Александр Аннин - Операция «Золото» Страница 2

Если сказать по совести, то уставший от безрадостной жизни пенсионер Шестаков был бы не против того, чтобы тихо отойти в мир иной. Если бы не одно обстоятельство, а точнее – долг, который он просто обязан вернуть. Святой долг, похлеще карточного.

В последние десятилетия Владимир Филиппович вовсе не был столь же чистым и наивным, как тот юный спортсмен Шестаков, что страдал от неразделенной любви к путане. И, конечно же, не отмыть ему все те грехи, которыми оказалась так богата его жизнь. Хотя недавно священник и заверил Шестакова, что достаточно искренне покаяться перед алтарем, и Бог простит…

Может, и простит. Но Шестакову больше всего на свете хотелось примириться с самим собой, своей совестью.

Владимир Филиппович понимал, что ему перед смертью необходимо успеть покаяться зримо: загладить самый главный грех, который он совершил, будучи на посту заместителя начальника Гохрана. А там и помирать можно.

Он только что распрощался со своим неизменным товарищем по ежевечерним прогулкам, стариком Беспаловым – таким же одиноким собачником, как и Шестаков.

– Ну, друг мой, кажется, я вот-вот отмучаюсь, – вздохнул бывший гохрановец при их расставании. – Завтра встречаюсь с Минаевым, и дело с концом.

Какое именно дело – Шестаков умолчал, сказалась многолетняя привычка держать язык за зубами. Тактичный Беспалов, университетский преподаватель древнерусской литературы, выспрашивать даже не пытался: за долгое время их общения он достаточно хорошо изучил скрытную натуру своего друга. Правда, недавно Владимир Филиппович обмолвился, что этот неведомый Минаев когда-то занимал высокий пост в Министерстве внешней торговли…

Владимир Филиппович шумно вдохнул чуть влажный весенний воздух. «А все-таки я умру честным человеком», – в который раз повторил он про себя ужасно понравившуюся ему фразу из какого-то спектакля.

Впрочем, именно сейчас, в канун майских праздников, покидать сей бренный мир Шестакову не хотелось. С самого детства он больше всего любил первую декаду мая, даже больше Нового Года и дня рождения. А тут еще и Пасха выпала на Первомай, радость-то какая…

Мужчина в фетровой шляпе и сером плаще, одиноко сидевший на лавочке, аккуратно загасил окурок о сиденье лавочки, сунул его в карман. Потом поднялся и неспешно направился в сторону пенсионера Шестакова.

Владимир Филиппович, держа на поводке семенящего сеттера, по-стариковски шаркал навстречу «серому плащу», к выходу из сквера – туда, где шумела и переливалась огнями оживленная магистраль. Он нисколько не испугался, увидев, как в руке незнакомца появился длинный черный предмет. Какое, собственно, все это имеет отношение к нему, пожилому больному человеку?

Серый плащ поравнялся с пенсионером Шестаковым, и в вязком апрельском воздухе потонули два негромких хлопка. Владимир Филиппович мешком повалился на сырой асфальт.

«Сегодня страстная пятница, – пронеслось в угасающем сознании Шестакова. – День казни Христовой… А хоронить меня, стало быть, будут в понедельник – ведь на Пасху не хоронят, не принято… Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!»

Незнакомец склонился над скорченным телом Шестакова и выстрелил в третий раз – точно между ухом и виском. Сеттер по кличке Сынок, отчаянно лая, пытался вырвать поводок из намертво сомкнувшихся пальцев хозяина. Мужчина в фетровой шляпе и сером макинтоше тщательно прицелился и снова нажал на спуск. Собака, коротко взвизгнув, умолкла.

Киллер огляделся. Парень и девушка, видевшие всю эту сцену со своей скамейки, испуганно замерли, вжались друг в друга. Незнакомец молча погрозил им пальцем и двинулся к противоположному выходу из сквера, где его поджидала машина.

Глава вторая

– Нора, самая натуральная нора!

Старший оперуполномоченный отдела убийств Московского уголовного розыска Максим Басов до сих пор чувствовал себя в новой квартире неуютно. Впрочем, нелепо было бы называть «новым» это убогое жилье в Южном Чертанове, куда подполковник переехал полгода назад из Беляева. Там у Максима Юрьевича была хорошая «двушка», и дом почти современный, постройки начала семидесятых – с лифтом, лоджией… Когда-то квартиры в нем были сверхпрестижными, кооперативными.

Возраст панельной пятиэтажки в Южном Чертанове измерялся едва ли не полувеком. В самом прямом смысле слова – хрущоба. Ни тебе лифта, ни мусоропровода. И квартирка на третьем этаже – без балкона, тесная, с совмещенным санузлом. Ремонта не видела, наверное, с момента постройки дома.

