Данил Корецкий - Свой круг Страница 21

Поскольку из разговоров в учительской он знал, что план выпуска под угрозой, а значит, всех, кто есть в наличии, надо вытащить за уши и выдать аттестаты, то смело открыл торговлю «вспомогательным материалом», гарантируя на сто процентов успех его применения.

Наученный горьким опытом, действовал осторожно и осмотрительно: с явными разгильдяями дел не имел, только с обремененными семьями и работой «взросляками», не способными из-за постоянной вечерней усталости осилить школьные премудрости, страстно желающими получить аттестат, искренне благодарными своему благодетелю и наверняка сумеющими удержать язык за зубами.

Экзамены, как и следовало ожидать, прошли благополучно, радостные «взросляки» пригласили его в ресторан для обмывания долгожданного документа, поблагодарили за помощь, похвалили за отзывчивость и чуткость, только рябой Кошелев мрачнел с каждой рюмкой, а в конце сказал, тяжело растягивая слова:

— Ты ж еще молодой, а что из тебя получится, когда вырастешь? По-моему — большая скотина!

И даже попытался ткнуть своего благодетеля крупным, с оспинами ожогов, кулаком в чисто выбритую и наодеколоненную физиономию, но другие «взросляки» этого не допустили, а Золотов убедился в человеческой неблагодарности и впредь решил иметь дело только с интеллигентными людьми.

Такими, как школьные учителя, которые тоже пригласили его на торжественный вечер по случаю очередного выпуска и наговорили много приятных слов, слушая которые Золотов в первый раз почувствовал, что он не тот, за кого его принимают, и испугался на миг возможного разоблачения.

Но минутный испуг прошел, аттестат был хорошим, характеристики отличными да плюс рекомендация на работу в гороно методистом по вечерним школам.

Должность требовала высшего образования и педагогического опыта, а предлагала скромный оклад и значительные хлопоты, преимущественно в вечернее время, поэтому желающих занять ее не было. Но завгороно сделал хорошую мину при плохой игре и сказал, что, хотя от специалистов-педагогов отбою нет, он считает нужным взять молодого и энергичного парня; ибо главное — желание работать, а опыт придет, и образование — дело наживное.

Стал работать: дело нехитрое, главное — понять систему, а потом вертись себе между запросами и отчетами, указаниями и справками, жалобами и актами проверок.

Освоившись в канцелярской круговерти, Золотов легко имитировал активность, удвоив количество входящих и исходящих бумаг и накапливая их в аккуратных папках.

Начальство сразу оценило трудолюбие и деятельность нового работника, на собрании аппарата его приводили в пример, в личных беседах обещали направление в институт.

Тут-то и появился страшок — предвестник будущего большого страха. Вдруг встретится в приемной заведующего со своей бывшей директрисой, или столкнется в коридоре с Фаиной, или астматический прокурор окажется в президиуме на совещании по проблемам предупреждения правонарушений среди учащейся молодежи…

И поднимутся обличающие персты, и раскроются изобличающие уста, и спадет пелена беспечности с начальственных очей, и обрушится праведный гнев на голову обманщика и проходимца!

Нет, тот настоящий страх, с кошмарными снами еще не появился — ну раскроется и раскроется, что с того? Выгонят со сторублевой ставки — и черт с ними, не велика потеря! Но все же опасение было неприятным: слишком удачно все складывалось и достаточно много — он уже просчитал — обещано в дальнейшем.

Решил подстраховаться, присмотрелся к своему непосредственному начальнику — завсектором Собакину, вечно унылое лицо которого оправдывало фамилию — старый усталый пес, чувствующий, что со дня на день его пустят на шапку.

Подходил, показывал проекты справок и отчетов, советовался, расспрашивал о тонкостях работы. И вообще у Харитона Федоровича такой опыт — десять лет вращался в «инстанциях», интересно услышать его мнение о том-то, том-то и том-то, да и о жизни товарища Собакина было бы очень поучительно узнать молодому, начинающему трудовой путь человеку.

Но Собакин глаза прятал, в разговоры не вступал, отвечал односложно, а намек на собственное мнение воспринял как провокацию.

Золотов чуть ослабил хватку, но из клыков не выпустил, держал осторожненько Харитона Федоровича за безвольную складку между шеей и затылком. Почему ты утром хмурый, как родственника схоронил, а притрусил к кабинету, закрылся — и через пять минут другой человек? Рожа-то, конечно, кислая, но озабоченность мрачную как рукой сняло!

