Очи черные. Легенда преступного мира - Виктория Руссо Страница 2

Я благодарно кивнул. Все-таки эта женщина подслащала мне жизнь. Она много лет была нянькой не только мне, но и самой Анне Львовне, о печальном диагнозе которой не было принято говорить вслух. Примерно раз в сезон у нее были приступы, от которых она мучилась и находилась в болезненной агонии. Одинокая Лукерья согласилась присматривать за странной барышней и маленьким свертком, в котором барахтался я. Моя мать, о существовании которой я не знал до определенного дня, сделала все, чтобы обособить нас троих, укрыть от бед и несчастий. Наверное, она не осознавала, что молодой пытливый ум и жажда новых впечатлений рано или поздно прорвут плотину отчуждения, и я отправлюсь в самостоятельное плавание.

Я всегда держу в памяти образ женщины, бывавшей в нашем доме… Она приезжала к нам не часто, но в эти странные свидания я испытывал жуткое смущение от того, что не знал как себя вести при ней, особенно в моменты, когда она начинала плакать. Глаза ее намокали сразу, как только я появлялся на пороге того помещения, в котором мы виделись. Мне казалось, что подобная реакция появлялась при виде меня в связи с тем, что с детства я выглядел болезненно.

— Чахоточный! — дразнила меня в детстве толстуха-Лукерья, а потом с тоской добавляла: — Это потому что материнским молоком не вскормленный.

Я не понимал значения этих слов и просто показывал ей язык и корчил страшную гримасу, которой она никогда не видела, ведь мстил я ей, уставившись в ее затылок, потому как опасался наказания.

— Здоров ли ты, Мишенька? — уточняла расстроенная гостья, внимательно разглядывая мое бледное лицо. — Кушаешь? Тебя не обижают?

На все вопросы я отвечал беззвучно, кивая или отрицательно качая головой. Женщина в слезах очень располагала к себе, привозя различные подарки. Еще от нее вкусно пахло — не так, как от окружавших меня Анны Львовны и Лукерьи.

В теплое время суток мы сидели в основном на веранде. Там слышен шум моря.

— Здесь когда-нибудь поселится моя душа, — прошептала женщина, с улыбкой глядя вдаль. В тот момент ее озаряло солнце, уплывающее дремать за горизонт. Я впервые рассмотрел ее лицо — она была безупречно красива! Природа-художник явно испытывала вдохновение, создавая ее лик! Больше всего завораживали темные глаза, которые были четко очерчены ресницами. Она заметила мой пристальный взгляд и подмигнула. Я покраснел, ощущая себя разоблаченным. Мне было четырнадцать, и в тот день я видел ее в последний раз.

— Твоя мать — чудовище! Гнилостное порождение революции! Гидра! — кричала Анна Львовна во время очередного приступа, который был намного сильнее, чем предыдущие. В ее спальне был жуткий беспорядок, потому что, испытывая прилив отчаяния, она с диким ревом раскидала плетеную мебель, сорвала белоснежные занавески с небольшого окна и раскидала книги. Я поспешил в ее комнату, когда Лукерья завопила мое имя. Мы привязали тетку к кровати, а она, безумно вращая глазами, начала выкрикивать такие ругательства, которых я, отродясь, не слыхивал.

— Она получила письмо от твоей матери. Оно ее очень расстроило! — на ходу произнесла Лукерья, торопливо расставляя все по местам.

— От моей… кого? — растерялся я, будучи уверенным, что моя мама в тот момент привязана к кровати. Я всегда думал, что являюсь отпрыском сумасшедшей женщины, при которой был столько, сколько себя помню. Мы не были близки, но я не осуждал ее за это. Отчужденность я оправдывал ее хворью и смирился с тем, что ласка и нежность не гостили в моем детстве.

— Твоя мать! Ее посадили в тюрьму, потому что она — преступница! Она всегда шла против Бога и получила по заслугам! — выплевывала зло Анна Львовна. Волосы ее были взлохмачены, а глаза болезненно блестели. Образ этот был жутким и отталкивающим, словно она была персонажем сказок о Бабе Яге, которыми ей так нравилось пугать меня в детстве. Мое сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Почему-то мне захотелось громко рыдать, перекрикивая ее жалобное скуление. Желание пролить слезы горечи резко сменилось жаждой смерти — захотелось сгинуть навсегда, чтобы никто не видел моих слез. «Ведь мужественные люди не хнычут!» — твердили бесконечно воспитывающие меня женщины.

— Кто моя мать? Та женщина, которая все время приезжала сюда? — спросил я слабым голосом за ужином.

Лукерья кивнула и поставила перед моим носом кашу, от которой меня уже воротило.

— Больше нечего есть, Мишка. Голод пришел! — выдохнула она устало. — Да и денег нам больше никто не принесет. В тюрьме твоя мамка — слышал ведь?

Она делала вид, что не замечает припухлость моих зареванных глаз, но по ее тихим вздохам я понимал — Лукерья сопереживает. После того, как на меня снизошло откровение Анны Львовны, я умчался из дома и, сидя на берегу моря, провел в слезах несколько часов, перебирая в памяти встречи с красавицей-незнакомкой. Мне вдруг стала понятна причина ее тоски, в которую зябко куталась ее истерзанная разлукой душа… Хотя разлука ли ее терзала? Я вспоминал нашу последнюю встречу на веранде, после которой она больше не появлялась в нашем доме, но присылала деньги, которые каким-то образом получала Лукерья, а после покупала провизию в дом.

— А кто мой отец? — спросил я через силу, почему-то опасаясь ответа. Темы о мужчинах в нашем доме были под запретом. Анна Львовна утверждала, что это — грех и каждый раз грозилась прогнать прочь Лукерью, если она начинала рассказывать про сына пекаря, постоянно подмигивающего ей.

— Кто ж его знает, кем был твой отец, Мишаня, — задумчиво вздохнуло нянька. — Теперь ты сирота, как и я…

— Сирота, но она ведь пока еще…

— Тюрьма — это конец. Даже если выйдет оттудова, все равно не жизнь будет после…

Лукерья вдруг зарыдала так жалобно, что я, не выдержав, подскочил и крепко прижался к ней. Мы долго простояли обнявшись. В какой-то момент я ощутил своей грудью ее приятные крупные выпуклости, не познавшие материнства. Она содрогалась от всхлипывания, а я чувствовал, как в моем паху разгорается костер, от которого по крови разливалась горячая лава желания, раздеть эту женщину и потрогать то, что она таит под одеждой. Я смущенно отстранился, и торопливо направился в свою комнату, буркнув на прощание:

— Покойной ночи!

Уснуть было непросто по многим причинам… Волнения юной крови, связанные с физическим контактом с крепким женским телом и круговорот тягостных дум о том, как жить дальше. Ведь теперь я был в западне настоящего и даже не представлял себе, каким будет мое будущее. Как начать завтрашний день?

— Господи,