Иосиф Гольман - Не стреляйте в рекламиста Страница 2

— Остановите его! — Я показал на дверь комнаты.

— Нет, — мягко, даже сожалея, заметил старший. — Еще не время. И вы его теряете.

— Хорошо, — в отчаянии сказал я. — Вы меня пощадите, но те не пощадят. Зайдемте, я покажу. — Я показал рукой на пустую закрытую комнату. — Помогите мне, пожалуйста, и я отдам портфель. Он в секретере.

— Это другой разговор, — сказал старший. Профессионал двинулся было с ним, но старший его остановил.

Мы зашли в комнату. Я — впереди, он — сзади. Он сделал это не думая, совершенно естественно. Ведь меня он не боялся вовсе. Чего бояться сломленного толстяка-бухгалтера?

И он был по-своему прав.

Мы зашли в комнату, а я очень слабо представлял, что буду делать дальше. Я думаю, что и трижды упомянутый Рэмбо ничего бы не сделал, имея нацеленный в спину револьвер. Но тонкая стенка не глушила происходящего в соседней комнате. А еще в пяти метрах, под прицелом страшного, были Валек и Валентина.

В секретере должен лежать мой старый портфель. Когда-то он был кожаным и модным, и я гордился его приобретением. Теперь — валялся там под кипой бумаг. Очень жалко выкидывать вещи, которые тебе нелегко достались. Проще забросить в дальний угол.

Я подошел к секретеру и показал на исцарапанную Вальком дверцу:

— Там.

— Открывай, — усмехнулся старший. Он совсем не боялся меня. Просто его так учили.

Я еще раз всхлипнул, утер левой рукой вновь выступившую на губе кровь и вытер ее о брюки, а правой открыл секретер. Ручка и край портфеля выглядывали из-под бумаг.

Тишину в комнате прервал громкий голос Шевчука. Это кассета перемоталась и пошла по второму кругу. Старший вздрогнул, потом нахмурился, потом засмеялся и шагнул вперед. Теперь я стоял у него за спиной.

— Все, толстяк, будешь жить, — пообещал он.

Сказанное было неправдой, но ни его, ни меня это уже не волновало. Он совсем перестал принимать меня во внимание. Я был жалким раздавленным червяком, чью жену насилуют в соседней комнате. Вот это было правдой.

Но правдой было и шило, которое я изо всех сил воткнул ему в левый бок. И это было совсем не трудно. Потому что я — левша. И у меня с детства сильные пальцы. А что касается моральных мук, то я не испытал ничего на них похожего. Я боялся только одного: попасть в ребро. Тогда бы я его не убил.

Я ударил его раз, выдернул шило и ударил еще и еще. Револьвер выпал из его руки. Рот удивленно открылся. Длинное шило заходило в тело целиком, до рукоятки. Крови не было. Он смотрел на меня и шевелил губами, ничего не выговаривая. А я бил его шилом, короткими резкими ударами, так, как будто всю жизнь этим занимался.

Он запрокинул голову вверх, и я ударил его в горло.

Вот теперь кровь пошла.

Я отскочил, с ужасом подумав, что все это как будто уже происходило со мной. Во всяком случае, я все делал со знанием дела. И, честное слово, абсолютно спокойно.

Мне надо было убить гада, и, похоже, я его убил. Он медленно завалился на ковер.

Я подобрал револьвер. Очень тяжелый, с длинным дулом. Музейный, что ли? И я не знаю, как из него стрелять. Самовзвод или не самовзвод? Где предохранитель?

Я взял револьвер за дуло и приоткрыл дверь. И крикнул: «Зайди!». Добрый милый Шевчук теперь пел про белую реку, хороший сборник, потому бандит в коридоре не узнал голос. Хотя, скорее, они просто не ожидали от меня такой прыти. А я ожидал ее двадцать минут назад? Господи, какие сволочи! Вас надо убивать по десять раз каждого!

Он появился, подставив мне свой правый висок. Рукоятка вошла именно туда, куда я за две секунды до этого представлял. Она дошла до виска и с хрустом вошла внутрь. Довольно глубоко.

Вот здесь было грязно. Я не смог взяться за грязную рукоятку и бросил револьвер на диван, потому что мне надо было подхватить тело. Потом только сообразил, что и то и другое сделал осознанно: звук падения трупа или оружия мог бы донестись до соседней комнаты. А что я опустил на пол труп, я не сомневался. Не сомневался, и все.

Потом взял в правую руку маленький пистолет убитого. С ним я обращаться умел, уже был опыт. А в левую, «рабочую», подхватил здоровую скалку. Ее использовали мои дети, прикатывая склеенные листы для своих поделок.

Дверь в нашу комнату, где сейчас их держали, была по-прежнему закрыта, и там на всю громкость работал телевизор. Я очень надеялся, что без приказа страшный ничего с ними не сделает. А приказа быть не могло, иначе бы им нечем было на меня давить. Я очень на это рассчитывал.

