Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека Страница 15

— И стоило мне, Оленька, дать тебе минимальную зацепку, и ты тут же от него отреклась. Ты очень обрадовалась тому известию, что Матвей Иваныч не является твоим родным отцом.

Глазки у нее были отличные, и руки она заламывала вполне натурально. Нет ничего гаже и упоительней превращения ангелочка во взбешенную сучку.

Успел я посмотреть и в сторону Мариночки. Ее облик выражал что-то странное. Это ничего, пока — пусть, сейчас и до тебя дойдет. Владик же — мужчины туповаты — не успевал за развитием событий своею мыслью.

— Наш доблестный Равиль, к которому ты бросилась за разъяснением и подтверждением, долго упираться не стал. Он сразу все и выложил. Мне кажется, что он уже давно в какой-то форме «доил» Брюханова. А тут понял, что дело сворачивается, и показал тебе фотографию. Ту самую, да? Ты, уж не знаю в каких чувствах находясь, поехала домой и вечером позвонила папеньке и не без некоторого злорадства — откуда только в тебе эта жестокость — поинтересовалась, кем же он тебе, собственно, доводится. Он закричал, что приедет и все объяснит. Тебе неохота было устраивать слезные разборы, и ты, умненькая, сообразила, что сказать, ты сказала, что находишься на вокзале и вот-вот уедешь навсегда. И брякнула что-то вроде «я верила вам, как богу, а вы мне лгали всю жизнь». У тебя вдруг открылась склонность к артистизму. Ни с того ни с сего.

— Я с ним была на «ты».

— А, правильно, — я улыбнулся Оленьке, она сосредоточенно соскребала лак с ногтя, — так вот, не имея возможности поговорить с тобой, Брюханов поговорил с Фирой, подвернувшейся под руку. Результат известен. Неприятности ожидали нашего директора и с другой стороны. Как было выяснено мною во время моего собственного следствия, Мурочка долго и умело морочила голову Матвей Иванычу, — в этом месте я специально подпустил придыхание и перевел глаза на Мариночку таким образом, словно рассчитывал заглянуть прямо ей в душу. Оленька всколыхнулась и ожила. Платон Сергеич ерошил остатки волос, взбадривая, должно быть, извилины.

— Монстр влюбился. Влюбился по-настоящему. Просто сходил с ума. Писал письма и тайком посылал цветы. Не удивлюсь, если он и стихи сочинял по ночам. Но помимо того, что он был поклонником нашего Муреночка, — Мариночка была бледна, как всё, с чем принято в подобном случае сравнивать, — он являлся еще и ее начальником, отношения с которым… Короче, от него зависело многое, если не все. Прописка, жилье. Лучше колесование, чем назад к маме. А тут появился подходящий жених. — Владик стал что-то соображать, то засунет руку в карманы, то вытащит. — Вы, ребята, сами меня попросили рассказать, в чем тут дело, так что терпите.

— Мы потерпим, потерпим, — улыбнулась Оленька.

— Мурке пришлось разрываться.

— Не называй меня Муркой, у меня есть имя.

— Хорошо, но тут не в имени дело. Так вот, не будучи уверенной, что с женихом будет в порядке, Владик, извини, но ты гарантий все никак не хотел дать, а благородные юноши так себя вести не должны. И Мурка…

— Я же просила!

— Извини. Она продолжает держать на длинном поводке своего начальника. Он считал тебя, Мариночка, благороднейшей девушкой и очень казнил себя за то, что с тобой сделал. Женщины очень могут вот так все устроить. Брюханов что-то пронюхал, хотя молодые влюбленные старались не попадаться ему на глаза. Владик знал об опасном сладострастии начальника. Марина ждала. Но поддерживать напряжение на высоком уровне не так просто, и вчера Марина допустила прокол, впустив к себе своего жениха. Она, то ли решив, что Брюханова нет, то ли решив, что плевать на него, наконец, не воспрепятствовала ночному походу жениха в коммунальный туалет.

Была несомненная искусственность в том, что я говорил в третьем лице о присутствующих, но эта искусственность и помогала удерживать ситуацию. Когда человека оскорбляют впрямую, он лезет драться или сбегает. А когда он является всего лишь прототипом художественно описываемого мерзавца, он начинает копаться в себе.

