Владимир Рекшан - Смерть в Париже Страница 17

— Тебе кого? — спросил он меня низким, хрипловатым голосом.

— Понимаешь, — я искал слова, боясь, что меня не пустят. — Николай и Вася. Они сказали — вы тут репетируете каждый вечер. Я играл раньше с Никитой Шелестом, в «ВОЗРОЖДЕНИИ», и у меня к ним дело.

Это должно было заинтересовать Би Би Кинга. Так оно и оказалось.

— Да! Ты с Шелестом знаком? Лично?

— Был знаком.

— Не говори — был! — нахмурился Би Би Кинг. — Никогда не говорю — я в Афганистане был. Я там есть. Куда от него денешься?

Мы поднимались по грязной лестнице на второй этаж, и я рискнул:

— Я тоже в Афгане два года отстрелял свое. Только вспоминать не люблю.

Би Би Кинг обернулся, посмотрел пристально и спросил:

— Не врешь? Теперь все про Афган говорят.

Я пожал плечами неопределенно. Доказывать ничего не хотелось. Он поверил, обнял за плечи, отстранил и произнес доверчиво:

— Так ты — брат!

Мы зашли в комнату, заставленную акустическими колонками и усилителями. Знакомо обмотанную проводами. Среди этого музыкального ералаша неожиданным сокровищем казалась новенькая ударная установка «Амати», стоявшая слева от двери. Справа же в низком кресле сидела абсолютно пьяная женщина лет тридцати пяти, с нерасчесанными волосами и в сбитых, белых когда-то босоножках. Би Би Кинг поднял с пола две бутылки пива, открыл, протянул одну женщине, а другую — мне со словами:

— Пей, брат!

Я сделал несколько глотков, и мы вспомнили города и долины, горе и тяготы. Я не хотел, но следовало пройти проверку.

— Парни придут завтра, — сказал Би Би Кинг и утопил клавишу магнитофона. — Слушай — Крис Ри. «Джонни нужна быстрая машина» — название песни.

Бэнд заиграл сдержанно, и очень мужской голос запел: «Джонни нид э фаст ка-ар». Этот хит я знал, как и то, что «какой русский или американский не любит быстрой езды?» Судя по бодрой гитаре в проигрыше, Джонни быстрый кар получил в итоге, а я вот продал только что.

— Зачем Шелест в Москву поехал «Овацию» получать? Ты знаешь? — спросил Би Би Кинг, а я, подумав, ответил:

— Он говорил мне.

Афганец среагировал немедленно.

— Пойдем тогда, — сказал деловито, и мы прошли по коридору со следами разрушений в конец, где оказалась небольшая комнатка-чуланчик.

Одну из стен почти целиком закрывал известный плакат «ВОЗРОЖДЕНИЯ». Явно бухой Шелест сидит на песчаном берегу залива, раздетый по пояс, в закатанных до колен драных джинсах. Тогда он носил очень длинные волосы и пытался отпускать бороду. Вокруг него из песка торчат головы зарытых музыкантов со страшными рожами. Плакат напечатал Рок-клуб в восемьдесят седьмом. Тогдашние музыканты «ВОЗРОЖДЕНИЯ» ныне за бортом шоубизнеса, а Никита и того дальше.

В комнате-кладовке стоял стол без ящиков, целиком занятый полуразобранным двухкассетником и кучей деталей, паяльником, всякой чушью. Негромко звучала музыка — песня из последнего альбома «ВОЗРОЖДЕНИЯ». Возле стола на табуретке сидел мужчина лет тридцати в летней куртке на молнии и голубых джинсах. Он смотрел на нас. Лицо его мне понравилось — смугловатое, с тонким прямым носом и крупными карими глазами.

— Эй, Виктор! Я тебе сюрприз привел, — сказал Би Би Кинг.

— Хорошо, — тихо ответил Виктор.

Мы обменялись рукопожатиями, а когда мой провожатый объяснил Виктору, какая я важная персона, тот оживился, предложил садиться, хотя сесть было некуда.

— Мы с тобой замазались на «Распутина», — сказал Би Би Кинг. — Про «Овацию». Помнишь, поспорили? Он говорит, что Шелеста обманули, а я говорю, что купили, — обратился тюрок ко мне.

Я и сам интересовался — зачем Никита вписался в это позорище? Но он тогда сердито ответил, будто хватит революционного миропонимания, другая эпоха на дворе, пусть, мол, шоу-бизнес наш дермище жидкое, но он есть, какой есть, да, он продан и куплен, однако его дело стихи и мелодия, а все остальное — забота продюсера… Мне захотелось соврать, и я соврал:

— Его и Юру Шевчука запутали, а после было уже не открутиться. Но Никита считал полезным посмотреть вблизи на московский паноптикум.

Никита был согласен с Шевчуком — к хорошему человеку дерьмо не пристает.

— Понятно, — сказал Би Би Кинг. — Я пошел в ларек за «Распутиным».

Мы остались вдвоем. Виктор спросил:

— А Шевчук нарочно со сцены упал?

— Где? — удивился я.

— Там же. В Москве на «Овации».

