Евгений Сартинов - Криминальный гамбит Страница 2

С большим трудом он тогда все-таки затолкал сотенную в карман могильщика.

С тех пор они заявлялись к Бурлаку еще раза четыре. Расценки остались прежними. Вот и сейчас Пашку ожидал пакет с традиционным батоном колбасы, булкой хлеба и парой бутылок водки.

Грунт в этом месте попался тяжелый, и вопреки правилам Пашка вылез из ямы отдохнуть. Он наслаждался свежим утренним воздухом. Тишина и покой, как всегда, умиротворяюще действовали на него: хотелось сидеть вот так, хоть до вечера, пребывая в каком-то тихом покое. Из оцепенения его вывел раздавшийся стон.

Бурлак подумал, что ему показалось, убеждал себя, что послышалось, мало ли что… И когда он почти полностью уверовал в свои рассуждения, раздался второй стон, настолько явный, что Пашка не стал ничего придумывать, а мгновенно понял, что это именно стон и идет он из скатки ковра.

Волосы на голове его зашевелились, хотя он давно не боялся покойников, знал, как они выглядят и через год, и через два… За время, проведенное на кладбище, ему приходилось раскапывать могилы и извлекать оттуда «жмуриков» по специальному разрешению милиции. Он даже знал, что это называется эксгумация.

Иногда приходилось и перезахораниватъ кого по просьбе родственников с разрешения кладбищенского начальства. Так что Бурлак насмотрелся всякого, но этот простой звук, издаваемый живым человеком, привел его в состояние ужаса.

«Он же живой!» — подумал с ужасом Пашка и невольно представил себя на месте завернутого в ковер человека. Он будто сам почувствовал все, что может произойти в дальнейшем. Вот тело падает в яму, а сверху начинает сыпаться земля, летят комья, все сильнее сдавливая грудь, не давая дышать, а из глубины души разрастается До вселенских размеров смертельный ужас…

Пашка решил бежать и попятился назад, но третий стон заставил его преодолеть страх и подойти к жуткому ковру. Обливаясь потом, дрожащими руками, с бешено стучащим сердцем Бурлак начал раскатывать рулон. Один оборот, второй, третий…

Когда показалось обнаженное тело, Пашка отшатнулся. Он ожидал чего угодно, но даже не мог предположить, что увидит абсолютно голую девушку.

Глаза ее были закрыты, и можно было подумать, что она спит. Длинные волосы разметались по ковру, бескровное белое лицо и как будто застывшее тело делали ее похожей на мраморную статую. Таких красивых женщин Пашка никогда не видел.

В первый раз он согрешил здесь, на кладбище, лет в тринадцать с молодой бомжихой, по прозвищу Кукла. Она так же, как в свое время Пашка, крутилась у похоронных процессий в надежде что-нибудь заработать. Однажды во время дождя она зашла в сторожку, да и осталась ночевать, идти ей было некуда. Под добрую выпивку Куклу повело на похоть, и она преподала парню первые уроки плотской любви. Жила она у него месяца два, но в первую же вылазку в город по пьянке попала под поезд. Время от времени к Пашкиной сторожке прибивало разных баб, в основном, правда, бомжих или пьяниц.

Лежащая перед ним девушка была совершенно другой: длинные ноги, два округлых холмика грудей, тонкая талия… Несколько минут Бурлак неподвижно стоял, разглядывая ее, пока не заметил не очень большую, но рваную по краям рану под левой грудью, с еще не запекшейся кровью. Пригляделся и увидел кровь в светлых спутанных волосах девушки. И это словно подтолкнуло его. Он рывком подхватил ее на руки и побежал к дороге. Взобравшись на насыпь, пробежал еще метров триста, остановился, опустился на одно колено и, тяжело дыша, начал всматриваться в прекрасное лицо. Силы оставили его.

Он представил, сколько еще идти до больницы, и сам чуть не застонал от отчаяния и безысходности. Нарастающий звук приближающейся машины удивил Бурлака. Дорога, на которой должен был вот-вот показаться автомобиль, уходила в заливные луга, так что по ней практически никто не ездил, тем более в такой ранний час. Когда из-за поворота показался старенький синий «Москвич», Пашка опустил девушку на землю и вышел на середину дороги, перегораживая путь машине.

Глава 2

Издавна город Кривов, стоящий в нижнем течении Волги, считался одним из основных арсеналов великой державы. Сам Петр Первый повелел начать здесь производство пороха для молодой российской армии…

Как давно это было! Теперь жизнь в Кривове замерла, казалось, навсегда: заводы стояли, прекратив выпускать оружие и боеприпасы, замолчали стройки…

Правда, были показатели, растущие из месяца в месяц: безработица и наркомания.

