Татьяна Степанова - Венчание со страхом Страница 16

— Вы и таких лечите? — полюбопытствовал Никита.

— И таких тоже.

— А как? Усыпляете? Под наркозом? Она только улыбнулась.

— А в ловле беглецов участия не принимали? — не унимался он.

— Каких беглецов?

— Ну, они ведь тут расползлись как-то раз. Было такое дело?

— Ах это, — она "остановилась; — Нет, тогда Венедикт Васильевич сам с ними справился. Из помещения только полозы ушли да сетчатый питон. Их у забора поймали. Ольгин, кажется, собственноручно.

— А почему это произошло? Террорист, что ли, к вам пробрался — змей поотпускал?

— Нет, это не террорист. Это проделки Чарли.

— Чарли?

— Шимпанзе Ольгина.

— Так, значит, обезьяны у вас не только в клетках сидят, но и на воле разгуливают?

Иванова, казалось, не слышала его вопроса. Колосова это удивило. И он пока решил не настаивать.

— Вон мой домик, — сказала Иванова. — Кофе хотите?

— Спасибо.

— Спасибо — да?

— Спасибо — нет.

Они поднялись по дощатым ступенькам в уютный и чистенький «вагончик», притаившийся в кустах сирени за серпентарием. Пахло здесь так, как обычно пахнет во врачебном кабинете. И чистота была стерильная: смотровой стол, застеленный накрахмаленной простыней, над ним — круглая лампа-прожектор. Какие-то приборы с дисплеем, раковина за ширмами и стеклянный шкафчик с лекарствами.

Иванова пригласила его в смежную со смотровой комнату — жилую. Тут стояли стол, накрытый клетчатой клеенкой, софа под узорным пледом, плитка на подоконнике. В стену был вделан шкаф с раздвижными дверцами.

— Зря кофе не хотите. — Она вымыла руки и села на софу. Колосову достался стул с продавленным сиденьем. — Вы что, именно ко мне в такую даль из Москвы ехали?

— К вам и к Ольгину.

— А его сейчас проще поймать в Москве. Он в институте и музее по горло занят.

— Слышал уже. И Званцева вот нет, смотрю. А кто же за питомцами ходит? — Никита откинулся на спинку стула, наблюдая из-под полуопущенных век за собеседницей. Пышка она, сдобная, аппетитная. Так что же пышка одна в такой глуши делает? Ноги у нее точно точеные столбики. Молочно-белые, в старых босоножках-шлепках на пробковой подошве. Пятки — круглые, как репки. Вкусные пятки. Чья же ты подружка, Зоенька? Званцева, Жени или этого неуловимого Ольгина? Вечно занятого и отсутствующего? Кто твое одиночество на этой софе скрашивает? — Да, как же с питомцами-то? Ведь и Калязиной теперь нет… — продолжил он.

— Баба Сима последнее время к питомцам близко не подходила. Всю работу Ольгин и Званцев делали, — ответила Иванова.

— Но их же сейчас нет. Кто, например, сегодня бедных голодных мартышек кормить будет?

— Утром Званцев кормил, а вечером, если он припоздает вернуться, — Женя.

— А вы?

— А я нет. Ольгин считает, что женщине там сейчас делать нечего.

— Где? — не понял Колосов.

— Возле клеток с шимпанзе, — она усмехнулась. — Ведь вы про них все меня расспрашиваете.

— А что тут удивительного? Да я живую обезьяну, может, впервые в жизни вблизи увидел! Такие мордашки! Как они у вас тут не померзнут только. Климат-то далеко не африканский. Они и зимой тут обитают?

— Нет, зимой их перевозят в институт. Обезьяны живут здесь только до октября. Здесь есть теплые вольеры. Ничего, обходятся. И преотлично себя чувствуют. Даже простуды редки.

— А привозят их когда?

— Весной.

— Точнее?

— В начале апреля.

— В начале апреля… Ну, бог с ними, с мартышками, со змеями… Я вот что хотел у вас спросить. В прошлый раз вы так расстроены были — не смог я. Насчет Калязиной мои вопросы будут. В то утро вы ведь с ней о чем-то говорили перед самым ее уходом. Ну, у ворот, не помните?

СТОП. А вот это уже интересно. Он насторожился, хотя в лице его ничего не изменилось. Зато что-то изменилось в Ивановой. Она вздрогнула и опустила глаза.

— Мы говорили о ее внучке. А откуда вы знаете?

— Кто-то сказал, не помню уже. А что, девять двадцать — это была ее обычная электричка?

— Да.

— И она всегда по утрам именно на ней и ездила?

— Всегда. Если опоздать, тут перерыв до трех часов.

— А-а, — Никита склонил голову набок. — А что вас так озадачило в прошлый раз, Зоя Петровна? Собственно, это я и собирался у вас узнать сегодня. Для этого и ехал из самой Москвы.

— Озадачило? — Она облокотилась на стол. — Вы считаете, что смерть бабы Симы меня всего лишь озадачила?

