Анатоль Имерманис - «Тобаго» меняет курс. Три дня в Криспорте. «24-25» не возвращается Страница 19

Команда утомилась. Не от аврала — задраивать люки дело привычное. Гораздо труднее было переносить все усиливающуюся качку, которая не давала ни поесть спокойно, ни раздеться, ни выспаться как следует. Даже если и удавалось задремать, мускулы все равно оставались в напряжении — того гляди, свалишься с койки. На вахту люди шли неотдохнувшие, изломанные.

Матросы были злы, неразговорчивы. Тошнило от спертого влажного воздуха кубрика, разлитой похлебки и кофейных луж, сырой одежды, раскиданной в беспорядке. Даже сменившийся с вахты Курт больше не убирал свои резиновые сапоги на место — все равно через минуту они будут путешествовать по всему кубрику.

В первый момент матросы не обратили внимания на Августа, который еще в дверях возбужденно крикнул:

— Слушайте! Слушайте, эй, вы! Только что зайца нашли. Вы бы посмотрели на него! Парень — будь здоров! Тайком границу Латвии перешел. Из тюрьмы удрал. Разделался с десятком фараонов. Прыгнул в Даугаву и доплыл до «Тобаго». И теперь влип.

Август лишь мельком слышал о Дрезине, но ему очень хотелось подать новость в ореоле романтики.

— Твой таинственный корабль уже отправился на дно? — без энтузиазма поинтересовался Курт. — Что у тебя за новое чтиво?

— Я твои проклятые книги насмолю и заткну ими тебе глотку! — разозлился боцман.

— Ну, чего вы ерепенитесь, — оправдывался Август. — «Таинственный корабль» — мура! Заяц-то коммунистом оказался!

— Кто?

— Да говори ты толком, книжная душа! — «прикрикнул на него Галениек.

— Сколько раз вам говорить? Тот, кого Квиесис велел посадить под замок.

— Посадить? Кого? — не понимал Курт.

— Ну того… Сказал же, коммуниста.

— Кто тебе наплел все эти басни?

— Да про это уже вся Европа знает! Алиса рассказала Валлии, Валлия Цепуритису, он — мне…

— Трепешься! С каких пор Алиса такая умная?

— Так его нашли у нее в каюте. Сама прятала, а теперь на попятную…

— Ясно, — сказал Галениек. — Разве можно на баб полагаться? Лучше бы к братве пришел.

— А куда ему деться? Все равно здесь будет жить, когда кэп определит его на работу. — Курт задумался. — Робу я ему мог бы дать, а сапог у меня самого одна пара.

— Да вы что — спятили! — Август потерял терпение. — Никуда его не выпустят. Повезут обратно в Ригу и сдадут полиции. Его посадят!..

— Это ты Зигису расскажи, я не сегодня родился, — перебил его Галениек. — Сам отсидел шесть месяцев за контрабанду. Но меня поймали в порту. В море человек может делать что хочет…

— Контрабанда — другое дело. Это чистая коммерция, — сказал боцман. — А от политики — руки прочь. Хоть на суше, хоть на корабле, все одно! От политики — подальше.

— А я тебе говорю, что у них этот номер не пройдет! — распалялся Галениек. — Это им не плавучая тюрьма, а порядочный латвийский пароход!

— А Цепуритис что про это говорит? — спросил Курт у Августа.

— Что ему сказать, — развел руками боцман. — Закон есть закон.

— Ну, это мы еще поглядим! — Галениек поднялся. — В море человек есть человек. Пошли, братва, к Цепуритису, надо выручать малого!

…Каюта Квиесиса была самая роскошная на судне. Иначе и не могло быть. И Квиесис гордился этим. Он гордился треугольным письменным столом орехового дерева, помещавшимся в углу под иллюминатором; трехстворчатым зеркальным шкафом, сделанным лучшими краснодеревщиками; широкой кроватью, заменившей тут обычную для остальных кают койку. Но больше всего Квиесис любил похвастаться драпировкой, которую самолично выбирал в лучшем магазине Дублина: и шторы, и обивка кресел, и портьеры, и покрывало на кровати — все было из синего шелка, напоминавшего залитое солнцем море.

И на этом великолепном покрывале, как был, в костюме и ботинках, лежал и беспокойно ворочался Квиесис.

Океан то и дело пригоршнями швырял воду в иллюминатор. Упругие брызги зарядами дроби стреляли по толстому стеклу, и у Квиесиса было такое чувство, будто он не в запертой каюте, а в крепости, осажденной противником.

В дверь постучали.

— Отец!

Опять Алиса!

— Отец, открой дверь!

— Я сейчас не могу с тобой разговаривать. Не могу и не желаю.

— Открой! — крикнула Алиса. — Открой, иначе… я сама не знаю, что сделаю, если…

— Что ты от меня хочешь? Даже на своем судне нет больше покоя. Все в заговоре, все бунтуют!

Квиесис отвернулся и закрыл ладонями уши. Некоторое время еще смутно слышался стук, потом все стихло.

