Павел Шестаков - Рапорт инспектора Страница 18

— Не нужно драматизировать, Владислав Борисович.

— Драматизировать? Нет, я только констатирую факты.

— Возможно, что кому-то мозолит глаза ваш комфорт, вещи.

— Они не ворованные!

Горбунов вскочил и неожиданно для Мазина метнулся к финской стенке, расположенной у него за спиной. Дернув ручку ящика, он вытащил пачку бумаг.

— Вот!

Бумаги упали на столик перед Мазиным. Пачка удвоилась, отразившись в полированной поверхности.

— Возьмите! Изучите! Отдайте в экспертизу. Здесь Каждая цифра. Приход-расход. Все мои траты.

Листки были аккуратно расчерчены и исписаны колонками четких, без помарок, цифр.

— Еще одно алиби?

— Да, я постоянно вынужден доказывать, что я человек, который умеет организовать свою жизнь.

— Вам можно только позавидовать.

— Вот именно! Позавидовать! Вы произнесли главное слово. В этом мое несчастье. Я обречен на постоянную зависть, худшее из человеческих чувств, только потому, что большинство окружающих меня людей не умеет жить. Если человек пропивает последний рубль, а его дети сидят голодными, будьте уверены, у него найдется масса заступников и доброжелателей. Естественно! Ему не позавидуешь. Но если человек не транжирит денег если умеет и заработать и потратить так, чтобы сделать свою жизнь удобнее, легче, ему нечего рассчитывать на снисхождение. Он мещанин, эгоист, индивидуалист И это в лучшем случае. А скорее всего — преступниц вор, махинатор, комбинатор, спекулянт, грабитель. Убийца! Сколько слов придумали люди, чтобы оправдать собственную никчемность и замаскировать зависть! Однако извините. Я мирился со сплетнями, но я не желаю сидеть в тюрьме.

Горбунов опрокинул в рот рюмку коньяку.

Мазин следил за ним, пытаясь понять этого суетливого человека. Было в горбуновских монологах актерство, игра на публику, прямая неправда, но не все звучало фальшиво, что-то прорывалось и наболевшее, непридуманное.

— Хороший у вас коньяк, — сказал Мазин нейтральные слова, предпочитая не спорить, а слушать.

— Вам понравился? — легко обрадовался Горбунов, сразу прервав филиппики. — Вы разбираетесь в коньяке?

— Немного. Вы разливали его из французской бутылки, но это.

— Конечно, не арманьяк. Натуральный армянский! И представьте! Я привез его в элементарном трехлитровом огуречном баллоне из Еревана, перелил в эти шикарные бутылки и — о жизнь! — всем угодил. От знатоков я не скрываю правды, а профаны любуются бутылкой, по-нашему — стеклотарой, в которой нам сбывают типичную табуретовку, а мы своим эликсиром в уксусной упаковке торгуем. Каково? Проблемка? Охотно развил бы свою мысль, если бы удалось забыть, зачем вы пришли. Поэтому умолкаю и перед казнью прошу отведать рюмочку солнечного дара Араратской долины.

Горбунов наклонил зеленую литого стекла французскую бутылку.

— Спасибо, — поблагодарил Мазин. — До казни у еще есть немного времени. И я хотел бы им воспользоваться. Вам знакома фамилия Редькин?

— Редькин? Еще бы! Такая душистая фамилия. Он изложил свои показания письменно? Или в доверительной беседе?

Мазин нахмурился:

— Скорее письменно. Я никогда не видел Редькина.

— И уверяю вас, ничего не потеряли. Совсем недавно я имел удовольствие созерцать его в этом самом кресле, в котором, пардон, имею честь принимать вас.

— И какое же ой произвел на вас впечатление?

Горбунов развел руками:

— Простите. Он не произвел на меня впечатления, Редькин — это ничтожество.

Инженер исказил лицо в шутовской гримасе:

— Я огорчил вас? Это ценный свидетель?

— Расскажите о Редькине, — попросил Мазин.

— Серьезно?

Казалось, Горбунова обижает внимание к столь ничтожной, по его мнению, фигуре. Он ждал вопросов о себе. Но Мазин интересовался Редькиным, и инженер пренебрежительно пожал плечами:

— Пожалуйста. Раньше подобные типы вырастали в семьях обеспеченных, а теперь, когда все равны, успешно дозревают на самых скромных хлебах. Отец его мне неизвестен, как, я думаю, и ему самому. Мать недавно умерла. Насколько я знаю, это был человек низкооплачиваемый, трудяга. Отрывая ото рта последний кусок, она умудрилась обогатить общество никчемнейшим эгоистом с соответствующим самомнением, помноженным на комплекс неполноценности.