И поэтому сначала пошел в маленькую комнату. К жене.

Я не буду описывать, что там увидел. Когда бандит обернулся, он обнаружил в моей правой руке пистолет. И теперь смотрел только на срез ствола. Поэтому скалка оказалась для него полной неожиданностью.

Я не говорил Ленке, чтобы она держалась, или еще какую-нибудь дребедень. У меня настоящая жена, и через пятнадцать без малого лет после свадьбы мы довольны нашим выбором. Она надежна во всем. Поэтому я дал ей скалку и попросил, чтобы гад не оказался у меня в тылу. Она кивнула. Теперь я не боялся врага сзади.

В нашей комнате были страшный с Валюшкой и Вальком. Я стоял перед закрытой дверью, не решаясь войти. У меня в руке была «беретта» 22-го калибра. Оружие, кстати, я сразу узнал. Во время турпоездки в Израиль стрелял из точно такого же в тире нашего отеля. У пистолетика почти нет отдачи, а пули похожи на наши, от «мелкашки». Я тогда стрелял из пистолета первый раз в жизни, но вторую серию положил так, что инструктор осклабился (улыбкой это не назовешь, у него через всю щеку тек шрам) и сказал, что если будут проблемы с террористами, то меня вызовут. На самом деле, ничего удивительного: я очень хороший бухгалтер. Мне объясни, как и что надо делать, и я делаю все точно и аккуратно.

Я помолился всем богам и ногой распахнул дверь. Предварительно поднял пистолет на уровень глаз, держа его двумя руками — я совсем не хотел рисковать.

На открываемую дверь бандит среагировал очень спокойно, только голову повернул. Валюшка сидела в метре от него со связанными руками и заклеенным скотчем ртом. Я невольно поморщился: больно будет отрывать. Валек был в моем кресле в том же состоянии. Личико бледное и напуганное.

Страшный же расположился между ними на диване, без оружия, по крайней мере сверху, и смотрел футбол. От него до детей было около метра, если не больше.

Страшный совершенно не испугался. Ну не боялись они бухгалтера, и все тут! Он, даже увидев ствол, не изменил выражения лица. Правда теперь, когда я смотрел на него сквозь мушку, он не казался мне столь уж страшным. И я мог действовать спокойнее, скажем, подранить его и сдать милиции. Если бы это произошло полчаса назад, я бы так и поступил.

Но сейчас решала уже не голова. Я затаил дыхание, мягко, как учили, нажал на спуск, и пуля влетела ему в глаз. С двух с половиной метров это не так уж и трудно. «Беретта» так устроена, что пуля летает, как будто она — продолжение вашего взгляда. Да она и слишком мелкая, чтобы палить куда попало.

Страшный медленно завалился на диван, а дети умудрились закричать сквозь скотч. Но теперь я за них уже не боялся. И не развязывал их, пока Лена не привела себя в порядок.

Потом мы велели детям остаться в комнате с футболом, предварительно вынеся оттуда в коридор труп. Они умницы, они знают, когда нужно молчать и ждать указаний. Кроме того, они очень верят своему папе, отнюдь не считая его никчемным старпером. В моей семье вообще знают, кто старший.

А потом мы с Леной заперлись с пришедшим в себя после скалки бандитом. Лена пару раз добавляла ему «наркоз», поэтому в полной форме он, конечно, не был.

Но в сознание пришел и отдавал отчет в происходящих событиях. Жизнь ему теперь нравилась гораздо меньше, чем двадцать пять минут назад. И здесь я был полностью с ним солидарен. С той только разницей, что это не я ворвался к нему в дом.

Итак, я смотрел в глаза человеку лет тридцати, накачанному, подготовленному, явно умеющему собираться. И готовому в любой момент на любое паскудство.

Он лежал на полу, ноги в дорогих джинсах спеленуты скотчем (совсем недавно я купил четыре катушки), по лбу течет кровь.

— Поговорим? — Я присел перед ним на корточки с «береттой» в руке.

— Ты покойник, урод, — спокойно ответил бандюк.

— А звать тебя как?

— Федор.

— П…ец тебе, Федор, — неожиданно вырвалось у меня. Я, вообще-то, не матерюсь. Но его спокойствие раздражало. Он, похоже, не понял, что наделал. И что мне терять уже нечего. Его вводило в заблуждение несоответствие моих действий с его представлениями обо мне. Поэтому я прицелился ему в колено и выстрелил.

«Беретта» — негромкое оружие. Кость треснула также негромко. Он раскрыл рот и взвыл. Я воткнул ему в пасть заранее приготовленный носок. На попорченной брючине быстро расплывалось темное пятно.

Когда он затих, я передал «беретту» Лене и вытащил носок.

— Поговорим?

— Сука, — прошелестел Федор.