Сейтё Мацумото - СЕЗОН ДОЖДЕЙ И РОЗОВАЯ ВАННА Страница 17

Гисукэ, лучезарно улыбаясь, сел за стол.

— Вроде бы никаких перемен не предвидится.

— Вот как?

— Понимаешь, встретился я с Тадокоро. Не стал ходить вокруг да около, спросил напрямик, что в провинциальном комитете партии думают о выдвижении Хамады на третий срок. При этом наблюдал за выражением его лица. Он и бровью не повёл, дело решённое, говорит. В свою очередь спросил меня, нет ли каких-нибудь других мнений в Мизуо.

— Значит, беспокоиться нам не надо?

— По-моему, всё в порядке. Правда, председатель комитета отсутствовал, но уж Тадокоро знает, что говорит. Так что нечего нам трепыхаться.

— А не может это быть хорошо рассчитанной игрой?

У Дои возникли сомнения, это естественно. Этот флегматик — человек осторожный. Но он ведь не видел Тадокоро, не мог непосредственно почувствовать атмосферу встречи.

— Знаешь, как я проверяю, лжёт человек или не лжёт? — сказал Гисукэ и принялся описывать свой метод проверки: — я внимательно смотрю собеседнику в глаза и слежу за его реакцией. Сколько бы он ни старался скрыть правду, что бы ни говорил — глаза его выдадут. Это точно! Даже у наглеца, если пристально на него смотришь, глаза начинают бегать, а если и не бегают, то в них появляется какое-то особое выражение… Ну, неуверенность, что ли… А Тадокоро не из наглых. Он человек добропорядочный, недаром же его прозвали "настоятелем". А главный его недостаток заключается в том, что он никогда не говорит всего, что думает, не раскрывает своих карт. Возможно, это помогает ему справляться с огромным партийным хозяйством. Но он не лгун: промолчит, но не солжёт. Так вот Тадокоро подтвердил, что Хамада выдвигается на третий срок. И сказал, что с Мияямой он давно не встречался. Вот и получается, что хозяева "Дзинъя" зря болтают, сбивают нас с толку.

— Господин Тадокоро так и сказал, что не встречался с Мияямой?

— Не прямо. Но из разговора это стало понятно. Про Мияяму — встречались они или нет в последнее время — я не спрашивал. А то получилось бы, что я в панике примчался в Кумотори на разведку. Не хочу, чтобы он подумал, будто я места себе не нахожу из-за паршивца Мияямы.

— Я понимаю вас, господин директор, вы не хотите уронить своё достоинство.

— В том-то и дело! Про Мияяму я не спрашивал, но окольными путями старался выведать, что к чему. Ничего подозрительного не почувствовал. Да если бы такая встреча состоялась, Тадокоро упомянул бы об этом.

— Хорошо, если так. Значит, слухи, которые вам передали хозяева "Дзинъя", распространяют сторонники Мияямы. Они интригуют вовсю. Вчера я походил по городу, поинтересовался, что говорят. И знаете, меня удивило, насколько широко распространились такие слухи.

Гисукэ это не обеспокоило. Выражение его лица оставалось безмятежным.

— Лихорадит Мияяму, вот и всё! Пускает слухи, как пробные шары. А вдруг что-нибудь выгорит! Мы, конечно, должны быть настороже, но не более того. А главное, надо твёрдо стоять за избрание Хамады на третий срок. Если мы не сдадим своих позиций, пробные шары разобьются вдребезги. Без поддержки провинциального комитета ничего Мияяма не сделает.

— Господин директор, я вижу, вы не зря съездили в Кумотори. У вас уверенность появилась.

— Тебе так кажется?

— Да… Настроение у вас… ну, безмятежное, что ли…

Гисукэ всё ещё не мог успокоиться. Он до сих пор всей кожей ощущал близость молодого женского тела.

— Значит, вы, господин директор, вчера до позднего вечера беседовали с заместителем председателя провинциального комитета? — тупо глядя перед собой, спросил Гэнзо Дои.

— Нет, у него вечер был занят, так что беседа длилась недолго. Но мы договорились, что в следующий раз вместе пообедаем.

Гисукэ оживился ещё больше. Теперь можно будет частенько ездить в Намицу под предлогом встречи с Тадокоро. А кроме Тадокоро есть и другие партийные боссы…

— Я, значит, теперь буду стараться, — промямлил Гэнзо Дои. — Следить буду за сторонниками Мияямы. Посмотрю, что они делают, и всё такое… А Хамада, он мне не понравился позавчера, поведение его настораживает. Как я уже докладывал, не был он до конца откровенным. Если бы он чётко высказался, тогда мы могли бы не беспокоиться. А он вот не хочет, чтобы наша газета писала о его планах, если он снова будет мэром… Да-а… не хочет. Вот и получается, что нельзя нам быть беззаботными.

Гэнзо Дои показал тонкое понимание ситуации. Но от его косноязычия ощущение тонкости пропадало.

