Татьяна Полякова - Та, что правит балом Страница 2

— Какие, к примеру? — проявила я любопытство.

— Что мир без тебя будет сер и уныл.

— Он легко найдет замену.

— А вот это плохо, очень плохо, — покачал Ник головой. — Ты ничего не хочешь сделать для нашей долгой счастливой жизни.

— Я буду стараться изо всех сил, — очень серьезно ответила я, ожидая, что он вновь выбьет из-под меня стул, но Ник лишь вздохнул.

— Боюсь, я зря трачу на тебя свое драгоценное время.

Он пошел к двери, и я отправилась следом, радуясь, что ему не пришла охота остаться на ночь. Впрочем, с тех пор, как Рахманов стал здесь частым гостем, Ник особенно не наглел.

Закрыв за ним входную дверь, я привалилась к стене, рядом с плакатом Че Гевары. Он смотрел с улыбкой вдаль и, должно быть, видел там светлое будущее. Жаль, не мое. Я вздохнула и спросила:

— Что скажешь, команданте?

Команданте была по фигу наша крысиная возня, он не желал отвечать, я сползла по стене, подтянула колени к животу и задумалась.

В голову лезли разные мысли, и я торопилась поведать о них Че, потому что больше некому. Я то и дело обращалась к нему и перемежала свой монолог вопросом: «Что думаешь?» Это создавало иллюзию беседы и не позволяло бесповоротно решить, что я давно и окончательно спятила.

Занималась я этим до тех пор, пока в дверь не позвонили. Я поднялась с пола с большой неохотой, решив, что Ник надумал вернуться. На пороге стоял Рахманов с одинокой розой в руке. Его попытки придать нашим отношениям романтический характер неизменно меня умиляли.

Собравшись с силами, я изобразила бурный восторг и повисла у него на шее. Он вошел в квартиру, радостно смеясь, захлопнул дверь ногой и сообщил:

— Я соскучился.

Надеюсь, мое лицо сияло от счастья. Рахманов из тех людей, что твердо уверены: мир создан для того, чтобы они могли здесь гадить в свое удовольствие.

Глядя на этого красавца, я часто думала о том, что Господь большой шутник, раз решил явить миру подлеца в столь элегантной упаковке. От самого себя Рахманов пребывал в бесконечном восторге и часто баловал меня сентенциями, почерпнутыми у Ницше, выдавая их за свои. Подозреваю, он всерьез считал себя сверхчеловеком. Иногда я задавалась вопросом, что было бы с ним, не родись он в обеспеченной семье партийного вождя областного разлива, который, чутко уловив тенденцию, вовремя переметнулся из коммунистов в бизнесмены, оттяпав в личную собственность изрядный кусок государственной. Это позволило единственному и любимому чаду взирать на окружающих с легким презрением и пользоваться благами в непоколебимой уверенности, что сие дано ему по праву. А если бы, к примеру, нелегкая занесла его в другую семейку — с папашей-алкашом и мамой-инвалидом, что тогда? Гадал бы, на что потратить последний червонец, штопал единственные носки и тянулся к знаниям? А по вечерам разгружал вагоны или торговал любовью по сходной цене? Интересно, мысль о сверхчеловеке и тогда бы посетила его или все, что наговорил чокнутый немец, показалось бы насмешкой? Впрочем, Рахманов устроился бы в любом случае. Обольстил бы богатую вдовушку, к примеру. Такие, как он, всегда устраиваются.

Мы переместились ближе к дивану, я успела пристроить розу в пустую бутылку, что позволило с двойным усердием изображать восторг. Расхожий кадр из фильмов о страстной любви: мы в обнимку на диване, он все еще в плаще и ботинках, и я торопливо помогаю ему избавиться от лишних вещей. Прерывистое дыхание, вздохи, легкое постанывание… Говорят: хорошо притворяться — значит почти любить. Мне это никогда не удавалось. Наверное, притворяюсь плохо. Хотя, судя по довольной физиономии Рахманова, этого не скажешь.

Мы пьем вино прямо из бутылки, передавая ее друг другу, сидя среди разбросанной одежды. Идею пить из горлышка когда-то подкинула я, и Рахманов стал проделывать это с таким бравым видом, будто воображал, что рушит все традиции и устои, эдакий революционер, плюющий на общественное мнение. Подозреваю, он собой гордился. К моему дурному влиянию следует отнести также привычку произносить «салют» вместо «здравствуйте» и еще два десятка испанских слов, которые он употреблял зачастую не к месту, зато сразу становясь похожим на Зорро, а также восхищение Че, которое я всерьез не принимала. В Рахманове было столько же романтизма, сколько во мне иллюзий, то есть, говоря попросту, не было вовсе.

Мой любовник обладал не только потрясающей внешностью, но и безусловным шармом. И законченным придурком также не являлся, так что дамы в нем души не чаяли. Ник утверждал, что у него три или четыре любовницы, не считая меня, и девиц, что пока еще только ждали своей очереди. В общем, мне, считай, повезло, раз наш красавец обратил на меня внимание.

