Сергей Зверев - Свидетелей не оставлять Страница 2

Дубровник отодвинул от себя яркий рекламный проспект таблеток молодости. Все чаще и чаще в последнее время стали посещать его черные мысли. Где она, былая молодость, когда все было впереди, когда и в голову не приходило думать о здоровье, бегать по врачам, поглощать лекарства? Где она, когда, забыв про осторожность, всюду лезешь напролом, как медведь? Кстати, и за это качество Михаил Леонидович Дубровник получил кличку Медведь.

Дубровник был тучен, малоподвижен, но в нем ощущалась скрытая энергия и сила. Недавно он, к своему ужасу, увидел, что стал обладателем уже третьего подбородка. Он знал, что ему всегда было далеко до идеала мужской красоты. Даже слишком далеко. Но в том кругу, в котором ему приходилось вращаться, ценились не столько элегантность, обходительность, внешность киногероя, сколько хитрость, воля, способность в один прием сбить с ног любого. Всеми этими качествами Медведь обладал. Мог гнуть железные прутья. Закваска у него была крепкая, от предков – деда-кузнеца и отца – здоровенного работяги с электролитного завода, который таскал на работе стопятидесятикилограммовые ящики с железными болванками. Смазливая внешность нужна дуракам, чтобы охмурять баб. Но Дубровник знал и то, что баб, как мед мух, притягивает запах силы, денег и власти – тут они теряют голову. Кого только не затаскивал он к себе в койку! Стюардесс, актрис, журналисток, самых дорогих московских валютных проституток, лепечущих на английском и немецком так же свободно, как и на русском. Ни одна не задерживалась у него больше месяца…

Его огорчало, что после мыслей о здоровье последнее время его все чаще и чаще стали посещать думы о смерти, о душе. Даже о замаливании грехов. Бывает, холод пробирает, когда задумается о прошлом. А еще страшнее при мыслях о будущем.

Прочь тоску! Ведь если взглянуть с другой стороны – только сейчас и настали времена, чтобы жить и не тужить. Скажи ему кто-то еще года два назад, какими деньгами он будет ворочать, с какими людьми здороваться за руку, – решил бы, что над ним издеваются. То, что происходило сегодня, порой казалось ирреальным, смахивало на абсурдистскую фантасмагорию. Открылись пещеры Али-Бабы, и те, кто пошустрее да понаглее, могли без особого труда запустить в его сокровища руку. Судьба расточала невероятные щедрости. Правда, порой приходилось платить за них кровью. Пока что чужой…

Дубровник тяжело поднялся с низкого кресла, обитого мягкой синей кожей. Эта мебель обошлась ему в одиннадцать тысяч долларов, и привезли ее прямо из Москвы. Он не предполагал, что приобретение вещей окажется чрезвычайно увлекательным занятием. И очень дорогим. Вон принесли ершик для чистки унитаза. Сто пять долларов. Дороговато. Но вещь какая – загляденье. Да и вообще: десять тысяч долларов потратишь, тут же еще пятьдесят набегут. Жизнь пошла такая.

Дубровник посмотрел в окно. Строительство дома близилось к завершению. Он залюбовался: настоящее имение. Пришлось подкупить землицы у соседей, стоило недешево, зато теперь у него не жалкие шесть соток, а обнесенная высоким забором считай что усадьба. И дом солидный, на четырнадцать комнат, с подземным гаражом. И бассейн крытый будет во дворе. И теннисный корт. Да, теннисный корт. Смешно, но Дубровник активно начал приобщаться к этому виду спорта. Лелеял надежду растрясти немного вес. Кроме того, на этой почве можно было приобрести немало ценных знакомств. Спорт модный, вон, бывший президент его любил, ну и местные холуи, чтоб от Москвы не отстать, тоже приобщились, а теперь отвыкнуть не могут, потому как бренд раскрученный, и вокруг теннисных страстей продолжают тусоваться всякие серьезные люди. Правда, пока что Дубровник выглядел на корте, как бегемот на льду, но со временем он надеялся сбросить эти гадские лишние килограммы.

