Федор Московцев - Темные изумрудные волны Страница 16

Андрей все подробно описал и спросил, можно ли отдать вещи родственникам. Следователь ответил, чтобы пока никому ничего не отдавали, за исключением денег и золотого украшения. Затем он попросил описать содержимое бумажника. Открыв сейф, Андрей вынул оттуда бумажник, раскрыл его.

— Деньги… количество вас не интересует… фотография женщины, фотографии детей — мальчик и девочка… пропуск в банк…золотой браслет с украшениями — звездочками и полулуниями.

— Пропуск в банк? — переспросил следователь.

Андрей подтвердил: да, пропуск в банк.

— В карманах были еще какие-то ключи, — вспомнил следователь. — Опишите их.

Вынув из сейфа связку ключей, Андрей описал их следователю: маленький желтый ключик, большой светлый, средний английский ключ.

Сказав, что заедет за всеми этими вещами, следователь положил трубку.

Не было еще восьми часов, а у здания судебно-медицинской экспертизы начали собираться люди. Бритоголовые, накачанные ребята, в напряженном ожидании стояли возле своих машин.

Проходя мимо них, Андрей думал о том, как продержаться хотя бы обеда — ему нужно было отработать еще дневную смену, а он чувствовал такую усталость, будто трудился всю неделю без сна и отдыха.

Он не стал завтракать с Вадимом, а решил сходить в столовую областной больницы — просто, чтобы побыть одному. Ограда областной клинической больницы примыкала к зданию судебно-медицинской экспертизы, идти было недалеко.

Ему немного стало лучше, когда он увидел людей, не имевших отношения к похоронам, убийствам, и вскрытиям. Вот медсестры, перешучиваясь, покупали выпечку. С такими фигурами им бы лучше воздержаться от мучного. Вот профессор Макаров с кафедры нервных болезней. Когда он резко поворачивался, казалось, что большая, седая алебастровая голова его сорвется с тонкой шеи и с грохотом упадет на пол. Бледная кожа на лице старика отливала мягкой голубизной. Это соединение голубизны кожи и холодной голубизны глаз всегда смешило студентов. Говорили, что его можно рисовать голубым.

Вот девушка — видимо, студентка — пьет кофе с булочкой. Яркая, кареглазая красавица, с чёрными, густыми, собранными на затылке заколкой, волосами. Андрей улыбнулся. Заметив его, девушка оглянулась, приняв улыбку не на свой счет.

— Это я вам улыбнулся, — сказал Андрей, беспокоясь о том, не слишком ли измученной получилась его улыбка.

Девушка улыбнулась ему в ответ.

— Меня зовут Андрей.

— Мариам, — представилась она, внимательно его разглядывая.

— Марина? — переспросил Андрей.

Она отпила кофе, сглотнула, и сказала по слогам:

— Ма-ри-ам.

Тогда он подсел к ней за столик:

— Извините, я отдал в починку свой слуховой аппарат.

— У тебя, на всякий случай, халат испачкан кровью.

— Я злюсь, когда не слышу то, что говорят мне люди, и приходиться помногу раз переспрашивать, — сказал Андрей, улыбаясь как можно добродушнее.

Заметив её испуганный взгляд, добавил:

— Шутка, это так, для поддержания разговора. Я работаю в судмедэкспертизе. У меня было трудное дежурство, и я по рассеянности вышел в люди, не сменив грязный халат.

Они разговорились. Когда вышли на улицу, он успел выяснить, что она учится на первом курсе, что сегодня у неё экзамен, и что, когда она нервничает, у неё просыпается ужасный аппетит. Он рассказал ей, что устал от этой адской работы, и думает о более спокойном занятии — с меньшим расходом гемоглобина.

Мариам предложила постоять и покурить. Взяв у неё сигарету, Андрей попросил еще одну, сказав, что «с возвратом».

— Вернешь пачку, — ответила она.

Она была высокая, примерно одного с ним роста, длинноногая, с хорошей фигурой. Стройную талию подхватывал широкий черный ремень с золотистой пряжкой, круглые серьги окаймляли красивое лицо, загадочная улыбка таилась в уголках чуть полных губ. Легкий ветерок шевелил полы её короткого летнего платья.

Прощаясь, Андрей пожелал ей удачно сдать экзамены, меньше нервничать, меньше курить, и меньше есть сладкого. Розовая от смущения, опустив глаза, она ответила с шикарной улыбкой, что от обещанной пачки сигарет ему все равно не отвертеться.

Бережно сжимая листок, на котором Мариам написала номер своего домашнего телефона, Андрей возвращался на работу. Впервые за шесть лет брезгливо поморщился, почувствовав запах этого учреждения. Тогда, устраиваясь на работу, он две недели привыкал к этому запаху. Сейчас его чуть не стошнило. Метрах в пятидесяти от здания СМЭ, в тени высоких тополей, стоял темно-зеленый джип. Андрей остановился, чтобы попросить у водителя зажигалку. Закуривая, краем глаза заметил худую, как жердь, девочку лет двенадцати. Она водила в кусты братика лет четырех, и теперь они возвращались в машину.

