Татьяна Степанова - Тот, кто придет за тобой Страница 19

Она поперхнулась рыданием и затихла, замерла.

Тишина в разгромленной комнате. И только хриплое дыхание, запах алкоголя...

– Поднимайся, – он встал сам и протянул ей руку. Когда она уцепилась, легко, одним рывком поднял ее на ноги и сказал: – Садись.

Она послушно села на диван, ноги отказывались ее держать.

Он ушел в ванную, там возился, переставляя склянки в аптечке.

– Вот, выпей... да пей же ты, тебе надо успокоиться, это простая валерьянка.

– А еще что пропишешь мне, доктор?

Он стоял напротив нее – массивный, почти квадратный.

– Может быть, с его смертью ничего не кончается, – сказал он. – Возможно, это только начало.

Она смотрела на него с дивана снизу вверх, потом послушно взяла склянку с валерьянкой и выпила до дна. Из его рук, рук своего брата, что бы она там ни кричала ему прежде в бешенстве и злости, она бы приняла даже яд.

Глава 16

ЗАГЛЯНУТЬ В КОЛОДЕЦ

В парикмахерском кресле сидеть высоко и удобно. И вдруг кресло отъезжает вперед, откидывается, раскладывается, ваша голова запрокинута, и ловкие руки мастера начинают делать легкий массаж головы, втирая в кожу ароматные целебные масла.

Облысение – вещь неприятная, а если еще хочешь нравиться и долго ловить восхищенные взгляды, то... Можно, конечно, обрить голову наголо, как и поступают сейчас все те, кто не желает терпеть на макушке поганую плешь. Голый череп – это даже вроде как сексуально. Глянь, какой красавец, голова как яйцо... Но если все же не брить голову, то приходится посещать парикмахерский салон трижды в неделю и заказывать дорогостоящий комплекс процедур по сохранению шевелюры. Какие-то там ампулы с вытяжкой из конского волоса и что-то еще, и еще, и еще...

Платон Ковнацкий, страдавший, увы, ранним облысением, перепробовал все, что возможно. И ничего не помогло. Рыжеватые волосы его (да-да, когда-то он был рыжий) покидали голову в спешном порядке. И тогда он поступил, как многие лысеющие, – обрился наголо.

И сразу самоликвидировалось столько проблем!

Правда, Гермес... ветреный капризный партнер его по жизни привыкал к этой глобальной лысине с трудом.

Начались даже конфликты и ссоры...

Гермес стал исчезать по вечерам, ездить в Москву и не возвращаться на ночь.

Но и это как-то уладилось – Платон Ковнацкий пошел даже на то, чтобы сделать его полноценным партнером по бизнесу, продав ему часть похоронного дела. Тайком от матери, конечно. Она и так не одобряла эту связь, но терпела и прощала, как все любящие умные матери, считая, что пусть ее любимый сын будет лучше жизнерадостным геем, чем вконец отчаявшимся одиноким неврастеником.

Зато визиты к парикмахеру стали приятным ритуалом, а не той пугающей процедурой, на которой Платон Ковнацкий постоянно узнавал, что проклятая плешь все ширится, захватывая новые и новые участки.

Можно просто расслабиться в парикмахерском кресле и наслаждаться массажем головы.

Итак, мать и ее новый муж отбыли в Киев, он сам их на поезд проводил. Скатертью дорога и совет да любовь...

Вчера вечером получили приятную весть: крупный заказ в соседнем поселке Миусово – в сауне скончался хозяин мебельной фабрики, отгрохавший в поселке настоящий дворец. Не рассчитал силенок мужик, парясь, и схлопотал инсульт. Два года назад он приобрел у Платона Ковнацкого большой семейный участок на кладбище – и вот, что называется, обновил его лично.

Земля, земля, земля ему пухом!

Платон Ковнацкий ощущал, как теплый приятный душ омывает его череп. Парикмахер делал массаж так, что глаза слипались и хотелось спать. Но негоже спать в полдень, когда солнце высоко.

Итак, Гермес уехал хлопотать насчет похорон.

Мать вышла замуж и...

И что же было еще?

Следователь приходил...

Опять приходил следователь – через столько-то лет.

И все потому, что Валька Гаврилов... черт, удавился...

Платон Ковнацкий сел в кресле, выпрямился, и ловкий парикмахер сразу же набросил ему на голову белоснежное махровое полотенце. Платон попросил себе чашку черного кофе без сахара, выпил его не спеша, затем рассчитался на ресепшн, не забыв о чаевых для парикмахера. И пешком (городок небольшой, что же все время на машине да на машине, бензин жечь в такой день чудесный) отправился к себе в похоронный офис.

Он знал, как его окрестили в этом городишке, – Платоша-могильщик. Прозвище давным-давно приклеилось к нему как репей. Да, сейчас он владел похоронным бюро и имел свой пай кладбищенских акций, но кличка эта появилась гораздо раньше. Еще когда он ничем таким не владел.

