Андрей Константинов - Выдумщик Страница 20

И начался для Милы новый виток кошмара. Этот Плейшнер, которого, как потом выяснилось, звали Григорием Анатольевичем Некрасовым, запал на Люду и практически каждую неделю выдергивал ее на день, а то и на два. Плейшнеру жутко нравилось то обстоятельство, что Мила была в школе отличницей, – видимо, когда-то давно Плейшнер, еще в бытность свою Мишуткой, имел какие-то неразделенные чувства к примерной однокласснице, чувства эти со временем трансформировались в комплекс, а теперь Скрипник-Некрасов нашел, на ком этот комплекс выместить.

Плейшнер любил наряжать Людочку в школьную форму (и чтобы бант белый в волосах был обязательно!), а потом трахал – когда один, а когда и с дружбанами…

При этом он все время Милу сволочил, обзывал грязно да еще требовал постоянно хорошей информации о ее клиентах из среды предпринимателей…. А что Мила могла ему сообщить? Клиенты-то сокровенным с ней практически никогда не делились и домой к себе не возили. Она понимала, что Некрасов требует от нее «наводок», но была просто не в состоянии их выдать… Жалобы Люды на высокий «налог» только еще больше распаляли Плейшнера, он и знать не желал, что Миле просто не потянуть установленную таксу – с учетом того, что чуть ли не половина «рабочего времени» у нее уходила на бесплатное обслуживание самого Некрасова, его друзей и «деловых партнеров».

Плейшнеру нравилось пугать Милу, заставлять ее дрожать от страха.

– Крутиться больше надо, мандюшка дешевая! – любил орать на нее Некрасов. – Тогда и заработок будет! Ты хоть одну приличную «тему» выдала, а?! Вот и закрой вафельник! Это тебе не пятерки из школы таскать… Мы тебе, сучке, работать даем, от мусоров закрываем, а ты только ноешь… Толку от тебя… Не будешь крутиться – азербонам отдам!

Миле многие сочувствовали, но реально заступиться за нее никто не решался – своя рубашка к телу ближе, как известно.

Лишь один раз, когда Люда «обслуживала» в сауне переговоры Плейшнера с Бабуином (тем самым, о котором Сан Саныч говорил когда-то как о своей «крыше»), Валера Ледогоров, посмотрев, как Некрасов гоняет Милу, не выдержал и сказал вполголоса, когда девушка ушла мыться в душ:

– Слышь, Григорий – чего ты на нее так насел? Прессуешь в полный рост, задрочил совсем. Она ж нормальная девка…

Плейшнер расплылся в улыбке:

– Баб, Валера, нужно в строгости держать, они, бабы, другого не понимают… Чуть слабинку почуют – и сами на шею прыгнут, повиснут, как ярмо…

Бабуин покачал кучерявой головой:

– Ты ее так до блевотины запугаешь…

– Так это – опять же хорошо, Валера, – хлопнул Ледогорова по колену Плейшнер. – Баба, она, когда боится, у нее очко играть начинает… Сечешь? Жим-жим, – ма-аленькое очко становится, плотненькое… Приятнее засаживать.

И Некрасов заржал, довольный собственным остроумием. А Бабуин промолчал, потому что – не его баба, не ему и «вписываться» за нее… Да и была бы баба, а то ведь – проститутка.

Обнорскому Мила долго не рассказывала о возникших у нее проблемах, да и времени у нее совсем не было, чтобы с Андреем встречаться… А если честно – дело было даже не столько в отсутствии времени, сколько в том, что Миле было просто стыдно рассказывать журналисту всю эту грязь, которая совсем не вязалась с придуманной ей игрой в «разведчицу»… Да и Обнорский сам стал куда-то уезжать надолго.

Но однажды – это было уже в начале 1994 года – Мила все-таки дозвонилась до Серегина, договорилась о встрече, во время которой разревелась и выложила журналисту все… Она совсем не рассчитывала на его помощь, ей просто хотелось выплакаться, ей нужно было всего лишь немножко человеческого участия…

Обнорский обалдел от ее исповеди, разозлился страшно, а потом – потом предложил реальную помощь:

– Бросать тебе это дело надо, Мила, пока совсем плохим не кончилось… Хочешь, я поговорю с кем-нибудь, чтобы тебе работу подыскать?

