Татьяна Гармаш-Роффе - Мертвые воды Московского моря Страница 19

Теперь испытанные на собственной шкуре «проказы» уже не кажутся столь детскими и столь безобидными. А предмет восхищения, вчера еще столь нежный, столь трогательный, столь беззащитный, сегодня оказывается бесчувственным, эгоистичным и беспощадным… Но поздно! Уже повязан мужик узами брака, а то и детьми, – и стерва держит его на коротком поводке, и он, дурень, ментально зависимый от нее по гроб, только редкими проблесками сознания охватывает сложившуюся картину и снова тонет в пучине зависимости…

Посему Кис всегда внимательнее и доверчивее прислушивался к женским реакциям, чем к мужским. Сексуальное влечение им не застит глаза, и к недобрым волнам они крайне чувствительны. И в данном деле портрет Яны складывался в первую очередь из объективно-грустного рассказа Ляли, из беспомощно-агрессивных характеристик Марины, из уязвленных реплик Иры…

…Юра, кажется, уже сладил с подступившими слезами, которые стыдливо пытался скрыть от детектива.

– Так почему вы думаете, Юра, что Яну могли утопить? Ее настолько не любили? Тогда за что?

– Ни за что! Понимаете, есть женщины – прирожденные королевы, – сглотнул он.

«Вот-вот! А есть мужчины – прирожденные пажи», – подумал Кис.

– Яна никого не обижала, просто она была такой… Яркой, независимой!

– Что вы имеете в виду под словом «независимой»? Материально? – Алексей нарочно задал «тупой» вопрос, чтобы спровоцировать Юру на подробности.

– Господи, о чем вы! В нашей компании все «независимые материально». Вернее, зависимые, но от родителей. Просто Яна – она непосредственная, наивная… Она иногда говорила обидные вещи, не понимая этого. Она говорила то, что думала!

«То, что думают, говорят только умственно отсталые люди, – мысленно ответил ему Алексей. – Любой нормальный человек отдает себе отчет в том, что он произносит. И раз говорит обидное – значит, хочет обидеть … Поймешь ли ты это когда-нибудь, парнишка? Во всяком случае, я тебе этого желаю, чтобы ты не закончил свою жизнь, раздавленный следующим «королевским» каблуком, который тебе непременно вскорости попадется на пути, – ведь ты прирожденный носитель шлейфа…»

– И за что же ее ненавидели? Причем до такой степени, чтобы убить?

– Ненавидели, да! Девчонки, те вообще серого цвета становились, когда Яна появлялась. А парни… Сначала все в нее влюблены были… Но она слишком независимая, понимаете? И ранимая… Яна болезненно реагировала на невнимание или шутки в ее адрес. Она виду не показывала, просто становилась равнодушной, холодной… Только изредка говорила что-нибудь такое… Пренебрежительное как бы… Они на нее обижались. Но на самом деле Яна просто защищалась! Потому что не выносила, когда ее не любят! Только я об этом знаю, она делилась со мной, другие ее не понимали!

– Мне показалось, что вы с Яной тоже пребывали не в лучших отношениях, когда я вам звонил, – заметил Кис.

– Она сказала, что устала от меня, – у Юры снова заблестели глаза. – Что… В общем, это не имеет значения.

«Она сказала, что ты ей надоел, мальчик, – дополнил мысленно Алексей. – Оно и понятно: ведь в твоих глазах она забронировала для себя место «непосредственной и наивной», а перманентно играть эту роль ей было утомительно. Вот тебя и сослали временно – до следующего раза, когда снова понадобится паж…»

Из дальнейших его восклицаний и сбивчивых эмоций Алексей извлек только одно: ни Юра, ни кто-либо иной из компании не имел никаких веских причин для убийства. Избавиться от Яны жаждали, видимо, многие, особенно девушки, – но избавиться как-нибудь мирным путем, чтобы она сама куда-нибудь провалилась, отвалилась от компашки, отсохла… Решительно же отвернуться от нее никто не смел: и экспансивный характер Яны, и ее лидерство (которое не приветствовалось, но признавалось), и положение ее отца, Афанасия Карачаева, держали компашку в Яниной орбите.

Все остальное для детектива было неинтересно. Он дослушал из вежливости жалкую исповедь Юры и расстался с ним с изрядным облегчением. Сам Алексей Кисанов в благосклонности-подачке никогда не нуждался, себя не мог и помыслить ни пажом, ни шутом при «королеве» и к этой породе мужчин относился с брезгливым состраданием.

После визита Юры он чувствовал себя опустошенным, словно парнишка высосал из него все силы. Максимум, что можно было выудить из рассказанного Юрой, – это то, что детектив не ошибся в характеристике Яны и что был прав, сняв все подозрения с ее друзей.

