Андрей Воронин - Таможня дает добро Страница 2

— Приехал бы ты на полчаса позже, я бы тебе дверь не открыл.

— Тогда бы я и огонька в окне не увидел. Кто ж таким делом при свете занимается? Я все понимаю, дело нужное, хорошее, третий в нем лишний, — хитро подмигнув хозяину, сказал Адам Михайлович.

— Раз уж зашел, то разденься, а то стоишь, как курица мокрая, вода с тебя на ковер течет!

Самусев снял плащ, потер руку об руку. Подошел к камину, немного потоптался возле него, отогревая замерзшее тело.

— Гнусная погода, да, Федор?

— Хуже не бывает.

— Как ты на машине сюда проехал?

— А ты на чем добирался? — удивленно заморгал Муратов.

— Я и не доехал, машину оставил в переулке. Уверен был, не проеду.

—- Да на твоих «Жигулях» в нашем переулке даже развернуться можно, не то что проехать.

— Побоялся. Еще застряну… А вдруг тебя бы на месте не оказалось, что потом делать? Сиди в машине, кукуй до утра, пока люди не появятся.

—- Точно, никого здесь нет. Весь поселок проехали, лишь на одной даче свет горел, то ли сторож там, то ли любовники заехали.

— А может, воры, — сказал Самусев.

— Может, и воры, кто ж их там разберет?

На даче Муратова Самусев бывал много раз. Самые важные вопросы решались, как правило, здесь. Тут хозяин и его приятель договаривались о делах, здесь пили водку, сюда привозили женщин. Здесь же иногда и ссорились, правда, не сильно.

— Выпей, — не спрашивая о желании гостя, Муратов налил полстакана водки. — А может, коньяку хлопнешь полстакана?

— Я за рулем.

— Заночуешь у меня, а утром уедешь.

— Нет, я к тебе ненадолго заскочил.

Дача Адама Михайловича Самусева находилась в соседнем поселке, километрах в шести отсюда. Поэтому у Муратова и не возник вопрос, зачем и почему заместитель директора, с которым он уже виделся днем, заехал к нему на ночь глядя. Впереди маячили два выходных дня, так что человек мог собраться к себе на дачу.

— Нет, пить я у тебя не стану, ты уж, Федор, меня уволь. Себе только в удовольствии не отказывай.

— Вольному воля, а я выпью.

Хозяин выпил. Покурили. Гость потер руки и наполнил стаканы.

— Люблю смотреть, как другие пьют.

— Самому пить лучше, чем на других смотреть. Марине было невдомек, с чего это вдруг Адам Михайлович Самусев так обхаживает Федора, подливает и подливает ему и ее не забывает. Часам к двенадцати Муратов был уже в стельку пьян, да и Марина с трудом держалась на ногах. Она принялась рассказывать Самусеву анекдот, но концовку, как ни старалась, вспомнить не смогла и принялась хохотать.

— Погоди, Марина, погоди. Так ты говоришь, Федор нервничает?

— Мягко сказано, нервничает! Он, по–моему, вообще с ума сошел.

— И что он тебе говорит? Ты его вчера и позавчера видела?

— Вчера я его видела, заезжал ко мне, — на глазах пьянея, произнесла Марина.

— Что он тебе говорил?

— А что он может сказать? Или молчит, или матом ругается.

— Переживает, наверное, из‑за пожара на заводе.

— Еще бы он не переживал! С него уже подписку о невыезде взяли, а Барановского арестовали.

— Арестовали?! — словно для него это являлось новостью, вскинул густые брови Самусев.

— На следующее утро. Барановский на пожаре бегал, пытался руководить. Мне Федор рассказывал. Это действительно серьезно, а, Адам Михайлович?

— Думаю, серьезно, Марина. Но тебе‑то чего переживать? Ты к этому пожару никакого отношения не имеешь.

— А Федор имеет? — спросила женщина.

— Федор что? С него взятки гладки, он в день пожара в командировке находился, вернулся только на следующий день. Так что, думаю, потаскают его недели две, да и отпустят.

— А он говорит, его отпускать никто не собирается, твердит, что его посадят.

— Серьезно? — словно сам не слышал этого от приятеля, спросил Самусев.

— Да–да, так и говорит.

— Ну‑ка, давай выпьем. А ты мне поподробнее расскажи.

Они придвинулись к столу. Муратов уже спал, положив локти на столешницу и уткнувшись в руки черной, курчавой головой.

— Да, скверное дело, — наливая полстакана коньяку и подвигая его к Марине, произнес Самусев, — очень скверные дела.

— Вы так много мне налили…

— Пей, нервы успокаивает.

— Считаете, Федора посадят? — Думаю, нет, — не слишком убежденно произнес Адам Михайлович. — Думаю, посадят Барановского да еще пару его подчиненных из охраны. Они, собственно, во всем и виноваты.

Марина закрыла глаза, залпом выпила коньяк и тут же икнула.

— Закуси, — подавая кусок мяса, наколотый на вилку, произнес Самусев.