— Да пустяки всё это! Хамада — человек робкий, не уверенный в себе. Небось до него раньше, чем до нас, дошли слухи, распространяемые Мияямой, вот он и скис немного. Шепнули ему в каком-нибудь ресторане, как нам с тобой в "Дзинъя"…

Каждый раз, упоминая "Дзинъя", Гисукэ видел перед собой О-Масу. Правда, сейчас её привлекательность несколько поблекла, как хорошая, но потускневшая от времени картина. Почему же вчера в гостинице он так по ней тосковал?.. Впрочем, это вполне объяснимо. Такая уж на горячих источниках атмосфера. Затоскуешь, если ты один, а вокруг кипит веселье, куда ни глянешь — всюду парочки. Флюиды любви так и носятся в воздухе. Короче говоря, ему остро захотелось женщину, а поскольку никакой другой на примете не было, перед глазами стояла О-Маса, хоть раньше об интимной близости с ней он и не помышлял. Странно устроен человек…

И самым странным было то, что случилось с ним потом. Нелепая тоска погнала его на поиски женщины. И вдруг подвернулась молодая, да ещё с таким телом. И с ним что-то произошло, что-то такое, чего никогда раньше не бывало. Тот самый дом на задворках захудалого бара… Особый мир, не связанный с повседневной жизнью. Мир, где царит мгновение, дарящее наслаждение и забвение. Мир обретшего прекрасную женскую плоть парадокса…

— Господин директор, вы полны бодрости, хоть и выглядите немного усталым. Да, командировки — вещь утомительная, — сказал Гэнзо, устремив на Гисукэ взгляд своих больших невыразительных глаз.

Бодрость и усталость… Так оно и есть: настроение бодрое, а лицо несвежее…

Гисукэ с трудом дождался вечера. Тело было вялым, мысли разбегались, он никак не мог сосредоточиться на работе, словно в голове образовался вакуум. Гэнзо прав: он устал. Не молодой ведь уже, нельзя перебарщивать. Но иногда-то можно сделать исключение… Во всяком случае, надо радоваться, что, миновав период мужского расцвета, он ещё на что-то годится.

Гисукэ решил выкупаться и пораньше лечь спать. Баня у него была отличная, вполне достойная главы винодельческой фирмы. Гости обычно восхищались: кипарисовое дерево, красивое оформление, сразу видно, что хозяин, человек богатый! Да, не у каждого есть такая баня. Гисукэ ей очень гордился, хоть она была уже далеко не новой: десять лет служила верой и правдой. А вот сейчас, по шею погрузившись в высокую коробкообразную ванну, он всё время вспоминал вчерашнюю, европейскую. Огромная разница в ощущении. Это — солидная, прочная, сработанная из толстых кипарисовых досок — уже потемнела и не радует ни взгляда, ни тела. Жутко архаичная махина! А та ванна, в "женском замке", пусть пластиковая, из материала недолговечного, но зато какая приятная. Каждое прикосновение к ней доставляет удовольствие. А про цвет и говорить нечего — розовый, тёплый, чистая радость! Поначалу, конечно, он чувствовал себя непривычно в такой, похожей на игрушечную, ванне, но потом подумал, что это вершина современного комфорта. И зрение ласкает и стоит не так уж дорого. Вот, значит, как живут люди, идущие в ногу с веком…

Удивительная штука эти европейские ванны. Залезешь в такую и ложись на спину, чтобы как следует погрузиться в воду. Безобразное зрелище, прямо стыд! Вчера он почувствовал это очень остро. Но, как только на пороге возникла Кацуко, всё изменилось. Появился совершенно другой настрой. Видно, европейские ванны вообще рассчитаны на купание парами.

Конечно, Гисукэ и раньше видел европейские ванны — в кинофильмах, по телевидению… Кадры, как правило, были такими: ванная комната, дверь заперта, в ванне целые горы мыльной пены, а над пеной — гладкие женские плечи и хорошенькая мордочка. Ничего другого не разглядеть. Теперь он думал, что это дань приличию, уловка кинематографа, а на самом деле в таких ваннах купаются вдвоём.

Несколько лет назад он прочитал рассказ "Невеста в ванне", написанный на основании документальных материалов. Новобрачная лежит в ванне, а новоиспечённый супруг погружает её голову в воду и ждёт, пока она не захлебнётся.

Ничего подобного не случилось бы, если бы женщина купалась одна при запертых дверях. Значит, они находились там вместе. Он вылез первым и утопил её. Если бы он вдруг ворвался снаружи, засучил рукава и начал совать её голову под воду, она бы наверняка что-то заподозрила и, возможно, сумела бы защититься…

А тут всё прошло как по маслу. Отправились молодожёны в ванную комнату, чтобы искупаться, а заодно и позабавиться, или наоборот: позабавиться, а заодно и искупаться. Он вылез из воды первым, наклонился к ней — вроде бы поцеловать, она небось и глаза закрыла от удовольствия, а муж — раз-два и готово! — погрузил её голову в воду… Да, выходит, эти самые европейские ванны вещь не только приятная, но и коварная. Неспроста они похожи на гроб. Он, Гисукэ, видел их раньше не только в кино. Случалось пользоваться в отелях. Там они были эмалированные. В такой не дай Бог поскользнуться. Край твёрдый, гладкий. Не уцепишься. Поскользнёшься, ударишься, рухнешь на дно и, если не захлебнёшься, то переломаешь кости. Он всегда брался за вделанную в кафельную стену металлическую ручку, так и держался до конца мытья. И всё равно неприятно бывало.