Александр Белов - Потерянные души Страница 15

Покачивая головой, тетя Нюра взялась было за свои сумки, но ее решительно отстранил Саша.

Я возьму.

Покраснев от натуги, он взвалил на плечо неприподъемные гостинцы для Фила, и открыл перед старушкой дверь.

По дороге в клинику Саша изложил наспех сочиненную для тети Нюры версию болезни Фила.

- Понимаете, у Валеры очень редкое, но неопасное заболевание головного мозга, - с самым серьезным видом объяснял он. - Какие-то сложные биохимические процессы... Ну и лечение у него особенное. Сном его лечат, тетя Нюра, специальным биохимическим сном, понимаете? Будить его нельзя, он будет спать еще долго - может месяц, а может и больше. Пока приборы не покажут, что болезнь закончилась... Там у него такая маска на лице - по ней подается воздух с лекарствами. Ну и капельница, конечно... А сам он спит. Все время спит, понимаете?..

Пожилая нянечка согласно кивала, слушая эту лабуду, и не сводила с Белова наивного и встревоженного взгляда светло-голубых, выцветших глаз. Временами она мелко крестилась, временами шмыгала носом, быстро промакивая слезящиеся глаза уголком платка.

В клинике тетя Нюра и вовсе растерялась. По всему было видно - в таких больницах ей бывать еще не приходилось. Она семенила рядом с Беловым, испуганно посматривая на встречных врачей, и что-то беспрерывно шептала себе под нос.

Когда они зашли в палату Фила, Саша шагнул в сторону, пропуская старушку вперед.

- Вот он...

Она подошла к кровати и медленно опустилась на стул, пододвинутый услужливой медсестрой. Сухая, сморщенная ладонь старой нянечки легко коснулась волос Фила, его лба, щеки...

- Валерочка, сыночек... - произнесла она дрожащим, надтреснутым голосом. - Здравствуй, родной...

Саше вдруг стало неловко, он подошел к окну и направил свой невидящий взгляд на больничный двор. За его спиной слышался горячечный шепот тети Нюры - она истово молилась.

Одна молитва сменяла другую. Белов ждал, боясь пошевелиться. Наконец, голос нянечки у кровати Фила затих. Саша оглянулся. Тетя Нюра стояла на коленях, лицо ее было мокро от слез, она поглаживала безжизненную руку Фила и все шептала и шептала - без-звучно и горестно.

Белов опустил голову и вышел в коридор. Там, на жестком больничном стуле, ему пришлось просидеть еще больше часа. Тетя Нюра вышла из палаты только тогда, когда туда по какой-то своей надобности зашли врачи.

На старушку было больно смотреть - красные от слез глаза, трясущиеся губы, пряди седых волос, выбившиеся из-под съехавшего на бок платка.

Пойдемте, тетя Нюра, - шагнул к ней Саша. - А Валера вылечится, обязательно вылечится!

Дай Бог... - прошептала нянечка. - Дай ему Бог!..

XIX

К лету о необычном увлечении кинематографом Саши Белого знало уже пол-Москвы. Многие считали это обычной прихотью богатого человека, некоторые находили это хобби забавным и даже вполне симпатичным, но находились и такие храбрецы, которые осмеливались в открытую злорадствовать по этому поводу.

"Белый сдулся! Серьезные дела больше не для него, - смеялись они. - Ему теперь только мультики снимать!"

Однажды с чем-то подобным - правда, в куда более мягкой форме - пришлось столкнуться Пчеле.

В банк за кредитом обратился новый клиент - некто Панасюк, протеже Вахи. Этот огромный как гора, красномордый мужик поднялся на строительстве небольших гостиниц и пансионатов в районе Сочи. Сколотив кое-какой капиталец, господин Панасюк замахнулся на настоящее дело - собрался отгрохать пятизвездочный отель европейского класса в Геленджике. Понятно, что своих средств на этот проект у него не хватало, за деньгами он приехал в чужую, но богатую Москву. Его шапочный знакомый Ваха порекомендовал банк "Бриг" - так Панасюк оказался в кабинете Пчелы.

Просмотрев бумаги потенциального клиента, проект отеля, смету строительства, поднаторевший в таких делах Пчела сразу понял - Панасюк непременно прогорит.

Это, впрочем, совсем не означало, что денег ему давать не следовало. Следовало, и еще как! Только сначала надо было заручиться солидным залогом, благо недвижимости на жарком юге у красномордого Панасюка хватало. Дело оставалось за малым - грамотно развести клиента и внести в договор в качестве залога как можно больше его собственности.

В таких делах Пчела был докой. После непродолжительной беседы, в ходе которой Панасюк выслушал шквал комплиментов его блестящему проекту, был установлен залог - семь небольших, в два-три этажа, пансионатов, располагавшихся буквально в десяти шагах от моря. Их реальная стоимость перекрывала сумму кредита процентов на семьдесят, и через два года, когда истекал срок кредита, все эти славные домики переходили в полную собственность банка.