…Это очень мило, конечно, сознание собственной правоты, но оно никуда, увы, детектива не продвигало.

Голова была самым подлым образом пуста. Он отмел компашку Яны, он отмел братцев, он отмел и Кешу, и Марину, – но после этого упражнения по вычитанию в разности оставались практически одни нули…

Ну и ладно! Кис решил не дергаться. Молчит интуиция? Не страшно! Нет никакого хода, при котором он был бы готов воскликнуть «эврика!»? Не беда! Будем шуровать направо и налево – чего-нибудь да выскочит само в результате….

Стараясь не поддаваться разочарованию, детектив придал лицу выражение нахально-циничной самоуверенности. Неважно, что его никто в этот момент не видит! Ему самому нужно! И, прочно закрепив его на лице, он снова принялся пролистывать свои компьютерные записи.

Пересмотрев их, он вдруг наткнулся на пометку «ключик?».

Ключик. Маленький ключик, висевший на Яниной связке. От ларчика, от шкатулки, от ящичка с драгоценностями… Почему Яна увезла его с собой на острова? Чтобы папа не нашел и не залез в ее отсутствие в заветную шкатулку? В таком случае интересно узнать, что там хранила Яна?!

…Квартира Карачаева была как-то особенно пуста и неприкаянна. Таким неприкаянным бывает только пространство, лишившееся хозяев. Оно бесхозным псом тычется мордой по углам, еще не утратившим окончательно родной запах, и неслышно воет на одной невыносимо тоскливой ноте.

Кис отогнал от себя жутковатое ощущение и приступил к делу. Поскольку ключик имелся на связке Яны, логично было предположить, что и открывал он нечто, находящееся в ее комнате. Перерыв шкаф, он довольно быстро нашел ларец из слоновой кости, оправленный серебром (наверняка индийской работы), которому ключик был родной. Но, к огромному разочарованию детектива, ларец был абсолютно пуст – все его три «этажа» из красного бархата, снимавшиеся один за другим.

По всем приметам, ларец предназначался для хранения украшений. Драгоценных украшений, учитывая замок. Кроме того, при желании туда можно было положить что-то плоское. Например, не слишком толстую пачку денег… Или письмо… Или банковскую карточку…

Карточка, черт! А ведь у Яны наверняка тоже водилась карточка! И где она?

Обыск, проведенный самым тщательным образом, не дал никакого улова. Если карточка у Яны и водилась, то пребывала она отнюдь не дома.

Это вызывало вопросы, и с ними следовало срочно разобраться. Как – Алексей пока не представлял. Средства для такого поиска имеются у милиции, а не у частного детектива, но милиция не хотела и слышать о Яне: «нет тела – нет и дела».

Ну да ладно, этот вопрос он как-нибудь утрясет – задействует хотя бы свои связи с Петровкой. Но в данный момент воображение детектива куда больше интриговал вопрос: были ли драгоценности в ларчике Яны? И если да, то зачем Яна забрала их с собой на острова, на дикий палаточный отдых? Чай, не Канны – перед кем выпендриваться?!

Или там было нечто иное, но ценное?

И, главное, куда все это делось?! Ничего ценного в вещах Яны, выловленных в семье Вальковых, не обнаружилось.

Ну что ж, придется ему сделать два звонка: один на Петровку, давнему дружбану Сереге с просьбой о помощи в поисках кредитной карточки Яны, а другой – в областное отделение, занимавшееся поисками тела утопшей Яны, с просьбой прижучить семью Вальковых.

С этой практической мыслью Кис привычно достал свой мобильный, но обнаружил, что батарейка села: забыл подзарядить. Чертыхнувшись, детектив направился к телефону Карачаева, задаваясь вопросом, не отключен ли он.

Нет, телефон не был отключен. Видимо, аккуратный Афанасий Павлович, собираясь в отпуск, заплатил за него вперед. Но сюрприз состоял не в том, что телефон работал. Сюрприз заключался в том, что на автоответчике обнаружились четыре сообщения. Кто мог их оставить? Кто еще не знал – за прошедшие пять недель, – что Карачаев умер?

Первое сообщение оставлено шесть дней назад. Кис включил кнопку прослушивания.

– Афаназий, я жду твоего звонка… Куда ты пропал?

Голос женский, хрипловатый, приятный. Интонация несколько замедленная. Странное «з» в имени «Афанасий». Входящий номер не зафиксировался.

Второе сообщение – четыре дня назад. Голос тот же:

– Меня беспокоит твое молчание… Надеюсь, что ты благополучно вернулся с Мальдивов… Позвони мне!

Третье и четвертое принадлежали тому же волнующему голосу, в котором от сообщения к сообщению нарастала паника.