– Да ты что?! – испугалась Люда. – Думаешь, они меня так просто отпустят? Здесь, в Питере, они меня обязательно найдут…

Андрей покачал головой:

– У меня в ментовке знакомых много и…

Люда махнула рукой и даже улыбнулась, перебивая журналиста:

– Да брось ты… Что твои менты смогут? Они же не будут меня круглосуточно охранять! Да и кому я нужна на работу – я же ничего не умею… Если только в офис кто возьмет, чтобы на столе потом раскладывать… Я же ни компьютера не знаю, ни печатать не умею… И потом – сколько за работу, на которую ты мне можешь помочь устроиться, платят? Гроши ведь… Как на них прожить? Я уже не смогу…

– Ну, а если в другой город уехать? – не сдавался Обнорский. – Можно ведь попробовать все сначала начать… Ты же молодая еще совсем, красивая – тебе детей рожать надо…

Людочка вздохнула и обтерла слезы со щек:

– В другой город?.. Были у меня мысли попробовать в Москву перебраться… В провинции-то я уже не смогу – от тоски там сопьюсь или умом двинусь… Но чтобы в Москву соскочить, «бабки» нужны, Москва-то ведь город еще более дорогой, чем Питер… Надо поднакопить немножко, чтобы хотя бы на однокомнатную квартиру хватило, ну и на жизнь – на первое время… Но с Плейшнером накопишь, как же… Скорее все, что до этого отложить удалось, спустишь… Хоть бы замочили его, что ли… Вон, все бандиты в городе друг в дружку стреляют, а этого – никто не трогает почему-то. Я бы и сама его траванула, но отдачи боюсь. Вычислят и на ленты распушат…

Обнорский странно посмотрел на совсем молодую еще девушку, которая уже так искренне и просто могла говорить совсем страшные вещи:

– Да, положеньице у тебя, конечно, хреновое… Я тебя воспитывать не буду, понимаю, что вот так вот вдруг – тебе все ремесло и образ жизни не бросить… Знаешь, я тебе ничего не буду обещать, но… Может быть, и получится тебе как-то помочь материально, чтобы ты смогла попробовать новую жизнь начать.

Мила недоверчиво и горько усмехнулась:

– Ты что, миллионером стал?

Андрей мотнул головой:

– Пока вроде нет… Да тут не во мне дело… Знаешь, есть разные благотворительные фонды…

– У-у-у! – протянула Мила. – Благотворительные фонды, это я знаю. Это, Андрюша, сплошной кидок. Там только деньги отмывают, а потом между своими их и дербанят. Меня в том году председатель попечительского совета одного такого фонда в Крым на неделю вывозил, так он мне все про эти фонды доходчиво объяснил…

– Да я не про наши благотворительные фонды говорю! – досадливо сморщился Обнорский. – Про наши я и сам все знаю… Я про западные благотворительные фонды говорю…

– Западные?

– Ну да… Знаешь, я в последнее время стал в Швецию часто ездить, а там как цепная реакция пошла – начали и в другие страны приглашать: в Норвегию, Голландию, во Францию… Лекции там всякие почитать, на вопросы поотвечать, в семинарах разных поучаствовать… Ну, дело не в этом. Короче говоря, там, на Западе, этих разных благотворительных фондов – тьма-тьмущая… Бог знает на что люди готовы бабки жертвовать… Иногда мне даже кажется, что у них там с мозгами не все в порядке… Есть, например, фонд помощи бездомным кошкам и собакам в Восточной Европе… Есть Целые программы по защите нашей экологии… И они не просто есть, эти фонды, – они реально нам сюда Деньги перечисляют… И очень удивляются, что сдвигов не происходит. Я там им пообъяснял кое-что… Неважно… Короче, я знаю председателя одного такого фонда – он мне немножко должен по жизни, я его от очень глупого шага предостерег… В общем, обещать твердо не могу, но поговорить с ним попробую… Чем деньги на ветер выкидывать – пусть лучше попробует реальное и конкретное доброе дело сделать…

Мила тогда не очень поверила в реальность помощи от какого-то благотворительного фонда, но все равно – она была благодарна журналисту хотя бы просто за сочувствие.

Неизвестно, как бы сложилась дальнейшая судьба Милы (скорее всего, рано или поздно Плейшнер все-таки додавил бы девушку своими издевательствами и попреками), если бы двадцатого апреля 1994 года она не принесла Некрасову-Скрипнику настоящую тему…

Плейшнер ее тогда к себе на квартиру дернул – передал через быков, чтобы явилась к вечеру. Люда и подъехала к нему, а Некрасов не один был, у него Моисей Лазаревич Гутман сидел, что-то объяснял с какими-то бумажками в руках тоскливо кивавшему невпопад Плейшнеру, который в разных экономических и административных тонкостях разбирался слабо.

Мила, можно сказать, своим приходом просто спасла Скрипника от наседавшего на него «главбуха» – Плейшнер обрадовался, как ребенок, что появилась возможность «сменить пластинку» на более понятную и знакомую:

– О! Явилась – не запылилась, тунеядка мокрощелистая. Слышь, Моисей – ты глянь на нее! Нафуфырена так, что аж в зенках рябит, а работать при этом не желает… Раньше таких, как она, граждане начальнички за сто первый высылали, а теперь их совсем воспитывать некому… Я вот только иногда пытаюсь ей мозгов в башку вложить – все без толку… И что за молодежь такая пошла, лишь бы жрать и ебаться, а рогом в стену пусть за них дядя упирается… Слышь, Моисей, не желаешь запустить ей под шкурку шершавенького? В воспитательных, так сказать, целях?