— Смерть Калязиной вас опечалила. Но было и еще что-то, что вас именно озадачило, но вы попытались это скрыть.

— Вы ошибаетесь.

— Я редко ошибаюсь. А с женщинами я обычно промашек не даю, — начальник отдела убийств самодовольно улыбнулся. — Когда Соловьев в прошлый раз опрашивал вас как свидетельницу, вы что-то недоговаривали. Почему?

— Да потому, что представители вашей профессии порой делают из мухи слона! Из ничего вдруг возникает целый ком домыслов и сплетен. Версии — так это у вас называется.

— Имели случай близко познакомиться с нашей деятельностью?

— Имела, — Иванова нахмурилась, — когда моя мать с моим отчимом-дураком расходилась. Очень даже имела. Вот поэтому и не хочу я впутывать…

— Кого?

Иванова отвернулась.

— Никого. Вы ошибаетесь, — сказала она мягко. — Ваша профессиональная сверхпроницательность и то, что «не дает» промашек с женщинами, на этот раз вас подвели.

Колосов поднялся. Ах ты пышка, так ты еще и коготки показываешь, царапаешься!

— Так, значит, говорите, Калязина и близко к клеткам не подходила. Игнорировала шимпанзе ваших, — сказал он, меняя тему. — Мне вот в прошлый раз Званцев тоже близко запретил подходить. Хотя, — он уже направлялся к дверям, — я б не утерпел, запрет нарушил. Милейшие зверюшки. Я б и погулять их на травку выпустил, а то сидят как в карцере.

— Так и было раньше, — Иванова вздохнула. — Пока не произошел тот инцидент.

— Какой инцидент?

— Когда Хамфри бросился на бабу Симу. С ним что-то случилось. Он ведь совсем ручной был. Цирковой. Никогда ничего подобного себе не позволял.

Глава 8

МАМА, МАМОЧКА…

Гречко занялась подготовкой к опознанию, а Катя и Сергеев, не мешкая, двинули к родителям Кораблина на Речную улицу.

— Значит, со мной? Прежние времена решила вспомнить? — спросил Сергеев. — Не забыла, как мы с тобой за Костей Слесаренко гонялись, ну, который нумизмата в Братеевке обул на все его антикварные и юбилейные сбережения.

Катя помнила все распрекрасно — было такое дело четыре года назад, когда она еще работала следователем в Каменске.

— Мальчик этот, Стасик, насколько я помню, жил со старшим братом и матерью, — напутствовала их Ира. — Брат — так, беспутный, полнейшая пустельга. А мать — трудяга. На «Новаторе» монтажницей вкалывала. Я вместе со Строевой, помнится, обыск у них в квартире делала, так этот Стасик, ему лет семь тогда было, прямо по пятам за нами ходил. Видите ли, любопытно ему было, как тетя-следователь работает. Потом, когда брат уже у нас в ИВС сидел, тоже наведывался ко мне: передачки приносил — белье, сигареты. Тихий такой, словно мышонок. Брата, по всему видно, любил очень.

— А мать? — спросила Катя. Ира пожала плечами.

— Я ее только раз и видела, когда допрашивала насчет старшего сына. Она простая, ну, обычная совсем. Все только о работе, о работе.

— Что ж, черт, возьми, эта простая ребенка-то своего не хватилась? Ведь его четверо суток дома нет! — выходил из себя Сергеев. — Она закладывала?

— Нет, вроде не похоже было, — отвечала Ира.

На Речной улице, словно гигантские спичечные коробки, среди зелени тополей и лип теснились хрущевки-пятиэтажки, выкрашенные в салатовые и небесно-голубые цвета. Имелся здесь и старый запущенный двор с покосившимся «грибком» и развалившейся песочницей.

У дома с булочной на первом этаже Сергеев остановил машину.

— Квартиру Ира не помнит, ничего, нам сейчас гор-справка информацию выдаст. — Он уверенно направился к группе старушек, сидевших на лавочке у подъезда. Вид у них был как у галок на заборе — любопытный и выжидательный.

Кате сразу вспомнился садистский стишок о том, как какая-то старушка «недолго мучилась в высоковольтных проводах». Особенно ее умиляла в этом стишке строчка о «поджаренном брюшке».

— Гражданочки, где у вас тут Кораблины проживают? — осведомился Сергеев.

Старушки переглянулись.

— В сорок шестой квартире, — ответила одна в цветастом байковом халате и белом платочке.

— А вы хто ж Любови нашей будете? — поинтересовалась другая — в толстой вязаной кофте. («И как не испечется! В такую-то жару!» — подумала Катя.)

— А мы, бабушки, родственники. Дальние, — ответил Сергеев, направляясь в подъезд.

— Хахаль ейный, — скрипнула старушка, поясняя мысль другим — более глухим и недогадливым товаркам.

— Хахаль? А вторая-то хто ж? Эта, в длинной юбке, на каблучищах?

Катя поняла, что обсуждают ее, и поспешила следом за начальником Каменского розыска.