Сергей Зверев - Домой по рекам крови Страница 2

— Допрыгался?! — злорадно, как он надеялся, заорал Денис, мигом оказался рядом с «назгулом», рванул его за рукав дешевой тонкой куртяшки, дернул на себя, схватил под руку и поволок на соседний путь, по которому летел пассажирский. Товарняк тяжко громыхнул позади, раздался тонкий тошнотворный свист, вагоны грохотали так, точно скалы рушились, Денис волок человека через рельсы, волок, точно манекен — такой же неповоротливый и легкий. Манекен не сопротивлялся, но и не помогал, цеплялся ботинками за рельсы, вис на руках. Денис перекинул его на край насыпи, толкнул, тот разом сложился пополам, сел на гравий и пропал из виду. Денис глянул вбок, на кабину зеленого на сей раз локомотива, и перемахнул через рельсы. Дурной пример оказался заразительным — он сам задел носком ботинка за торчавший над снегом металлический штырь, пролетел немного по инерции вперед, когда земля закончилась, и Денис свалился в пропасть.

Хорошо, что успел вытянуть руки перед собой, они немного смягчили удар о гравий, но падать пришлось долго и больно. Он скатился по насыпи, пересчитав ребрами через толстую куртку все «ступеньки»: и металлические обломки, и смерзшийся гравий, и опору освещения, которая и остановила его «полет». Полежал несколько мгновений, переводя дух и прислушиваясь к себе, потом осторожно поднялся на ноги. Вроде ничего не болит, только ладони малость ободрал и на запястье появилась здоровенная глубокая царапина, а так обошлось. Вид, правда, непрезентабельный, скажем так, куртка и джинсы перемазаны в земле и какой-то дряни вроде кирпичной крошки, нагрудный карман оторвался и висит бесполезной тряпицей, ботинки выглядят не лучше. Джинсы вообще почему-то полосатые, точно его по гравию за ворот протащили, но вдаваться в детали некогда, не до них. Снизу, из засыпанной снегом канавы под насыпью, раздался тонкий жалобный звук. Денис глянул туда и сбежал вниз, подошел, наклонился.

Девка, как выяснилось через мгновение, лет пятнадцати или около того, одета и размалевана дешево и безвкусно. Обычный подросток, от которого в ответ на невиннейший вопрос можно с равной вероятностью услышать мат или получить порцию слез. Как сейчас, например, но это объяснимо — так шок сказывается. Шок, и только, в остальном вроде цела, даже прыщавая физиономия не поцарапана. Куртка, правда, в хлам, уродские штаники, где ширинка болтается на уровне колен, тоже можно смело нести на помойку, где им самое место, но это забота ее родителей, если таковые имеются.

— Цела? — спросил Денис, но девчонка тупо таращилась на него, шмыгала носом, а из-под капюшона неслись тихие, но отчетливые звуки: надрывный, чуть истеричный речитатив под рваную дерганую музыку. Денис бесцеремонно выдрал провода из ушей девчонки, приподнял ей голову пальцем за подбородок и повторил:

— Цела, спрашиваю? Болит что? Вот и хорошо, — он увидел, как девчонка мотает головой, и добавил: — Домой топай. Слышишь меня?

Девчонка снова трясла головой, волосы упали ей на лицо, и теперь Денис видел, что они крашеные: густо-черные у концов и в середине, к корням они переходили в рыжеватый, и граница «родного» и искусственного цвета была хорошо заметна. Как и многочисленные сережки в ушах — в левом Денис насчитал аж пять штук, как и пирсинг на нижней губе, маленькое кольцо мутно-серого цвета. Вдруг накатила брезгливость, Денис убрал руку от лица девчонки и едва сдержался, чтобы не вытереть ладонь о джинсы. Оглядел ее еще разок, мысленно пожелал терпения и мудрости ее родителям и повторил:

— Иди отсюда. И больше так не делай, это может плохо закончиться.

Девчонка всхлипнула, принялась запихивать волосы под капюшон куртки и забормотала что-то, да так горячо и искренне, что Денис невольно прислушался.

