петлю на шею — но, естественно, так, чтобы она не затянулась. Через пять минут после того, как пробьет половина десятого, услышишь, как я открываю дверь. Со мной будет Годард или капитан, но я войду в каюту первым. Когда увидишь, что дверь открывается, соскользни с койки, но крепко держись руками за веревку, пока я не окажусь внутри. Я срежу тебя в течение пяти секунд. Так что никакой опасности для тебя нет.

— А как обойдется со свидетелями или свидетелем?

— У него не будет возможности притронуться к тебе. Я сразу же пошлю его за аптечкой. Он успеет только бросить на тебя взгляд…

— А принадлежности для нашего фокуса? Линд похлопал себя по карману:

— У меня все здесь. Зеркало есть. А как выглядят ремни… вернее, подтеки от них или веревок и набухшее, отечное лицо, ты знаешь.

Красицки улыбнулся:

— Я видел многих людей, герр Линд, болтающихся на веревках.

Тот отошел к двери и проверил угол зрения. Потом вернулся обратно к Красицки и показал на трубу:

— Веревку прикрепишь рядом вот с этим фланцем. Свидетель тебя увидит, когда я открою дверь и вбегу в каюту, но я сразу же закрою тебя собой от его глаз на тот случай, если ты вдруг шевельнешься.

Красицки посмотрел наверх. В тот же момент Линд сзади накинул ему петлю на шею и потянул. Глаза Красицки начали вылезать из орбит, потом стали большими от ужаса, а рот скривился в каком-то безмолвном крике. Пару секунд его руки рвали веревку, а потом в каком-то театральном жесте упали вниз. Тело его обмякло и расслабилось. Линд положил его на пол и опустился рядом на колени. Кисти его рук еще дрожали от напряжения. Все произошло в полном молчании, словно в призрачном балете, который репетируют без музыки на звуконепроницаемой сцене.

Минутой спустя Линд ослабил натяжение и накинул веревку ненадежнее. Затем он поднял Красицки, словно маленького ребенка, прижал его к себе левой рукой, а правой набросил веревку на трубу и закрепил ее. Ноги Красицки начали покачиваться в нескольких дюймах от пола. А потом стало покачиваться и все тело, подчиняясь покачиванию корабля.

Линд вышел из каюты и запер за собою дверь.