Рахманов сделал еще глоток, поцеловал меня и сказал с чувством:

— Обожаю тебя.

На такие заявления я никогда не реагировала. Они вроде надоевшей рекламы — ты ее слушаешь, но тебе наплевать. Уверена, он произносит свои слова не задумываясь, как я не задумываюсь, пропуская их мимо ушей.

В общем, мы идеальная пара. Рахманов иногда любит порассуждать на эту тему, хотя и мне, и ему известно доподлинно: он с легкостью избавится от меня в самом что ни на есть конкретном физическом смысле, если усмотрит в том выгоду. Хотя я не исключаю возможности, что немного повздыхает, произнесет что-то сентиментальное и не лишенное мудрости. И даже, может быть, начнет посещать мою могилу с красной розой в руке, сделав также визит чем-то вроде ритуала, как игра в карты по пятницам в клубе или утренняя пробежка по субботам. Дамам сей ритуал наверняка придется по душе: «Ах, он все еще оплакивает былую любовь…» Черт, куда это меня занесло с моими мыслями? Мне сейчас надлежит быть счастливой, скакать рядом резвой козочкой, заглядывая Рахманову в глаза, и таять под его нежным взором.

— Ты хмуришь лоб, — вдруг сказал он. — Неприятности?

Я торопливо растянула рот до ушей. «Неприятности бывают у людей, живущих нормальной жизнью, — хотелось ответить мне. — Вчера все было хорошо, а сегодня сломала каблук или кошелек свистнули — вот она, неприятность. Одно состояние посредством сравнения отличается от другого. Приятностей в моей жизни не было давным-давно, так что смело можно сказать, что неприятности начисто отсутствуют».

— Скучала без меня? — прошептал он мне на ухо, привлекая меня к себе.

— Конечно, — вздохнула я.

— Почему не позвонила?

— Мы это уже обсуждали.

— По-моему, твоя пресловутая скромность граничит с гордыней, — усмехнулся он.

— Помнится, ты хвалил меня за отсутствие назойливости и даже называл редкой девушкой. Надо полагать, все прочие замучили тебя звонками, так какого хрена уподобляться?

— Я улетаю на несколько дней, — серьезно заявил он.

— Далеко?

— Как сказать…

— Ясно. — Я помедлила и все-таки спросила:

— Что с Машкой?

Разумеется, мне следовало печалиться, что любимый отбывает в неизвестном направлении, а не лезть с вопросами такого сорта. Но сдержаться я не могла. Против обыкновения, он не нахмурился, тем самым намекая на мою невыносимую бестактность, напротив, на его физиономии расцвела лучшая в мире улыбка.

— У меня хорошая новость, и я подумал, что ты должна услышать ее от меня. Ты знаешь, твою подругу завтра переводят в санаторий.., то есть это, разумеется, не совсем санаторий.., в общем, ты поняла.

— Я смогу ее увидеть? — спросила я, сглотнув подкативший к горлу ком.

— Сможешь, — вновь улыбнулся он. — Я договорился. Они остановятся в кафе на выезде из города, юго-западное направление. Кафе называется «Терек», у тебя будет минут пятнадцать, парни не станут мешать. Примерно в 12.30 они подъедут…

— Спасибо, — пробормотала я, обнимая его, и едва не разревелась, хотя слезливости в себе ранее не замечала.

— Перестань, ты же знаешь, как много я готов для тебя сделать.

Реветь сразу расхотелось, и благодарность куда-то испарилась, потому что Машка оказалась в психушке не без его участия.

— Спасибо, — еще раз сказала я, а он посмотрел как-то странно, отвел глаза.

— Тони хотел ее видеть.

— С какой стати? — нахмурилась я. — Он ее бросил.

— Ты слишком строга к парню, — перебил Рахманов. — Он переживает. Не знаю, почему они расстались, но уверен, его вины в том нет.

На самом деле Тони бросил Машку, когда узнал, что она наркоманка. Рахманову об этом, скорее всего, известно, но если есть желание повалять дурака…

— Значит, он тоже там будет?

— Наверное. В санатории ее можно будет навещать, кажется, раз в месяц, я уточню позднее…

— Как долго она там пробудет? — спросила я, хотя знала, что вопрос этот задавать не стоило.

— Ты же понимаешь, и такое решение вопроса стоило мне немалых сил…

Разумеется, я знала. Только неизвестно, намного ли лучше тюрьмы этот санаторий, в который Машку к тому же упрячут на неопределенное время.

Ближе к полуночи Рахманов ушел, а я еще долго бродила по квартире, отмеряя нервными шагами три метра в одну сторону и пять в другую, изводя команданте бессмысленными вопросами. Иногда я вдруг замирала, уставясь в пол, и начинала что-то быстро-быстро говорить, потом вновь принималась двигаться, точно животное в клетке, которое все никак не желает смириться с очевидным фактом, что вольная жизнь в прошлом, а действительность — это узкое пространство от стены до стены. Я придумывала, что скажу Машке, нервничала, сбивалась… На самом деле я просто боялась этой встречи. Боялась увидеть в ее глазах презрение или равнодушие, что еще хуже.