Вячеслав Денисов - Главный фигурант Страница 17

Капитан по привычке втиснул окурок в землю между пальмой и кадкой и быстро приблизился к карте.

– Да он по кругу шел, начиная от Измайловского лесопарка! По часовой стрелке. А когда завершил круг в том же парке, начал сначала.

– Я защищал кандидатский минимум по теме «Мотивация поведения маниакально ориентированных преступников», – подойдя к пальме, Кряжин вытащил из кадки окурок и положил его в карман пиджака Сидельникова. – Само название темы – спорно. Маниакальность – не ориентация, кем-то привитая. Это жизненный код. Это болезнь, излечить которую можно лишь путем уничтожения ее носителя. Все маньяки, Сидельников, весьма изобретательные люди. Они любопытны до крайности и превосходят в этом детей. А еще они расчетливы до неприличия и следуют этой черте своего характера безоговорочно. А потому я тебе со всею ответственностью заявляю, что даже при том условии, что Разбоев хотел почувствовать, насколько девушку из Западного административного округа приятнее насиловать и убивать, чем девушку из Восточного, он никогда не стал бы путешествовать, потому что это противоречит его расчетливости. Наш убийца – я имею в виду того, кто сейчас находится в «Красной Пресне» – никогда не стал бы тратиться на переезды, точно зная, что так его надолго не хватит.

Видя на лице собеседника гримасу удовольствия от достоверной информации, на которую тот стал теперь богаче, Кряжин вернулся к карте.

– Разбоев нищ, у него нет средств для путешествий. И его образования ему вполне хватило бы на понимание того факта, что, катаясь по МКАД на попутках, он потерял бы свое главное свойство – неприметность. Хотя бы и на автобусах. Маньяк терпелив, но свое терпение он будет расточать лишь на лежку перед удобным нападением, а никак не на поездки в никуда.

Понимая, что изложение диссертации еще не закончено, муровец уселся поудобнее. Его на самом деле разбирал интерес – внушать, как и излагать вещи сложные простым языком, советник умел и делал это легко, не напрягаясь. Ему не нужно было постоянно совать в конспекты нос.

– И я хочу поинтересоваться у вас, Сидельников, – где нож? Орудие преступления, являющееся главным доказательством вины Разбоева, – где оно? Из материалов дела следует, что Разбоев выбросил нож в Москву-реку. Я хочу знать, почему решение выбросить нож, и не куда-то, а в Москву-реку, пришло к Разбоеву непосредственно после шестого убийства, непосредственно перед задержанием? Я знаю несколько сотен людей, Сидельников, которые признавались мне, что выбросили пистолет, нож, топор, лом, цепь или автомат, куда бы вы думали? Правильно – в Москву-реку. Если этим выдумщикам верить, то на набережной должен круглосуточно кто-то стоять и пытаться что-то утопить в главном водоеме Москвы. Между тем когда матерящиеся водолазы вновь и вновь спускаются под воду, следуя указаниям доверчивых следователей, то выясняется, что дно пусто, как Сахара.

Прикурив и приоткрыв форточку, Кряжин развел руками и похлопал себя по карманам брюк.

– Нет ножа! И в Москве-реке его нет! И в Яузе, Сидельников, его тоже нет! Его нет в Оби, Индигирке, Клязьме, Ориноко и Миссисипи! Тогда где он? Почему Разбоев берет на себя шесть трупов девочек и при этом врет про нож, хочу я тебя спросить?

Выпили еще чаю. Снова закурили.

Вернувшись к столу, советник придвинул к оперативнику несколько папок с фотографиями экспертов. На снимках в различных позах смерти были запечатлены девушки, чей возраст не превышал возраста абитуриенток высших учебных заведений. Отчетливо были видны юные лица, разметанные в бессилии руки, кровь, запекшаяся на их шеях...

– Посмотри, – ткнул пальцем Кряжин сначала в одну подборку фото, потом в другую. – Их убивали одним способом: сначала удар ножом в легкое, удар в сердце. Убийца бил через верхнюю одежду, поэтому на снегу вокруг и на одежде так мало крови. Я бы сказал – почти нет. Месяц назад один наш «важняк» порезал палец, так кровь всем управлением унимали. Гемофилии у него отродясь не было, а кровь еле остановили.

– Сосуд, наверное, пересек, – предположил Сидельников. – Так вы к чему это говорите?

– К тому, что убийце всякий раз удавалось уходить лишь с незначительными приметами содеянного на одежде. Вся кровь впитывалась одеждой девушек, – он уже почти отошел, удовлетворенный собственными выводами, но снова вернулся и опять воткнул палец в одно из тел. – А нижнее белье, посмотри, – каждый раз взрезалось и разбрасывалось по сторонам. Какой страстный насильник, правда?