Квиесис сел, скинул пиджак. Ему было нестерпимо жарко. Пылали щеки, уши, виски. Лоб покрылся испариной. И каюта качалась. Это не морская болезнь, нет, море ему нипочем. Квиесис поглядел на ковер. В глазах замельтешило, красный узор завертелся вихрем, превратился в пламя.

Алиса просто ненормальная. Чего она там только не наговорила! Впору подумать, что она влюблена в этого красного. Эх, лучше бы насчет этого не заикаться! Вот Алиса и взбеленилась. Теперь угадай, что она выкинет назло отцу. Разве Квиесис не знает свою дочь? Кто еще мог бы так вскинуть голову и заявить: «Да, я люблю его. Сперва сама не сознавала этого, а теперь поняла!»

Ничего-то девчонка не знает, ничего не понимает в жизни. Интересно, что бы она делала, если бы узнала, что «Тобаго» — это теперь все, что у них осталось, что в нем единственная надежда спастись от нищеты? Она бы живо отвернулась от того, кто уже протянул руку и собирался прикарманить ее добро. Ей бы и в голову не пришло полюбить человека, для которого цель жизни в том, чтобы все отнимать у других, в том числе и у нее. Проклятые коммунисты! Мало того, что они уже отняли отечество, так теперь, того гляди, отнимут и судно. Они даже его семью разрушают.

Если бы можно было довериться Алисе! Тогда бы она сама больше не мучилась и отца не изводила. Вдвоем им было бы гораздо легче. Но рассказать ей правду он не смел. Алиса женщина. Женщины легко распускают язык. Нет, нет, лучше повременить. Когда-нибудь настанет день, и она поймет, что отец вовсе не злодей. Она еще попросит у него прощения за сегодняшнюю дерзость.

В дверь опять постучали. Квиесис не отзывался. Пускай стучит, все делается ради ее же блага.

Но стук не прекращался. Он становился все настойчивее, не давал покоя.

— Ну, кто там опять? — в конце концов не выдержал Квиесис.

Одновременно заговорили несколько мужских голосов. Квиесис уже было собрался отпереть дверь, но вовремя понял, что явились представители команды с требованием освободить Дрезиня.

Взбешенный этой неслыханной наглостью, он снова улегся на кровать.

Паруп не был моряком. Качаться от нескольких бутылок шампанского или оттого, что весь корабль под тобой ходуном ходит, — это все-таки совершенно разные вещи. И нельзя сказать, чтобы качка особо благоприятно воздействовала на его внутренности. Становилось тошно уже от одного того, что горизонт вдруг проваливался куда-то в преисподнюю, а через мгновение снова чернел где-то над головой. Найти хотя бы одну неподвижную точку, за которую можно уцепиться взглядом! Но все, даже командный мостик и мачты, даже нос корабля и трапы, скользило, скакало, падало и опрокидывалась. Тут уж действительно лучше напиться по-настоящему.

И все же Паруп, судорожно хватаясь за поручни, пробирался к радиорубке. В последнее время она притягивала его как магнит.

При взгляде на Артура хотелось развернуться и изо всех сил треснуть по этой дурацкой роже. Ничего себе, славную кашу заварил радист! Правда, этот простофиля не виноват, что столь тонко задуманное предприятие окончилось неудачей. Свою роль он сыграл, как настоящая марионетка. Виноват он сам, Паруп. Надо было предвидеть, что Дрезинь полезет на рожон. Дрезинь — коммунист, а от таких можно ожидать все, что угодно, только не нормальных поступков. Да, снова допущена ошибка. И непростительная, если принять во внимание его долголетнюю службу в политическом управлении.

Во всем этом одно хорошо — больше не надо прикидываться. Алиса обозвала его шпионом, и теперь он выложит свои козыри. Пусть называет как угодно, но женой его она все-таки станет. Он-то сумеет найти способ, как прижать эту избалованную девчонку.

— Привет, маэстро! Как видите, даже ураган не может меня удержать от столь приятного визита.

— Хотите радиограмму отправить? — беспокойно спросил Артур.

— Я и радиограмма? С каких это пор? Просто скучно. Хотелось послушать, что нового в возлюбленной стране предков.

— Не знаю. Приемник испортился.

— Так, так, не везет любителям музыки. А коротковолновый?

— Тоже… все полетело… И никак не могу найти причину. Не работает, хоть ты что тут… Боюсь, что до Сантаринга останемся без связи, — сказал Артур. Радист был бледен.

С трудом передвигая ноги, Паруп вошел в кают-компанию. Достал из буфета коньяк и впервые в жизни осушил бутылку до дна — методично, рюмку за рюмкой. Оказывается, гораздо легче прикидываться пьяным, чем по-настоящему напиться. Мысль продолжала работать четко, четко до тошноты. Совсем как в тот вечер, когда ему так безумно хотелось забыться после разговора с Ригнером. Неужели предсказание немца так скоро сбылось?