Аль Странс - Завещание Страница 14

Она отвернулась к окну. Трудно было найти, пожалуй, зрелище печальнее, чем вид этих двух несчастных людей: молодой хрупкой женщины с пронзительным взглядом черных печальных глаз и убитого горем, худого старика, со впалыми небритыми щеками, постаревшего, казалось, ещё на столетие за эти несколько трагических минут. Номи замерла у окна, Арье сидел, словно окаменевшая мумия. И не было слышно даже шороха дыхания обоих. Это был их первый кризис отношений на новой земле. Наконец, Номи повернулась к нему лицом.

― Ты не имеешь права забирать его у меня! Не имеешь права! Это эгоистично без предела! Это противно всей нашей вере!

Она стиснула зубы, замолчала, но тут же продолжила.

― Я сбежала от тебя тогда, чтобы спасти его! Чтобы ты не потребовал от меня избавиться от ненужного тебе плода! Но он был нужен мне! Он мой! И не тебе дано право, забирать его! Даже если ты участвовал в его появлении на свет!

Он сидел недвижно. Состояние его можно было сравнить, пожалуй, с извергающимся вулканом без кратера. Лава, горячая, обжигающая, душащая текла куда–то внутрь, заполняя всё нутро его так, что действительно с каждой минутой ему становилось труднее дышать, а сердцу тяжелее биться.

Он сидел, понурив голову, как смиренный раб под ударами хлыста! Он никогда не выглядел так безобразно беспомощно! Так ущербно! Так нище! Страшное заключалось для него в том, что он осознавал это. Он понимал всю правоту её, но хуже было то, что он признавал свою вину и даже не пытался оправдать себя! А это означало, что он уже судил себя сам! А что может быть страшнее суда собственной совести?! Если, конечно, она ещё жива в душе человеческой!

Но, вдруг, перед ним открылась и другая Правда – вся Бездна безысходности! Черная дыра в конце туннеля! Ни огня, ни искорки! Жить так, по словам его сына, было невозможно!.. Жить иначе – не было сил! А значит, Небытие оставалось единственным выходом! И значит, он, нет, они оба, они с Шаем, были правы, предприняв попытку положить конец их страданиям!

В эту минуту раздался вежливый стук в дверь. Они оба, каждый занятый своими мыслями, вздрогнули. Шая не было дома. Он находился в госпитале. Арье через силу поднял голову. По серому лицу Номи пробежала болезненная гримаса. Она пошла открывать. На пороге оказался раввин Эзра.

27

― Вы сами больны, Арье! Вам нужна помощь! Медицинская помощь! – доктор Шапиро пытался сдерживать себя.

― Возможно… да… – глухо ответил Арье, глядя в сторону,– но не сейчас. Я был болен… тогда… в той прежней моей жизни. А тут прозрел и излечился!

― Но как же вы…

― Пошел умирать за сыном?

Арье замолк и задумался. Доктор пытался было что–то сказать, но он остановил его жестом. Наконец, он распрямился на стуле и жестко посмотрел доктору в глаза. Был он в этот миг строг, собран и холоден.

― Видите ли, доктор, я верю, у человека есть право выбора… на жизнь и на смерть. На бесконечное страдание и обретение покоя. Мой сын, к сожалению, для него и меня, умен чрезмерно для своих лет. Глубина его чувств, восприятие мира, сравнимы с прозрением седовласого старца. А ему всего лишь пятнадцать. Это отягощает существование.

― Мда, но суицид для взрослого опытного человека как вы… говорит всё же о болезненном состоянии мозга! Я бы рекомендовал вам обследоваться. Вы не обижайтесь, дорогой, я вас не желаю запугать, вовсе нет, но… положение ведь критическое. И главный вопрос теперь как мальчик выйдет из нового кризиса? И как вы сможете ему помочь?!

28

В кабинете следователя Мартынова на девять часов утра была назначена встреча с Генрихом Львовичем. Мартынов немного нервничал. Самого Генриха Львовича он не боялся, то есть чувствовал слабость последнего и своё превосходство над ним. Но Генрих Львович, на сей раз, наотрез отказался встречаться со следователем один на один, даже в его собственной квартире, и теперь должен был прийти с адвокатом.

«Двое против одного – борьба не равная, – рассуждал про себя Мартынов, – так бы я подавил этого Генриха, один на один он бы сломался, а теперь этот адвокатишка, подлец, (и зачем только позволили принять такой закон!) – будет всякий раз останавливать его от опрометчивых компрометирующих его ответов. Чёрт!»

Наконец секретарша доложила о прибытии подозреваемого господина Фридланда.

― Прошу вас, Генрих Львович, – с самой располагающей улыбкой встал из-за стола Андрей Степанович, – проходите, садитесь.