Макс поменял свою обжитую «двушку» на эту тесную берлогу не потому, что ему предложили хорошую доплату, на которую можно было бы жить припеваючи даже в хрущобе. При обмене Басов не получил ни доллара. Мало того, он даже всю добротную мебель оставил в Беляеве, даже любимого попугая презентовал новым хозяевам своей родной квартиры, обретя взамен скрипучий шифоньер, продавленный диван-кровать да газовую плиту на курьих ножках. Ну, и еще кое-что по мелочи, разумеется.

Безумный обмен свершился по настоянию самого Карлсона – так в МУРе за глаза называли подполковника Басова. Тогда, семь с лишним месяцев назад, Максиму невыносимо захотелось стряхнуть с себя отцовское жилище, насквозь пораженное вирусом тоски. Может быть, через пару-тройку месяцев это наваждение покинуло бы Максима – даже скорее всего, так оно и произошло бы: доктор Время лечит любые раны. Но в ту пору золотой осени он был настолько подавлен трагической гибелью жены, что возомнил, будто уже не сможет переступить порог квартиры, где они когда-то жили с Настей. И жили-то скверно, по-собачьи, прямо сказать, жили. Но теперь, когда жены не стало, все почему-то вспоминалось по-другому.

Надо же… При жизни Анастасии он даже в мыслях называл ее бывшей женой, а теперь, когда ее не стало, растворилось и понятие «бывшая». Видимо, «там» разводы и разлуки не имеют такого значения, как здесь, на грешной земле – это Макс чувствовал подсознательно.

С попугаем расставаться было немного жаль, но ворчливая птица, как ни крути, напоминала бы хозяину о болезненно любимой, ушедшей в небытие женщине. Значит, надо было избавиться и от этой умной, все понимающей животинки.

Ладно, что сделано, то сделано. Раз поступок великодушный – значит, правильный. Да и широковата для него, одинокого волка, двухкомнатная квартира с раздельным санузлом. С кем делиться-то ванной и унитазом? Не с кем. Сорокавосьмилетний подполковник твердо знал, что больше никогда не создаст семьи.

А здесь, в чертановской норе, до него маялись юные супруги Матушкины с грудной девочкой Ксюшей и вальяжным котом по имени Доктор Ватсон. Девочка была крестницей Максима Басова, то есть в каком-то смысле – дочкой. А он, хоть и всего-навсего крестный, но все-таки – отец. Так чего же жалеть опостылевшую после гибели Насти беляевскую «двушку»?

Максим всегда считал, что истинный удел настоящего мужика – это созидание. Маханье кулаками, накопление богатства – все это попутные вещи, не главные. А по роду своей деятельности, по призванию Карлсон был отнюдь не созидателем, скорее уж – разрушителем и карателем.

Конечно, он боролся с теми, кого и людьми-то можно назвать только по христианскому смирению – мол, и эти подонки тоже дети Божьи… Священник из церкви Сергия Радонежского, что неподалеку от метро «Коньково», всегда говорил Басову, что у него спасительная, богоизбранная профессия – как, например, церковнослужитель, медик, учитель, воин… Хорошо, конечно, быть богоизбранным, но… Максим постоянно испытывал потребность совершить что-то помимо своего профессионального призвания. Сделать нечто большее, чем привычная, каждодневная борьба со всякой нечистью.

Таким поступком и стал «благотворительный» обмен с семьей капитана Матушкина – друга и напарника подполковника Басова. Малыш – так прозвали в МУРе Алексея – сначала кочевряжился, твердил, что обмен нечестный, но теперь, когда переехал, был просто на вершине счастья. Как, разумеется, и его жена Ирина.

О том, что испытывала Ксюшка, попав в просторную, светлую квартиру из полутемной хрущовки, можно было только догадываться.

– Как там мой попугай? – спрашивал время от времени Карлсон.

– Ты знаешь, какой-то он сердитый, – отвечал Малыш. – Вечно кряхтит, шипит, норовит тяпнуть за палец. Нам ведь, Макс, приходилось поначалу его в маленькой комнате запирать, когда мы его полетать выпускали.

– Что так?

– Да он все время на голову Ксюшке садился, волосики ей выщипывал… Но ты не думай, мы его любим и кормим исправно, – спохватывался Алексей.

– Ты сказал – раньше выпускали… А теперь?

– А теперь в клетке держим, – вздохнул капитан. – Однажды Доктор Ватсон чуть его не сожрал, хорошо, Ирина дома была, отбила.

– Если вторым ребенком обзаводиться раздумаете, обижусь, – шутливо грозил подполковник, всякий раз потешаясь над Матушкиным, ужасно конфузившимся при этих словах. – Теперь у вас хороший плацдарм, грех для Ксюшки братца не сотворить.