– Правда, – машинально подтвердил капитан.

– Все вам правда, – неожиданно вскипел советник. – Все вам правда! А где она, правда, Сидельников, где? Посмотри на эти снимки – это правда? Это для журналистов, писак безмозглых, правда, а не для человека, который видит на фотографиях то, чего не видят другие!

Сидельников вдруг засуетился и вскочил со стула:

– Черт возьми... Я совсем зашился...

Он уже почти метнулся к двери, как вдруг понял несуразность своего поведения и вернулся к удивленному советнику.

– Иван Дмитриевич, у нас в дежурке сидит журналист, которого задержали у «Театральной» с фотографиями ваших убитых...

Кряжин побледнел и опустил сигарету, которую уже почти поднес к губам.

– Родной мой, ты хочешь мне сказать, что у тебя в руках был тип с фото убитых девочек, а ты поговорил с ним и вы разъехались?!

Сидельников выставил перед собой руку, словно боясь, что сейчас в его челюсть прилетит неслабая оплеуха, и поспешил объяснить:

– Иван Дмитриевич, спокойно! – и тут он понял, как иногда из уст некоторых людей вылетают слова о том, что их неправильно поняли. – Это не то, что вы думаете. Там такой Цап-Царапыч – метр в прыжке, из него насильник, как из меня капельмейстер. На его снимках – убитые девушки в разных ракурсах, а рядом с телами – ноги зевак! Это не фото на память об удачно проведенном выходном, а втихаря отщелканные «мыльницей» кадры во время параллельной работы следователя прокуратуры. У-уфф!..

Кажется, он успел – с Кряжина схлынуло яростное недоумение.

– Ты ничего не путаешь, студент?

– Да я сам фото смотрел два часа назад! Идиот – это я о себе! Этот «колобок» по заданию руководства седьмого канала ведет независимое расследование деятельности Разбоева!

– Вот оно как, – буркнул Кряжин, снимая трубку с телефона. – Главное, как вовремя ты вспомнил! Какая феноменальная память, да?

Он набирал номер и с досадой, не глядя на капитана, говорил:

– Давай на Петровку. Тормози этого «следователя», в дежурку я сейчас позвоню. Поговори часок, напряги, потом расслабь, а после установи его полные ориентировочные данные и доставь ко мне.

Возвратившись на Петровку, Сидельников первым делом направился в дежурное помещение. Теперь его интересовали снимки толстячка и непосредственно сам толстячок. Кажется, он называл себя Шустиным. Кажется, Степаном Максимовичем. Найти его, при том условии, что он действительно репортер седьмого канала телевидения, будет несложно. Если же он не тот, за кого себя выдавал, Лаврушин не выпустит его ни при каких обстоятельствах. И тогда снимки убитых девушек будут выглядеть при Шустине уже не так обоснованно.

Сидельников всю дорогу ехал и думал о перипетиях судьбы. Нечасто случается так, что в начале рабочего дня перед тобой оказывается человек, относящийся к делу, о важности которого тебе сообщат час спустя. Лучше бы, конечно, чтобы происходило наоборот, но тогда утрачивается та сторона жизни, которая именуется сложностью сыска и просто сюрпризами судьбы.

Войдя в помещение и заметив за стеклянной перегородкой знакомую макушку с торчащими в разные стороны волосами, капитан едва не рассмеялся. Нечасто, нечасто так случается...

– Что, Лаврушин? – весело прикрикнул он, распахивая дверь в «дежурку». – Наш репортер оказался совсем не с седьмого канала?

– Нет, почему же... – совсем без энтузиазма пробормотал, не отрываясь от заполняемой книги учета преступлений, майор. – С седьмого. Составляет сводки криминальных новостей и формирует их по значимости озвучивания.

– Тогда почему ты до сих пор не выпустил его? – не без удивления поинтересовался, поглядывая на тискающего шапку Шустина, капитан.

– Я его отпустил, – так же невозмутимо буркнул, не отрываясь от записей, Лаврушин.

– Ничего не понимаю. – Сидельникова устраивало, что журналист по-прежнему находился в дежурном помещении, но его не устраивало, что он не понимает причины этого. – Тогда почему вы не уходите?

Шустин, подбодренный вниманием до сих пор неизвестного ему муровского начальника, опять явил миру голубые, бездонные глаза и домиком выстроенные над ними брови.

– Товарищ... Произошло чудовищное...

– Да ладно! – разрешил капитан. – Говорите по-своему, я вас пойму.

– ...недог’азумение! Я составляю телепег’едачи...

Совершенно неожиданно для Сидельникова майор Лаврушин, у которого, по всей видимости, работы хватало и без Шустина, вдруг перехватил свою авторучку, как нож для метания, и запустил ею в журналиста.