Иван Аврамов - Алиби от Мари Саверни Страница 14

— А что? Возьму и полечу! — с вызовом сказал майор. — От Кракова я в восторге, съездить туда снова почту за счастье. Ну, а если серьезно… Дровосеков хочет, чтобы мы побыстрее нашли убийцу Медовникова. Значит, он обязательно выпишет мне загранкомандировку…

— А теперь, Олег Павлович, еще кое-что — эта штука будет поприятнее предыдущей и пригвоздит Круликовского лучше всяких вил, — торжественно произнес Солод, направляясь к компьютеру.

Это «кое-что» привело майора Лободко в великолепное расположение духа…

Конечно, на фоне других убийств, громких, будоражащих, как отечественный политикум, так и общество в целом, а совершались они регулярно, с завидным постоянством, как по расписанию, убийство краеведа Медовникова, пусть и очень известного в своих кругах человека, ничем особым не выделялось. Ну, оповестили о нем по телевизору, написали в газетах, на этом, пожалуй, и можно ставить точку — никто из-за любителя старины глотку надрывать не станет.

Но на деле все оказалось не так, и Дровосеков, охотно выписывая майору Лободко повторную командировку в Краков, объяснил, почему он не жалеет вечно недостающих государственных денег. С его слов выходило, что делом краеведа заинтересовался один из самых могущественных людей в державе, вторым призванием которого было коллекционирование предметов седой древности, но не со всего мира, а вытолкнутых исключительно недрами родной земли. Если бы перед этим державником внезапно возникла дилемма — или он едет на встречу в рамках официального международного визита, с главой, скажем, зарубежного государства, или разворачивает машину и эскорт в обратном направлении, чтобы отправиться на хутор Веселые Побрехеньки, где час назад баба Параска выкопала у себя на огороде глиняный кувшин, который намного старше египетской пирамиды и успешно служил далеким пращурам, он, конечно, выбрал бы хутор, не боясь международного скандала. По просочившейся информации, на одной из выставок, или на ярмарке, или на фестивале державника познакомили с Тимофеем Севастьяновичем Медовниковым, разговор зашел вокруг киевской топонимики, и краевед приятно потряс могущественного визави своей широчайшей эрудицией.

— Чего ж он так поздно спохватился? — полюбопытствовал Лободко, которому сообщенная начальством информация чем-то даже польстила.

— Просто раньше он об этом ничего не знал. Где-то с визитом был, или пресс-служба посчитала необязательным поставить в свою подборку газетных и прочих новостей это грустное сообщение, или просто случайно вычитал о Медовникове в какой-то из газет. Это я, конечно, так, от фонаря, — пояснил Дровосеков. — В общем, не было печали… Как ты, верно, догадался, дело краеведа на личном контроле у…, — при этих словах он так выразительно закатил глаза под лоб, что в потолок, дабы прочесть там — «…у министра», можно было и не глядеть. — Ты уж, Лободко, постарайся найти этого гада. Как-никак, честь мундира задета.

«Правильно говорят — нет худа без добра, — подумал Лободко. — Повышенное внимание к делу со стороны влиятельных персон давит на психику, однако и предоставляет больше возможностей для успешного расследования. Если, конечно, высокие люди действительно заинтересованы в том, чтобы преступник оказался перед судом…»

Краков теперь напоминал Олегу Лободко человека, с которым знакомство уже сведено и ты, в общем-то, знаешь, как он выглядит, чем дышит, на что способен.

В древнюю столицу Польши майор отправлялся с удовольствием, подобным тому, какое испытывает игрок, идущий в казино с деньжатами в кармане — роль денег у сыщика выполняли свидетельские показания профессора филологии Павла Митрофановича Зарембы — не вещдок, конечно, не заключение какой-нибудь экспертизы, но тоже немало. А еще в запасе было убийственное «кое-что». Что, интересно, запоет молодой Круликовский, когда увидит, что миф о целом букете странных совпадений рушится на глазах?

Краков, опять-таки весьма радушно, как и в прошлый раз, встретил посланца украинской криминалистики — в аэропорту Олега ждал старый знакомый Янек Кочмарек, который на сей раз доставил гостя к полицейской комендатуре ровно за тридцать пять минут по причине отсутствия метели.

Поднимаясь к Кухарчику, майор улыбнулся, потому что вспомнил, как его, так сказать, боевой дух укрепил старший лейтенант Солод, который глубокомысленно заявил:

— Олег Павлович, а ведь нам улыбнется удача. Знаете, почему? Вспомните номера в пражской гостинице «Рубикон» — триста седьмой и триста восьмой?

— Ну и что?

— А то, что если сложить цифры по отдельности — три плюс семь плюс три плюс восемь, в итоге получится двадцать одно. Очко!

— Ужас! — весело восхитился Лободко. — Ну, а если эти цифры тем же макаром сосчитали преступники? Иди на дело, не боясь, так?

— Нет, — серьезно возразил Солод. — Они цифры не сосчитали. Они до этого не додумались.