Модных по России заказных убийств не было. Грохнули три года назад местного авторитета Василька, да и то все догадывались, кто это сделал. В основном преступления сводились к пьяной поножовщине и краже цветных металлов.

Воровали телефонный кабель, нержавеющие оградки с кладбища, однажды сбили с памятника погибшим в Великой Отечественной войне медные буквы с именами, а из барельефа вырезали автомат.

В городе незаметно обосновалась многочисленная кавказская диаспора, скупившая на корню две трети магазинов и ларьков. И так же тихо благоденствовал в Кривове рэкет, обложивший данью все торговые точки и рынки. Крутые, коротко стриженные братки меняли машины на все более навороченные, возводили особняки один шикарней другого, ничего не боясь. Казалось, что этот «порядок» и относительное спокойствие установились надолго.

Но жители Кривова и не подозревали, что в этот понедельник находятся на пороге больших событий.

Июнь выдался необычно жарким, и только в утренние часы можно было свободно дышать, наслаждаясь короткой ранней прохладой.

Это время и использовал для прогулок Иван Михайлович Мазуров. Он проснулся, как обычно, в пять утра, потихоньку оделся и осторожно, стараясь не разбудить соседей по палате, выскользнул за дверь.

Длинный больничный коридор был пуст, никто не мешал майору милиции беспрепятственно выйти на улицу.

Вдохнув полной грудью утреннюю свежесть, Мазуров прислушался к своему организму и порадовался: застарелая язва молчала. Когда месяц назад возобновились боли, врачи настояли на госпитализации. И, по всей видимости, были правы — сейчас Мазуров чувствовал себя гораздо лучше.

По привычке рука его потянулась к нагрудному карману за сигаретами, но вовремя остановилась: майор вспомнил, что никаких сигарет там нет, курить ему категорически запретили. Тяжко вздохнув, Михалыч, как звали его сослуживцы, отправился совершать свой ежедневный утренний моцион.

Старшего оперуполномоченного уголовного розыска Удручало не только вынужденное расставание с пагубной привычкой, впереди его ожидали более тяжелые испытания. Подходила к концу его служба в органах. Что поделаешь, возраст! Да и язва все чаще напоминала о себе. А Мазуров был настоящий мент, он не кривился от этого слова, не воспринимал его как оскорбление. За долгие годы службы он ни разу не пожалел, что пошел после армии в органы, корнями врос в эту сложную работу, любил ее и знал досконально.

И вот теперь, скорее всего, придется уйти. Двухэтажных хором и машины Мазуров не приобрел, да и не думал об этом, заначки на черный день тоже не имелось. Работа была главной составляющей его жизни. Сейчас же приходится признаваться самому себе, что перспективы на будущее безрадостны: грошовая пенсия, а в лучшем случае прозябание где-нибудь сторожем.

Майор машинально продолжал свой ежедневный обход, стараясь отогнать грустные мысли. Это был именно обход, а не простая прогулка. Больница находилась на окраине города, там, где многоэтажные кварталы уступали место частному сектору и дачному массиву. Именно здесь и караулил своих «клиентов» мудрый опер. Одного из них он сейчас как раз и увидел. Высокий, худой парень тащил на плече что-то громоздкое. Он был занят своей тяжелой, по всей видимости, неудобной ношей, постоянно поправляя ее. И хотя улица и была пустынна, он не заметил препятствие в виде широкоплечего черноволосого мужчины с роскошными черными усами и пристальным взглядом, пока буквально не уперся в него. Подняв голову, «носильщик» как-то безнадежно ахнул и сделал попытку скинуть груз и рвануть в бега. Но мощная рука майора не хуже наручников сковала его левую руку и не позволила привести план в действие. Сопротивляться ранний прохожий не решился. Он был наслышан о Мазурове, отключавшим непослушных клиентов одним ударом.

— Здорово, Афонькин. Откуда это ты с утра пораньше топаешь?

— Да с дачи… — пискляво выдавил парень. — Огурцы поливал.

— Огурцы, говоришь, поливал? С каких это пор у тебя дача появилась?

— Это не моя. Теткина.

— Это какой же тетки? Не той, у которой ты сковородки украл и продал?

— Нет, это другая.

— Да-а, хорошо, когда много родственников. А что это ты такое тащишь?

Первый огурчик?

— Да нет, ковер. Это я на кладбище нашел.

— Ковер? На кладбище?! Ну-ка покажи.

Афонькин нехотя положил свою ношу на землю и развернул часть ковра.