Как закончится строительство, надо разбить на участке цветники. Он обожал цветы, лес, вообще зелень. На одной из зон, которые он почтил своим присутствием, был хозяин (начальник колонии), который тоже обожал зеленые насаждения. Правда, бедолаге это увлечение вышло боком. Зэки, рады стараться, развели такие заросли – сердцу мило!.. А потом приехала комиссия из Москвы. Там мужики собрались тертые, сразу смекнули, что́ зэки понасеяли. А посадили они коноплю, и в зоне начали производить свою анашу… Когда, где это было? Тысячу лет назад? За миллионы миль? И с ним ли? Тюремная пайка, колючка, крики конвоиров. Жизнь, в которой приходилось ежедневно и ежечасно утверждаться, показывать, кто ты есть, доказывать, что имеешь право карать и миловать. Дубровник никогда не страдал излишним самомнением, считал его уделом дураков. Свои обязанности он выполнял вполне достойно. Никого просто так в грязь не втаптывал, старался соблюдать правила, делать все по справедливости…

Он мечтал, что когда-нибудь разделается со всем и, поднакопив денег, умотает куда-нибудь за границу. В Германию, в Штаты, в Швейцарию – куда угодно, только подальше отсюда. Купит там тоже дом, пусть поменьше, чем этот. Разведет цветник, вступит в какой-нибудь местный клуб и будет проводить время в беседах за кружкой пива с местными бюргерами. И постарается как можно меньше вспоминать, что пришлось ему повидать на своем веку. Что заправлял делами в зонах и был воровским положенцем, поставленным на город, а совсем давно пару раз пришлось приводить в исполнение приговоры воровских правилок… И что в этот чертов теннис приходилось играть!

Он с трудом оторвался от мыслей и вроде бы только что вспомнил, что в комнате он не один.

– В «пятнашку» надо подбросить «зелени», – сказал Дубровник. – И попытаться найти подходы к тамошнему «хозяину». Что-то он слишком сурово все загнул. Если ничего не изменится, Клык обещал зону на бунт подбить.

– Он что, совсем умишком тронулся? – осведомился сидящий на диване элегантный Кот, правая рука Медведя. Они обсуждали насущные вопросы. – Это плохо кончится. Сейчас администрация не церемонится. Спецназ натравят, те народу передавят сколько смогут. Нет, надо как-то ситуацию разводить.

Послышался шум мотора, скрип тормозов. Звук автомобильного двигателя всегда вызывал у Медведя неприятные ощущения. Он всю жизнь подсознательно ожидал того момента, когда приедут за ним: или уголовный розыск – за его свободой, или свои – с этими хуже, они удовлетворятся только его скальпом. Дубровник поглядел в окно.

– К нам? – спросил Кот.

– К нам.

– Кого черт принес?

– Глена. Только этого хлыща нам и не хватало…

Глен читал, что люди могут ощущать ампутированные части тела как живые. Он считал это враньем. Но сейчас жутко чесались и ныли два пальца на левой руке. Те самые пальцы, упавшие на пол после того, как по ним прошлась циркулярная пила.

Через несколько дней буря чувств, боли, обид перекипела. Ушли стыд, ярость, страх. Будто что-то щелкнуло в голове. Осталось лишь стремление отплатить тем же. Жгучее желание посмотреть, как корчится «бухгалтер», как умоляют о пощаде его подручные бугаи. И как такая же пила въедается в их тела, разделывая их на куски… Глен понимал, что такие мысли лучше гнать от себя… За те дела, которые всплыли, можно было и головой поплатиться. Нужно залечь на дно и обдумать, чем заняться дальше… Но это не для Глена. Пружина, которую он почувствовал в себе в тот момент, когда смотрел на свои отваливающиеся пальцы, толкала его к действию. И однажды утром он вылез из своей берлоги на белый свет.

«Копейке» («Жигулям» первой модели), которая досталась ему от отца, в этом году исполнялось восемнадцать лет. Но она до сих пор ездила довольно резво. Наверное, потому, что стояла в гараже без движения все те годы, пока Глен отдыхал за казенный счет на различных северных «курортах». Вести автомобиль с перевязанной левой рукой было непросто, но Глен приспособился. Ехать нужно было через весь город. Чтобы избежать пробок, он выбрал объездной маршрут. Через сорок минут «Жигули» остановились перед массивными металлическими воротами с довольно уродливыми бронзовыми львами вместо дверных ручек. Глен выключил мотор и застыл, положив руки на приборную панель. Он вновь задумался о том, правильно ли поступает. Неизвестно еще, чем все кончится, если он начнет качать права… Нет, надо выяснить все до конца. Он вышел из машины и решительно звякнул металлическим кольцом, продетым через нос льва.

– Кто там ломится? – Голос принадлежал Червяку, старому прожженному урке, телохранителю и шоферу Медведя. Червяк был чахоточен, тощ, жиденькая бороденка придавала ему сходство с дьячком из заштатного сельского прихода. Глен не понимал, какой из него телохранитель, пока не услышал историю, как на воровской разборке Червяк пришил трех бугаев, которых никак нельзя было отнести к пай-мальчикам. Финкой он владел виртуозно, и в случае необходимости она превращалась в его руках в оружие пострашнее пистолета.

– Открывай, это Глен. Я к Медведю. Я ему звонил.