— Не знаю. Я этой передачи не видел.

— Понятно. — Кассетник остановился. Виктор поставил другую сторону и спросил:

— Тебе нравится последний альбом?

— Мне все его альбомы нравятся. — Это была правда.

Виктор помолчал и спросил снова:

— А как он умер?

— Он умер легко, — это тоже была, видимо, правда. — Его убили ножом. Я такие видел в Афгане.

— Ты афганец?

— Даже инвалид. Эпилепсия.

— Я найду этого подонка и убью.

Еще один мститель, черт возьми. Меня это даже разозлило. Я верил в личную монополию на месть.

— Каким образом?

— Я думаю.

— Думать мало.

— Сперва я должен думать и решить, чтобы не сомневаться и не думать после.

Все мы позаражались этими восточными мудростями. Сколько народу через Афган прошло? Много. И вот готовы резать не думая. И я готов.

— Могу я помочь?

Виктор молчал и поглаживал щеку указательным пальцем правой руки.

— Можешь, — произнес очень тихо, почти неслышно, а я просто закипел внутри, еле сдерживаясь, чтобы не схватить его за ворот рубахи и не выпотрошить все его догадки. — Можешь, — повторил Виктор. — Приходи послезавтра в это же время и обсудим.

Би Би Кинг вернулся с «Распутиным», и я еще пробыл с ними некоторое время, но скоро ушел, поскольку боялся, что не сдержусь, а это могло все испортить.

Соблюдая предосторожности, я проехал до Большого проспекта и заглянул в городскую квартиру Шелеста. Нет, сюда никто не заходил. Я сидел и курил и дождался того, что зазвонил телефон. Звонков пять-шесть, а затем опустили трубку. Кто-то проверял квартиру или ошибся номером? Я вышел на лестницу и закрыл дверь. Спустился вниз и выглянул. Ничего подозрительного. Я сел в машину и доехал до дома. «Духи» не ждали. Я поднялся к себе и стал думать. По телевизору показывали Солженицына. Тот появился на Дальнем Востоке, словно Наполеон, сбежавший с острова Эльба. Вряд ли Москва его встретит с триумфом. Повезет старцу, если, как Пугачева, в клетке на Красную площадь не доставят. После Солженицына начали показывать бандитов. Как им руки крутят омоновцы. Объявили свежие новости — возле «Арго-Банка» взорвали легковушку с динамитом и убили двух прохожих, а президенту Мануйлову хоть бы что. Нормальные новости сумасшедшего дома, а тут еще двое сбрендивших собрались стать народными мстителями. Ночью мне приснилось, как мы с Никитой идем меняться…

Летний сад полыхает. Аполлон покрылся фиговым листком. Желуди хрустят под каблуками, пенсионеры дремлют, дворник сметает пергамент опавших листьев в кучи. И небо, небо, небо над головой. Мы идем через Летний сад к Инженерному замку часов в пять. Сентябрь посередине. Мы не виделись лето, и нам есть что показать друг другу. Мои волосы коснулись плеч. Никита теребит первую бородку. Он купил где-то за тридцать рублей пластинку «ДЖЕТРО ТАЛЛ» «Стенд ап», а я отхватил за стольник «ЛЕД ЗЕППЕЛИН IV» и «Имеджин» Джона и Йоки. Йоку мы не любим. Ее никто не любит, кроме Коли Васина. Это она, ведьма, развалила «БИТЛЗ». Нас это волнует, а не красоты сентября. Столько сентябрей впереди! Важно другое: Коля Баранов обещал принести непиленый «Лет ит блид», и я надеялся выменять его. У Баранова полная коллекция «БИТЛЗ» на «Парлафоне» и «Эпплз». Я мечтаю полностью собрать «РОЛЛИНГ СТОУНЗ».

За Инженерным замком возле скамеек, окруженных каре кустов, каждый вечер собираются человек сорок меняться. Основные жулики толкутся возле Апраксина двора и стараются втюхать приезжим записи Ленина и Брежнева. Они покупают в магазинах дешевые пластинки вождей, запечатывают их заново в фирменные обложки и втюхивают. Но это возле «апрашки», а сюда приходят гурманы рок-н-ролла. Что сказал Фрэнк Заппа для «Мюзикл экспресс» — это так важно. А «Дип Папл» не для интеллектуалов, хотя и забирает за душу. Конечно, Эмерсон, Лайк энд Палмер! Их «Таркус» признали лучшим альбомом года. Напротив помпезный Петр рулит лошадью. Иногда и менты подруливают к скамейкам. Это неопасно.

Боб Гребенщиков, у которого уже полноценная борода, выменял где-то странный диск «Ливерпульская сцена», и его пытается Коля Зарубин выменять на три польских диска. Мы все любили Чеслава Немена. Любили… Мы любили все. А после шли в «Сайгон» на Невский и стояли в очереди за кофе. Пили его горькую чернь, глазея на чудаковатых обитателей кафетерия, и показывали друг другу пластинки. К вечеру становилось холоднее, начинался ветер, мог начаться и дождь. Мы возвращались, промерзшие, домой с соплями и не сомневались, что жизнь не имеет конца.