— И черт с ним, пусть закончится, и поскорее, — твердила она, — мне так паршиво, я ненавижу свою жизнь…

«Да ладно. Не знаешь ты, что такое паршиво», — подумал Денис, глядя снизу вверх на пролетавшую в сторону Москвы электричку. Паршиво… Даже не так, паршиво бывает с похмелья или когда съешь что-то несвежее, или свяжешься с дураком, заведомо зная, чем все закончится. Не паршиво ему, а тоскливо, жутко и злость берет одновременно, злость на себя самого, на свое бессилие, что не может помочь близкому и единственному родному человеку, что остался еще в этом мире. Второй год, как мать болеет, второй поганый год, а он узнал только полтора месяца назад, когда домой вернулся. Да и то узнал случайно, глупо даже, как в дешевом сериале — соседка пришла, травы какие-то притащила, сено в коробочке. Слышала якобы, что помогает. От чего помогает, зачем — говорить отказывалась, пока Денис бабку к стенке не прижал и не пригрозил, что эти травы чудодейственные сейчас незамедлительно в унитаз отправит. Тут старушка и сломалась, сказала Денису, что матери его уж больше года как нехороший диагноз поставили, что диагноз этот недавно подтвердился, что врачи ничего не понимают и вся надежда лишь на травы Роговского монастыря, что без операции и безнадежных на ноги ставят, а целебный отвар метастазы из организма изгоняет. Без операции, без лекарств, а одной лишь чудесной силой, в этих самых травах сконцентрированной.

Денис поначалу ничего не понял, бабку в кухню затащил и все, что та знала, у старухи выведал, и выпроводил, заверив, что все сделает в лучшем виде. Траву забрал, закинул коробку с глаз долой подальше на антресоли и на следующий день повел мать к врачу. Не бюджетному задерганному начальством и отчетами онкологу, а к дорогому специалисту, холеному, уверенному в себе мужику под полтинник, просидел с ними весь прием, выпроводил мать в коридор и в лоб у врача спросил: сколько? Тот несколько раз черкнул на листке, показал Денису цифры.

— Это операция, это лекарства, это лечение и консультации. Время пока есть, месяца два, но не больше, потом будет поздно. Запущенный случай, надо было раньше обращаться.

Говорил, а сам при этом с сожалением и любопытством одновременно посмотрел на Дениса, пока тот, старательно держа себя в руках, изучал столбик из цифр и последнюю, итоговую. Внушительную до того, что по всему выходило — придется продавать квартиру, просторную светлую трешку, что отец, главный инженер завода, аккурат перед развалом страны получил. Продать, и после этого идти на все четыре стороны, ибо жить им с матерью будет негде, впрочем, нет — можно обосноваться в сарайчике на садовом участке, что именуется вовсе ему неподходящим словом: дача. Зато сарайчик двухэтажный, и печка имеется, и денег, оставшихся от продажи квартиры, на новую крышу должно хватить…

Денис этот вариант с ходу отринул, запретил себе о нем даже думать, потолковал с врачом и договорился о рассрочке. Первую часть мать внесла из своих сбережений, и на следующий же день легла в больницу, вторую Денис поклялся, что достанет через две недели. Подумал так и этак, и решился продать гараж, тоже часть отцовского наследства, кирпичный, просторный — две машины запросто войдут — с ямой и подвалом. В подвале, правда, поселилась плесень, но общей картины она не портила, и Денис рассчитывал получить за гараж хорошие деньги, что и указал в объявлении, оплаченном и исправно напечатанном местной рекламной газетой неделю назад. И ни жалости, ни ностальгии, ни других прочих приличных случаю чувств он не испытывал — гараж в отличие от квартиры было не жалко. Во-первых, располагался он неудобно, на другом конце города, а во-вторых, была еще причина, личная, роковая почти, да что там почти, по этой причине он три года вдали от дома и провел, сначала в колонии под Нижним, потом в Мордовии. Погаными были и причина, и следствие, до того погаными, что вспоминать не хотелось, а если и доводилось, то аж в затылке начинало ныть от ярости и жуткой, нелюдской какой-то несправедливости, и предательства заодно. И хоть гараж в этом был лишь косвенно виновен, но Денис даже обрадовался возможности от него избавиться, да и мать не возражала, что снимало множество вопросов. И покупатель нашелся довольно быстро, хоть и место было неудобное, позарился, видать, на размеры. По телефону не торговался, пожелал посетить объект недвижимости сегодня, в одиннадцать утра, а сейчас уже почти половина, а ходу до Воробьевки еще минут пятнадцать, а тут… Сначала машина, потом переезд, потом эта… Курица в капюшоне.

— Одиночество… ненавижу одиночество… — гнусаво твердила она, — никто не звонит… ходишь, как тень по земле, и никому ты не нужен… на свете так много людей, почему же я испытываю одиночество?

— Чего? Чего ты испытываешь? А ну на меня посмотри? Башку подними, тебе говорят! — последние слова Денис крикнул девчонке на ухо. Снова накатила злость вкупе с предчувствием, нехорошим, понятное дело, и было еще кое-что: он сделал что-то не то, вмешался грубо, влез не в свое дело, помешал, оказался лишним. И потерял время, много времени, до встречи оставалось меньше получаса, а он все никак не мог уйти, ждал чего-то, и дождался.