— Где папа? — спросил мальчуган.

— Мама сказала, теперь у него другая жизнь, — ответила девочка.

— Как это?

— Мама сказала, чтобы ты сидел в машине и не болтал! — строго ответила девочка, заталкивая брата в машину.

Ветер растрепал её светло-каштановые волосы, она неожиданно посмотрела в сторону Андрея. Это был взгляд испуганной дикой кошки, готовой выпустить коготки. Забравшись в машину, она с силой хлопнула дверью.

Андрей почувствовал, как к его горлу подкатывается комок. Он их узнал — это были дети, изображенные на фотографии из бумажника Кондаурова.

В регистратуре Валентина, сменившая перед грозными посетителями тон заводской вахтерши на более дружелюбный, терпеливо объясняла, почему не может выдать личные вещи покойного. Перед ней стояли двое из тех, что были на вскрытии Кондаурова, и его вдова — миловидная женщина сорока лет в черном платье и черном платке.

Андрей собирался пройти мимо регистратуры и подняться на второй этаж, в санитарскую, но вдруг передумал. Он дождался, пока посетители получат то, что следователь разрешил забрать и выйдут, и, кивнув одному из них, отозвал его в коридор.

Они встали у окна. Юрий Солодовников, высокий, худой, с ежиком седых волос и жестким пронизывающим взглядом серо-стальных глаз, был одет, как вдова, во всё чёрное, в руках он держал свидетельство о смерти.

Андрей почувствовал себя виноватым — и перед этим матерым хищником, отбывшим когда-то срок, — судя по выражению лица и многочисленным татуировкам; и перед бледной, белее лилии, вдовой; и перед детьми, вдыхавшими смрадный запах перед зданием СМЭ; и перед самим Кондауровым. Он спросил у Юрия, какие вещи им нужны. Открыв дверь, ведущую из коридора в вестибюль, Юрий негромко позвал женщину:

— Арина!

Женщина вышла в коридор, и Юрий сообщил ей, что санитар готов помочь. Она остановила свой остекленевший взгляд на лице Андрея и сказала, что ей нужны ключи и пропуск.

Андрей сообщил об утреннем звонке следователя и спросил, какие ключи ей нужны в первую очередь.

— Маленький желтый ключик и пропуск, — ответила она.

— Следователь знает о пропуске.

— У тебя же есть свой пропуск, зачем тебе Витин? — вмешался Юрий.

Она кивнула, сказала, что ничего уже не соображает, и вышла. Ни одним движением не выдав внутренней тревоги, Андрей заверил Юрия, что заберёт ключ, как только регистратор куда-нибудь отлучится. Только кому и как передать? Юрий ответил, что катафалк приедет во второй половине дня — нужно, чтобы тело побыло в холоде как можно дольше, вдова хочет, чтобы покойный провёл последнюю ночь перед похоронами дома. Он, Юрий, будет здесь почти все время до приезда катафалка, но если отлучится, то разыскать его можно в офисе. И он продиктовал номер телефона.

Попрощавшись, Андрей поднялся на второй этаж. Коллектив судебно-медицинской экспертизы был взбудоражен — все обсуждали убийство известного человека, обсуждали машины, стоявшие у входа, обсуждали владельцев этих машин, и судачили о том, какие грандиозные похороны будут завтра. Учреждение жило обычной своей жизнью — эксперты и санитары проводили вскрытия, лаборантки печатали протоколы, преподаватели кафедры судебной медицины приводили и уводили группы студентов. Но мысль об убийстве Кондаурова оставалась общей мыслью. Вспоминали события его жизни, а те, кто имел счастье лично общаться с ним, пользовались особым почетом. Время от времени кто-нибудь подходил к окну и докладывал обстановку: такая-то машина уехала, такая приехала, эти люди появились, те ушли. Кто-то вздыхал: что же теперь будет, — как будто состоял в клане погибшего, или был его близким родственником. Даже убийство полковника милиции — событие из ряда вон выходящее — отошло на второй план.

Единственным человеком, не охваченным лихорадочными обывательскими пересудами, был Вадим, с ним хотел поговорить Андрей, но он был занят — печатал протоколы ночных вскрытий.

Выполняя свою рутинную санитарскую работу, Андрей размышлял, что же такого произошло, что стало вдруг вызывать у него недовольство этой самой работой. То ли знакомство с Мариам, то ли случайная встреча с детьми Кондаурова, то ли остекленевший взгляд Арины. А может, накопившийся за шесть лет груз неприятных впечатлений?