Они вошли. Генрих Львович обрюзг за последнее время, был бледен, подавлен и все его чувства играли на его лице. Одет он был в темно-синий добротный костюм тройка, с галстуком в тон. Рядом же с ним присел наоборот, очень уверенный в себе молодой человек, высокий, загорелый, с копной густых русых волос и острым, пронизывающим взглядом светло-серых глаз. Стального цвета костюм с расстегнутым воротничком голубой рубахи без галстука демонстрировали его независимость и свободу выбора решений. Он был бы красив по–своему, если бы не слишком крупный нос, напоминающий картошку.

― Позвольте представиться, Илья Арсеньевич Развозов, адвокат Генриха Львовича.

Он только привстал, но не протянул Мартынову руку для пожатия, как того ожидал следователь, и тот остался разочарован.

― Итак, господа, господин Фридланд Генрих Львович приглашен мною по делу (он сообщил формальный номер дела), как подозреваемый в попытке организации покушения на жизнь родного отца - Льва Давидовича Фридланда, а потом и на следователя полиции при исполнении служебных обязанностей Мартынова Андрея Степановича, то есть меня, о чем есть ясные и точные показания в деле.

Генрих Львович, мы уже обсуждали с вами вопрос вашей причастности к смерти вашего отца. Вы отрицаете всякое своё соучастие в заговоре против Льва Фридланда с целью овладеть его наследством и разделить его между всеми детьми. Это так?

― Так… конечно так… Какое может быть подозрение вообще… – начал было лепетать Генрих Львович, пока адвокат не похлопал его по плечу.

― Продолжайте, продолжайте, Генрих Львович,– пытался надавить Мартынов.

― Простите, но мой клиент слишком потрясен произошедшими событиями . Это его личная трагедия, смерть отца, как для всякого из нас, и он даже не понимает на каком основании вы подозреваете его в столь тяжком преступлении, – вступил адвокат в беседу.

― Пока только в замысле.

― Приведшему к преступлению, сам факт которого, не доказан абсолютно! – уверенно, глядя в глаза следователю, произнес адвокат.

― Факт убийства отца ещё не доказан,– заерзал на своем месте следователь, – но факт покушения на полицейского – доказан.

― Факт убийства полицейским гражданина Коконина Ивана Федоровича доказан абсолютно и неопровержимо!

― Как так убийства!? – подскочил Мартынов.

― Из отчета расследования инцидента дорожной полицией следует, что автомобиль Волга находился на проезжей части Приморского шоссе вне зоны пешеходного перехода, когда на проезжей части появился объект или субъект, заставивший водителя резко затормозить, о чем ясно свидетельствуют следы протекторов шин на асфальте шоссе. Далее в это же время торможения перед препятствием в голову водителя, прямо в лицо было выпущено три пули калибра такого–то, которые привели к немедленной смерти водителя. После этого автомобиль Волга съехал в кювет и врезался в дерево.

― Вот, значит, как повернули дело, господин Развозов! Я ещё и преступник? – в глазах Мартынова кипела ненависть к этому лощеному наглому московскому адвокату, точно как и к его подопечному, сидевшему с перекосившимся от страха лицом.

Действительно, Генрих Львович не ожидал, что его новый защитник, рекомендованный Юрием Ивановичем, так быстро и так скрупулезно изучит дело да ещё начнет атаковать следователя!

― Баллистическая экспертиза показала, что выстрелы были сделаны моментально, один за другим с целью не остановить водителя, а поразить до полного уничтожения.

― Правильно, именно стрелял на поражение! В преступника! А как бы вы повели себя, когда вас пытаются убить?

― Я бы сделал предупредительный выстрел в воздух, по колесам, а вы даже не сделали предупредительного выстрела, как положено при задержании подозреваемого. В обойме вашего оружия не хватает именно трех патронов, обнаруженных в теле убитого.

― Так вы что, – едва переводя дыхание, прохрипел следователь Мартынов, – обвиняете меня… меня в преднамеренном убийстве?!!

― Я подам жалобу с целью рассмотреть превышение вами ваших полномочий. Собственно, и задержание моего подзащитного не имеет никакой юридической основы.

Наступила томительная тишина. Между двумя мужчинами, следователем и адвокатом, на коротком расстоянии, что разделяло их, возникла электрическая дуга ненависти. Воздух в кабинете был наэлектризован и пропитан этой ненавистью, смешанной со страхом. Не только Мартынов трясся в душе, сбитый с толку, прямо таки растоптанный и униженный этим препротивным адвокатом, но и Генрих Львович, потрясенный столь неожиданным развитием событий, сидел и мелко дрожал и потел, утирая поминутно лицо и шею носовым платком.