"Эти четыре - нам с пацанами, на дачи, - тут же мысленно прикинул будущий расклад Пчела, рассматривая снимки пансионатов. - А эти три продадим. Если удачно толкнуть, можно вдвое навариться. И бабки отобьем, и по дачке на халяву отхватим..."

Когда речь шла о столь выгодных делах, Пчела неизменно следовал народной мудрости - ковать железо пока горячо. Он предложил подписать договор немедленно, и вполне довольный такой оперативностью Панасюк согласился. Пока банковские клерки готовили необходимые бумаги, Пчела и Панасюк коротали время за коньяком и светской беседой, а проще говоря - московскими сплетнями.

Сочинец чувствовал себя в столице совершенным провинциалом, поддерживать разговор с как всегда прекрасно информированным Пчелой ему было непросто. Большинство имен, которыми так и сыпал его собеседник, он не знал. Но и сидеть молчаливым истуканом Панасюку не хотелось. Он поднапрягся и выдал услышанную недавно где-то краем уха новость о человеке, имя которого было известно и в далеком Сочи:

- А про Сашу Белого слышали? - с важным видом перебил он банкира.

Говорят, с головой у него что-то... От дел отошел, все свои деньги вбухал в какое-то кино!..

Разом помрачневший Пчела попытался предупредить некстати разболтавшегося клиента:

- Вообще-то Белов - крупный акционер нашего банка...

Будь Панасюк чуть посообразительнее, он сразу прикусил бы свой язычок. Но расслабившийся после удачных переговоров сочинец подсказку не услышал.

Как же вы так, Виктор Павлович? - он с шутливой укоризной покачал головой и добавил, неумело подражая интонациям Жванецкого: - Тщательней надо акционеров подбирать! Тщательней надо, ребята...

Пчела побледнел, опустил голову и вдруг прошипел сквозь стиснутые зубы:

Пшел вон, гад...

Простите? - Панасюк, похоже, действительно не расслышал его слов - он все еще улыбался.

Пошел вон, козел вонючий! - в голос заорал Пчела, вскакивая на ноги. - Вон пошел, падла!!..

Красномордый клиент тоже вскочил и выкрикнул дрожащими от обиды губами:

Что это вы себе позволяете?! Да как вы...

Белый как мел Пчела зарычал и рванул на себя ящик стола. Мгновение - и ошеломленный Панасюк увидел возле своего носа черную дыру ствола Стечкина.

Сука! Тварь! - гремел банкир. - Проваливай к гребаной матери, или я тебе башку снесу, понял?

Панасюк, наконец, все понял. Он развернулся и, опрокинув стул, опрометью бросился к выходу.

Оглушительно хлопнула дверь. Пчела рухнул в кресло, его буквально трясло. Только спустя несколько минут он кое-как пришел в себя. Дрожащей рукой сунул Стечкина обратно в стол и, покачав головой, пробормотал себе под нос:

Хрен с ним!.. Ничего, обойдемся как-нибудь и без дачки в Сочи...

XX

Весна началась для Космоса так, как не начиналась никогда прежде. Не грязными лужами на асфальте, а первыми проталинами на лесных опушках, не однообразным вороньим ором, а фантастическим многоголосьем пичуг всех мастей, не сизыми выхлопами разом вываливших на дороги "чайников", а волнующими ароматами просыпающихся трав и деревьев.

Никогда прежде не видел он, например, подснежников - неожиданно крупных, с нежными, бархатистыми лепестками. Так странно было находить эти цветы среди комьев не стающего еще рыхлого, ноздреватого снега. Вообще, нового и странного для Космоса вокруг было много - и в лесу, и на пасеке, и в доме старого пасечника.

Впрочем, самым странным и непонятным был сам факт его пребывания здесь, в лесной глуши.

Космос плохо помнил дорогу в этот медвежий угол - Люда забрала его прямо из клиники, напичканного нейролептиками, заторможенного и безучастного ко всему на свете. Немного оклемавшись, - уже здесь, на пасеке - он, разумеется, поинтересовался - для чего его сюда привезли. Люда мялась, прятала глаза, говорила: отдохнуть на природе, набраться сил, окрепнуть. А через пару дней она тихо, не попрощавшись, уехала, и Космос остался один на один с хозяином пасеки - неразговорчивым, мрачноватым Кузьмой Тимофеевичем.

Положение было аховое, Космос оказался в незавидном положении выброшенного на необитаемый остров Робинзона. Мало того, что он не мог отсюда выбраться (он просто не знал где и как далеко ближайшее жилье), так ему еще крупно не повезло с Пятницей. Более замкнутого и нелюдимого человека, чем Кузьма Тимофеевич, трудно было себе представить. Обнаружив исчезновение Люды, Космос обрушил на пасечника лавину возмущенных вопросов и отборной ругани. Тот не ответил ему ни единым словом, будто не слышал, будто оглох.