А когда перехватили тебя как-то в коридоре — бумагу срочную подписать, так не подписал ведь: руки дрожали, ручка выпадала! А зашел к себе пальто снять — дрожь и прошла…

Да, кстати, а почему тебя из «инстанций» поперли?

Короче, как-то под праздник скользнул к Собакину, бормотнул поздравления, булькнул круглым газетным свертком, аккуратно вложил в приоткрывшийся кстати ящик стола, тот, как обычно, глаз не поднял, но прохрюкал нечто одобрительное.

Так и сошлись.

А через год с блестящей характеристикой да с направлением гороно поехал за тридевять земель в пединститут, поступил вне конкурса на физвос да сразу окунулся в общественную работу: то на собрании выступает, то в общежитии дежурит, то буфет по профсоюзной линии проверяет, Золотов тут, Золотов там, у всех на виду. Преподаватели им довольны, деканат, комитет комсомола… Ба, да он и не комсомолец, как так? Потупился, объясняет: формализму противился, меня на аркане тянули, для «галочки», а я из принципа, может, конечно, и не прав был, да молодой, горячий… Поверили, приняли.

Тогда и стал расти страшок, а вдруг да выплывет все, вдруг раскроется?

Успокаивал себя: мол, далеко забрался, кто тебя здесь знает, а придет время возвращаться — придумаем что-нибудь…

Он уже с самого начала определился: назад не возвращаться, здесь корни пустить!

И способ придумал: в аспирантуру пролезть да зацепиться на кафедре… Новое место, новая страница биографии, новая жизнь. А старой вроде и не было!

Да только странное дело — так хорошо все начиналось, а потом не заладилось, забуксовало. С учебой не клеилось: науки вроде немудреные, не физика с математикой, шпарил на экзаменах правильные слова газетными фразами, а преподаватели скучали и выводили серенькие «уды».

И в общественной деятельности не преуспел: суетился, гоношился, делал волну, а интерес к нему вроде пропал — поручений не давали, почетными местами обходили, из одних комиссий вывели, в другие комитеты не избрали, к третьему курсу только и осталась одна нагрузка — член комиссии по общественному питанию студенческого профкома.

Буфетчицы, правда, уважали, колбаску сухую оставляли, помидорчики-огурчики парниковые среди зимы, в столовой кормили сносно, не обсчитывали — и то хорошо!

Хорошо, да мало. С преподавателями пытался сойтись поближе — на консультации приходил, расспрашивал о том о сем, пытливого студента разыгрывал — бесполезно.

Выпросил однажды тему — сообщение на научной конференции сделать, подготовил докладик — неделю в библиотеке сидел, выступил, отбарабанил гладко правильные вещи, которые в учебниках, статьях и монографиях вычитал, а ему стали дурацкие вопросы задавать, и выходило, что ничего правильного он не сказал. Так и остался с носом, зря себе голову морочил! И главное, что обидно: другие отсебятину несли, а им аплодировали, и преподаватели приглашали на кафедру, заинтересованно беседовали, обсуждали что-то…

Нет, не везло Золотову, определенно не везло.

С кем хотел дружить — не получалось, липли всякие серые посредственности, одному скучно, так и сложилась у них своя компания. В ней-то он верховодил, истории всякие рассказывал, в основном про дедушку-адмирала, аж рты раскрывали. Правда, радости мало, иногда напоминал себе Ермолая и осекался на полуслове — до того тошно становилось!

Да и с деньгами было туговато: стипендию не получал, отец и дед присылали сотню-полторы в месяц, должно бы хватать, ан нет — у серых друзейприятелей «капуста» водилась в изобилии, в преферанс резались, по кабакам таскались, и он пыжился, тянулся, чтобы не отстать, потому еле сводил концы с концами. Несколько знакомцев «крутились», делали деньги: один джинсами приторговывал, другой заочникам курсовые изготавливал… Но с явной уголовщиной Золотов связываться не хотел, а писать — не получалось, так и страдал, давая зарок, что в будущем еще возьмет свое.

К выпускному курсу мечты об аспирантуре развеялись сами собой, распределение получил по месту выдачи направления, и наступил день, когда новоиспеченный учитель физвоспитания возвращался в родной город, и страх уже прочно поселился внутри, глодал, жевал внутренности.

Теперь не отсидеться в методическом кабинете да в полупустых классах вечерних школ, учитель с учителем не разминется, рано или поздно сведет его судьба с Фаиной или еще с кем, и тогда…