— Это ж надо, — снисходительно произнес Лободко. — Я и не знал, что ты пифагореец.

— Кто такие пифагорейцы? — удивленно спросил Михаил.

— Да такие же любомудры, как ты, — громко рассмеялся майор. — Последователи Пифагора…

— Того самого?

— Да, того самого…

— И что он?

— А то, что Пифагор Пифагорыч считал: основа всего существующего — число. Гармония, представь себе, сфер зависит от числовых соотношений, потом — метемпсихоз…

— А это еще что такое? — испугался Солод.

— Ничего страшного — переселение душ, — успокоил его Лободко, но Солод, вот в ком пропал великий артист, завопил, изображая полнейшее смятение:

— Пожалуйста, дальше не надо! Я понял свою ошибку — это не повторится, я больше не буду!

— Хватит ёрничать! — приказал Лободко, пряча в углах рта усмешку. — Тоже мне, пифагореец! Отныне будешь расследовать финансовые преступления — там цифр выше крыши.

С этой улыбкой, вернее, полуулыбкой на лице майор и перешагнул порог кабинета Кухарчика, который радушно поднялся из-за стола и пошел навстречу гостю.

— Я вижу, мой друг и коллега в хорошем настроении, — резюмировал Кухарчик, пожимая руку Олегу. — Значит, следствие продвигается, и продвигается очень неплохо.

— Ну, насчет «очень» я бы не торопился, — смеясь, предостерег Олег. — Но кое-что у нас в загашнике все-таки появилось…

— Меня опять вызывают в полицию, — расстроенно сообщил Дануте Владислав, который так и не притронулся к чашечке отлично сваренного кофе, зато, пока девушка видимо наслаждалась своим «капучино», успел выкурить три сигареты и теперь его рука уже тянулась к пачке за четвертой.

— Пей кофе, — участливо сказала Данка, — он у тебя совсем уже остыл. Куда вызывают? В тот же самый кабинет?

— Да.

— Значит, по делу краеведа. Наверное, там, в Киеве, что-то еще накопали. И как, пойдешь?

— А куда я денусь? Отца жаль, он переполошился не на шутку. У него и так давление высокое, а тут и я еще его повышаю.

— Он что, в курсе твоих дел?

— Да этот чертов Кухарчик из полиции вчера попал по телефону на отца, ну и продиктовал ему, куда и когда я должен явиться.

Владислав наконец-то выпил остывший кофе, выпил залпом, как водку, совершенно не ощутив ни вкуса, ни запаха, может, даже и не заметив, что опустошил чашечку. Рука его вполне осознанно потянулась к сигаретам, но Данута решительно поднялась со стула:

— Хватит! Покуришь на воздухе! Ты и так уже задымил все кафе.

Кафе «Гийом Аполлинер», которое содержал неудачник-поэт, забросивший с новыми временами стихотворное ремесло и взамен обнаруживший в себе дар ресторатора, привлекало к себе писателей, художников, артистов, всех тех, кто вращался по орбите сложного и неугомонного мира искусства, обыкновенно бывало переполнено по вечерам, а сейчас, утром, пустовало — за исключение Владислава и Данки, в дальнем углу облюбовала местечко влюбленная, судя по всему, парочка. Клиенты «Аполлинера», исповедующие ночной образ жизни, болезненно скривились бы от одного слова «утро». К этому племени ночных тусовщиков принадлежали и Владислав с Данутой, нынешний день, когда оба пробудились достаточно, или относительно, рано, был нетипичным — просто каждый ночевал у себя дома, а вчерашний вечер для них обошелся без презентаций, плавно переходящих в фуршет, без фуршетов, как правило, переходящих в кутеж, без кутежей, заканчивающихся, если позволят силы, иногда долгим, ночь напролет, и утро туда же, сексом.

Они вышли наружу, и прелесть то ли позднего утра, то ли уже разгорающегося дня так легла им на душу, что совершенно не верилось, что и они, и остальные люди могут испытывать какие-то проблемы, быть чем-то недовольными, чего-то бояться.

— Боже, как хорошо! — радостно выдохнула Данута и обратила на спутника смеющиеся глаза — в их высквоженную апрельскую синь уже добавилась сиреневая голубизна цветущего цикория. На миг в голове Владислава промелькнула шальная мысль, а не поставить ли ему столь ожидаемый его отцом крест на холостяцкой жизни, взяв в жены эту обольстительную и весьма талантливую дочь железнодорожного рабочего из Пшемысля, поскольку их роман — не краткосрочное увлечение, а, кажется, нечто большее. Если честно, Владислав заметно устал от разгулов-загулов, нескончаемых забав-тусовок, частой смены сексуальных партнерш, порой весьма небезопасных, если вспомнить СПИД и прочую дрянь, любовных приключений. О том, что Данка может стать его невестой, подумалось с отрадой, сердце сладко шевельнулось, будто слегка выросло в размерах, но тут же со скоростью, которая намного опережает скорость полета пули, явилась другая мысль, мгновенно сделавшая Владислава удрученным человеком.