— А вы что же не пьете, Адам Михайлович?

— Я за рулем, мне нельзя.

— Действительно вся документация сгорела?

— Не только документация сгорела, все сгорело. Там комиссия сейчас из Москвы приехала, разборки идут по полной программе.

— Федора посадят? — вновь спросила женщина.

— Что ты заладила как пономарь одно и то же? Посадят, не посадят…

— Мне знать надо.

— Кто ж тебе скажет…

За окном шумел ветер, ветви хлестали по стеклам. А в гостиной пахло коньяком, дымом, жарко пылал камин. Было уютно и тепло. Верить женщине не хотелось.

— Федор говорит, что один садиться не будет. Самусеву Марина доверяла, он ей не внушал опасения. Основательный был мужчина, да и должность занимал соответствующую своему солидному виду, как‑никак заместитель директора крупного номерного завода.

— Федор, когда ко мне пришел, сказал, что один садиться не будет. Он сказал, если что, то он всех за собой потащит.

— Так и сказал? Небось пьяный был в стельку. Кого он заложит, что он знает?

— Я все знаю, — оторвав, голову от стола, прохрипел Федор Муратов.

— Лежи, Федя, не болтай чушь. Ничего ты не знаешь и никому ничего не скажешь.

— Все скажу! Все! Если наручники защелкнутся, я молчать не стану, — и Федор Муратов захохотал, сползая на пол.

— Давай‑ка его на диван перенесем.

— Да–да, — ответила Марина.

Вдвоем они взялись волочить тяжеленного Федора на диван. Федор что‑то невнятное хрипел, бурчал, матерился, буквально изрыгал проклятия на головы всех живых и мертвых. Но ни Марину, ни тем более Самусева этими словами он пронять не мог.

Все знали, Федор человек не сдержанный на ругань, да к тому же и пьяница. Правда, на работе даже чуть выпивши Муратова никто никогда не видел. Он, как правило, отводил душу после работы, заезжал либо на квартиру к Марине, либо вместе с ней приезжал на дачу. И уж здесь давал волю своим необузданным порокам. Щедрость Федора Муратова, как и его чувства, границ не имела. Он дарил своей любовнице все, что та ни пожелает. Увидит что‑нибудь золотое, блестящее и лишь скажет Муратову:

«Феденька, глянь какая симпатичная вещичка», — и уже через день–два эта вещичка оказывается в руках Марины.

О существовании у Федора любовницы знали многие. Не известно о ней было лишь жене Муратова.

— Слушай, родная, — сказал Адам Михайлович, — так он что, и вчера трезвый говорил, что всех сдаст?

— Во всяком случае, мне так говорил. Вспомнила! — всплеснула руками Марина.

— Что ты вспомнила? — насторожился Самусев.

— Концовку анекдота вспомнила! — и Марина принялась хохотать. Хохот ее был истеричным.

Адама Михайловича пьяная бестолковщина уже изрядно утомила и начала просто–напросто раздражать. Он то приехал сюда решить совсем другой вопрос и, надо сказать, ответ на него уже получил.

— Марина, успокойся! Выпей воды.

— Не могу я больше пить! — высокая грудь Марины в разрезе блузки дрожала. — Не могу я пить! Икота начнется.

— Не хочешь, как хочешь. Послушай, родная, где‑то у Федора ружье есть и патроны.

— Конечно есть. В шкафу платяном стоит, в его кабинете. А зачем оно вам, ворон стрелять будете?

— Боюсь я, Марина, через поселок идти, разные люди здесь ходят, лихие люди. Дай‑ка мне ружье на всякий случай.

— Федор ругаться станет.

— Я завтра с утра его назад привезу. Марина, пошатываясь, подошла к мертвецки

пьяному Муратову и принялась копаться в его карманах.

— Ага, вот! — она вытащила связку ключей и, так же пьяно пошатываясь, двинулась к белой двери. И если бы Адам Михайлович ее не направлял, то она наверняка ударилась бы в стену.

Женщина была горячая, упругая телом, и Адам Михайлович даже почувствовал легкое возбуждение и озноб, когда прижал Марину к себе.

— Ну, ну, Адам Михайлович, что это вы ко мне пристаете? Ружье, взятое без его разрешения, Федор вам еще простит, но если узнает, что вы и меня в придачу взять захотели, то ему это не понравится.

— Ему уже все равно. Открывай, открывай скорее! — держа женщину правой рукой за талию, бормотал Адам Михайлович.

Ключ захрустел в замке, дверь распахнулась. В кабинете было темно и холодно, тяжелые шторы на окне плотно сомкнуты. Женщина пошарила по стене, нащупала выключатель.

— Вот в этом шкафу, — бормотала Марина, пытаясь маленьким ключиком открыть платяной шкаф. Она отодвинула плечики с одеждой, за которыми прятался узкий, как пенал, металлический ящик, выкрашенный в коричневый цвет. Затем длинным медным ключом открыла железный ящик и вытащила охотничье ружье — красивую дорогую двустволку.