Мазин слушал внимательно.

— Не слишком ли жестко вы его судите?

— Я сужу снисходительно.

— Чем он вам не пришелся?

— Не пришелся Это просто глубоко чуждый мне.

— Однако вы были знакомы?

— Да, не могу отрицать. Мы познакомились, когда он тунеядствовал на море после очередного провала на экзаменах и примазался к нашей компании.

— Вашей и Белопольской?

— Совершенно верно. Вокруг красивых женщин всегда увивается добровольная свита. Неудавшийся студент Редькин, какой-то тренер с квадратной челюстью, несостоявшийся чемпион и прочая и прочая.

— Вы имеете в виду себя?

— Сознаюсь! — не смутился Горбунов. — Эту женщину нужно видеть. Какая прелесть! Женщин нужно смотреть на пляже! Ах, как мы не умеем ценить живую красоту. Предпочитаем безрукую каменную Венеру.

— Не вернуться ли нам к Редькину?

— Не понимаю вашей настойчивости Но если вы предпочитаете. Кто-то внушил этому идиоту, что я могу помочь ему при третьем заходе.

— Что? — не понял Мазин.

— При третьей попытке поступить в институт. Идея фикс, между прочим. Редькин с дипломом! Однако он накинулся на меня. Я имею в институте часы, принимаю иногда вступительные экзамены, потому что вообще тружусь, как вол. Но я тружусь честно, а этот кретин вообразил черт знает что! Смешно, каждый провалившийся воображает, что пострадал потому, что своевременно не дал на лапу.

— Так думал и Редькин?

— Во сто крат.

— Он предлагал вам взятку?

— Ну, до этого не дошло. Готовил почву. Намекал на снисхождение на экзаменах, которое не останется невознагражденным. Одновременно пытался разжалобить своими неудачами и бедствиями. Повторяю, Редькин — это глубоко аморальный тип современного бездельника.

— Однако он бывал у вас?

— Бывал. А с какой целью, я так и не понял. Может быть, вы кое-что мне поясните, если эта личность играет в ваших заботах определенную роль?

Горбунов наклонился через стол, все еще крутя в руках бутылку с коньяком, и Мазину пришло в голову, что этот действительно хороший коньяк, призванный приносить радость, в этой комнате мало служит своему естественному назначению. И вообще, правильно ли понимаем мы эгоистов, когда считаем, что люди эти больше других пользуются радостями жизни? Но предаваться общим рассуждениям были некогда. Иные, серьезные заботы одолевали Мазина, потому что накануне, буквально за считанные часы до встречи с Горбуновым, узнал он нечто неожиданное, в корне изменившее первоначальный план беседы с инженером, и совсем не случайно возник в ней и выдвинулся на первый план Редькин, которого Мазин действительно никогда не видел, а Горбунов откровенно презирал и не верил Мазину, не понимая или делая вид, что не понимает, почему тот интересует Мазина.

— Вы опять за старое, Владислав Борисович?

— Простите!..

— Намекаете на то, что Редькина подослал я?

— Не знаю. Не берусь утверждать. — Горбунов демонстративно развел руками. — Но судите сами, что это за экземпляр. Он постоянно мечется. То работал в лаборатории, то приемщиком посуды в ларьке, то в театр осветителем устраивался. Что ему стоило предложить свои услуги милиции?

— Вы невысокого мнения о милиции, — заметил Мазин сдержанно, вспомнив слова Ларисы.

— Здесь я с мещанами! Всякая организация, присваивающая право вторгаться в личную жизнь, не вызывает моих симпатий, — декларировал Горбунов.

— Бывает, что люди нуждаются в защите.

— При чем тут защита? Разве вы защитили Крюкова? Вы можете только отомстить. Но почему мстить мне?

— Вы именно в этом видите мою цель?

— Я вижу факты. Позавчера ко мне явился этот скользкий тип Редькин и почти открыто высказался, что меня считают преступником, налетчиком, чуть ли не убийцей Крюкова.

— Кто считает?

Горбунов впервые замялся:

— Он говорил слишком сумбурно. Я затрудняюсь воспроизвести разговор буквально. Потому что, признаться, несколько растерялся, не был подготовлен. Если бы я знал, я бы записал этот наглый бред на магнитофон. А сейчас у меня в голове, как говорится, обрывки из отрывков… впечатления.

— Поделитесь впечатлениями.

— Конечно, конечно. — Горбунов стал нервно покусывать ноготь на большом пальце. — Все произошло нелепейшим образом. Я даже не решился задать ему прямые вопросы. Убейте, я не понял, то ли он пришел шантажировать меня, то ли предостеречь.

— От кого он пришел?

— Я решил.

Он не закончил.