Платоша-могильщик...

Наверное, теперь в Ясногорске никто уже не знал и не помнил, что кличку эту подарил ему он, Валька... Валька Гаврилов.

Во время летних школьных каникул они иногда ловили бабочек, майских жуков и мотыльков, летящих на огонь абажура на террасе их старой дачи. Валька Гаврилов всегда топил эту свою добычу в пожарной бочке с водой. А он, Платон, зарывал пойманное насекомое в землю, даже если оно еще трепыхалось и било крыльями, сучило лапками. И чтобы оно уже никогда не выбралось наружу из своей могилки, он всегда наступал на это место, утрамбовывая ногами землю.

Платоша-могильщик...

Нет, нет, нет, мертвецов Платон Ковнацкий не боялся. И даже та скверная метафора, которую вдруг ни с того ни с сего вспомнил пьяненький городской чиновник на свадьбе его матери... Что-то насчет пушкинского «Гробовщика» и его гостей с того света...

Когда все это происходит честь по чести, согласно похоронному ритуалу, когда все это засыпается землей и сверху придавливается могильным камнем – памятником или мраморной плитой, то... им оттуда уже нет возврата.

Как тем искалеченным бабочкам и жукам...

И лишь полустертые надписи на памятниках напоминают о них.

Но когда нет ни могильных плит, ни надписей, то...

Платон Ковнацкий шагал по родному Ясногорску – мимо аптеки, мимо витрин новой кофейни, мимо супермаркета, мимо мебельной фабрики, владельца которой в эту самую минуту законопачивали в дорогой дубовый гроб.

Полуденное солнце грело его лысый череп. И на улице, на воле дышалось так легко, что почти до сердечной боли не хотелось возвращаться в офис.

Эта сердечная боль...

Следователь приходил, интересовался...

Валька Гаврилов умер – сунул голову в петлю и отпихнул ногой... то, что там стояло внизу, – стул, табурет.

Как и тот, другой, надо же... только у того другого не имелось никакого табурета. Он привязал веревку к батарее. Откуда она взялась, та веревка...

Откуда она вообще взялась тогда?!

Кто это помнит?

Гаврилов?

Полина?

Платон Ковнацкий открыл дверь похоронной конторы.

– А, это вы, Платон Григорьевич, а я думала – клиент, – кассир, она же бухгалтер, Вера красила губы. – Директор кладбища звонил – насчет тех участков, вот я записала. Можно я на обед домой? Я быстро, пока вы здесь.

Платон Ковнацкий кивнул – пусть идет, у нее дома маленький сынишка, надо же покормить его. Мать Марианна Викторовна, хоть и была в свое время большой начальницей, тоже вот так сломя голову прибегала в обеденный перерыв, когда он возвращался из школы, и наскоро разогревала ему обед – куриный суп или сырники.

– Я скоренько, – кассир-бухгалтер защелкнула пудреницу и схватила сумку. – До чего же красивая свадьба, счастливая Марианна Викторовна.

Платон Ковнацкий усмехнулся ей вслед: хитрая змея, ведь сама же, разведенка, глаз положила на старика Глотова, когда он только появился в их конторе. А до этого строила глазки красавцу Гермесу, пока не просекла, что он любовник хозяина.

Он прошел к себе в кабинет, опустил жалюзи и включил кондиционер – один в своей похоронной конторе.

Сел в свое удобное кожаное кресло, крутанулся раз, другой, уютно устроился на подголовнике и закрыл глаза.

Ему показалось, что он задремал, сон, навеянный парикмахерским массажем, догнал его здесь, но потом...

Потом что-то разбудило его.

Он встал – ему показалось, что кто-то зашел.

– Здравствуйте, чем могу помочь?

Но зал дорогих похоронных принадлежностей пуст, и кассирша еще не вернулась. И эти траурные венки как яркие пятна на белых стенах, образцы муаровой белой и красной обивки и гробы, гробы, гробы...

А вот у того вообще не было никакого гроба. Когда его труп ударился о воду и они услышали всплеск...

Здесь, в похоронном зале, жалюзи не закрывали окна, и солнце сочилось внутрь, пронзая лучами, как иглами, стекла, стены и крышки гробов полированного дерева.

В гости к Гробовщику, говорите?..

Мертвецы с того света...

А если сам гробовщик... могильщик настолько смел, что не боится, что и сам готов встретиться лицом к лицу и не отвернуться...

Жуки, шершни и бабочки, похороненные в сотнях земляных ямок, утрамбованных накрепко так давно...

Сколько же лет прошло? Сколько лет прошло с того лета?

Трава, и пыль, и окурок в траве...

На обочине машина с открытым багажником...

И солнце, оно садилось за лесом, а потом пришли сумерки, и это, казалось, длилось целую вечность, целую эпоху.