— Брюханов оказался на месте, более того, он, как волк, кружил по квартире. И когда он увидел своего соперника в халате своей возлюбленной у входа в туалет, можно себе представить, какого рода переживания добавлялись к переживаниям по поводу разговора с дочерью. Он не стал набрасываться на более удачливого… на Владика, он решил затаиться и решил дождаться такого момента — прошу прощения, что опускаюсь до обсуждения столь низменных вопросов, — когда у возлюбленной тоже возникнет потребность, так сказать, воспользоваться… халатом, — никто даже не хихикнул, никто не чувствовал дикого комизма произносимого мною текста, — чтобы затащить ее к себе в берлогу для объяснений. Это ему удалось. Все свершилось бесшумно — никто не был заинтересован в огласке. — В этот момент я посмотрел на Оленьку, она сияла. Для женщины всегда блаженство видеть унизительное положение другой женщины. — У себя в комнате Брюханов… — я не смотрел в сторону Владика, мне и так было ясно, что с ним происходит, — как всякий обманутый любовник, извините, влюбленный, не стал хищно набрасываться на предмет своих, так сказать, вожделений, вернее, стал, но только с упреками. Сам, как большинству присутствующих известно, не будучи нравственным человеком, он, как и большинство людей подобного типа, тяжело переживал безнравственные поступки, направленные против него самого. Я, разумеется, затрудняюсь передать дословно содержание этого разговора, да в этом и нет нужды, поскольку один из участников разговора здесь присутствует. Мне думается, что имели место совершенно нецензурные формулировки, причем высказаны они были с чрезвычайной энергией. Форма, в которой высказывались претензии, и лишила Марину терпения, которое она сначала, я думаю, готова была проявлять, и она начала защищаться. Самый лучший способ… Чтобы не говорить длинно, Марина переключила внимание Матвей Иваныча со своих прегрешений на прегрешения его дочери. — (Вот, Оленька, праздник опять возвращается на твою улицу.) — Она сообщила, что его дочь, глубоко и беззаветно обожаемая Оленька, находится или находилась — как бы это выразиться поадекватнее? — короче, спит с Платоном Сергеичем, литератором. С человеком, которого он давно и искренне ненавидит и презирает. Да, Платон Сергеич, извините, конечно, но это факт. Настроение Матвей Иваныча, причем непрерывно подогреваемое изрядным количеством алкоголя, переменяется. Марине удается вырваться и без скандала ретироваться в свою комнату.

Странно, что никто не уходит, я не гипнотизер, или здесь какая-то другая форма гипноза. Что-то их держит, хотя у каждого было сто возможностей обидеться.

— Брюханов, осознав сказанное ему Мариной, ломится, естественно, к Платону Сергеичу, который тоже, будучи очень навеселе, лежит на своем диване и в сотый раз прокручивает одну и ту же кассету группы «Святая простота». Брюханов против музыкального сопровождения беседы, но как человек, находящийся в перевозбужденном состоянии, проходит против самого простого решения проблемы — можно было просто выключить магнитофон. Он заставляет Платона Сергеича проследовать к себе, чтобы провести допрос там. Или просто дома стены помогают.

Я специально наворачиваю лишние предложения, просто из желания проверить стойкость такой материи, как сплав страха и любопытства. Они дослушают меня в любом случае, даже если сочту нужным вставить в свою историю пересказ сюжета «Войны и мира».

— Там, в его комнате, происходит бурное объяснение с хватанием за грудки. Появляется, друзья мои, и пистолет. — Все одновременно вздрогнули. Все думают, что вот сейчас! — Разговор у них получается крайне сумбурный. Брюханов запугивает Платона Сергеича, но непонятно, чего хочет добиться этим запугиванием. Платон Сергеич ведет себя мужественно, говорит взбешенному отцу что-то вроде «стреляй, сволочь!». Потом, заметив, что Брюханов сломлен этим проявлением воли, уходит от него.

Так вот, друзья мои, я все это рассказал вам не просто так, вся эта история имела своей целью дать вам возможность представить себе душевное состояние, в котором оказался после всех этих событий наш малоприятный герой. В течение всего лишь одного вечера он узнает, что его возлюбленная, бывшая с ним иногда столь ласковой и в чистоту и искренность которой он верил беззаветно, открыто, демонстративно спит с другим. И пусть, так сказать, на мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной, да, Платон Сергеич? — В глазах литератора я вижу, кажется, омерзение. Дурачок! — В добавление к этому ему становится известно, что открылась его страшная тайна, хранимая им столь истерически. Это был его комплекс, он не мог без того, чтобы Оленька считала его своим родным отцом. К тому же он о самой своей боготворимой дочке узнает, что она любовница его врага и человека, им глубоко презираемого. Нельзя, кстати, забывать и того, что эта психологическая драма происходила на фоне открытого против Матвей Иваныча следствия.