Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11 - Веденеев Василий Владимирович Страница 21

― Мне пора. Спасибо, тетя Роза, за макароны, за чай. Лешка, книги я тебе на днях занесу. С тобой, Алик, мы договорились. А ты, Саня, дави эту мразь уголовную, без жалости дави! ― Виллен оглядел всех. ― Дядя Яша, до свидания. Привет всем.

И ушел.

― Когда в газетах о деле врачей-убийц напечатали, мне в институте прозвище дали, "дитя Джойнта" ― сообщил Лешка.

― А теперь под какой кликухой проходишь? ― поинтересовался Александр.

― "Ошибка Коминформа" ― серьезно ответил Лешка.

Веселый человек Лешка, весь в папу. И ленив в него же. Он единственный из выпуска, кто еще продолжал учиться в институте. Лешка не был вечным студентом, просто он очень долгое время был абитуриентом. Когда он провалился на вступительных экзаменах в первый раз, Вилька и Алик пришли его ободрить. Лешка лежал на кровати и смотрел в потолок. Соболезнования принял, как должное, а на вопрос, что дальше собирается делать, твердо ответил:

― Буду работать.

На робкие попытки узнать, на какой ниве он хочет трудиться, презрительно заметил:

― Вы меня неправильно поняли, я буду работать над собой.

И работал. Вставал, как штык, в шесть утра, делал энергичную зарядку с гантелями, обтирался холодной водой и снова ложился спать. До двенадцати. После обеда отправлялся в историческую библиотеку, где внимательно читал любимого своего Джерома К. Джерома, Дюма-опера, Ильфа и Петрова. Вечером помогал брату Мишке готовить уроки. Пройдя за три года школьную науку еще раз, он вместе с Мишкой поступил, наконец, в неприступный до этого Цветмет.

― Коминформ не ошибается, ― возразил Алик.

― Это он в политических вопросах не ошибается, а в еврейском обязательно ошибется, ― сказал Яша.

― Ша, евреи! Раскудахтались! ― цикнула на Яшу и Лешку Роза. ― Причем здесь еврейский вопрос?

― Еврейский вопрос всегда причем, ― меланхолически пофилософствовал Яша.

― Заткнись, ― распорядилась Роза и спросила: ― Как мама, Саня?

― В рейсе.

― А ты все холостым гуляешь?

― Некогда жениться, Роза.

― Хочешь невесту тебе поищу?

― Уж если надумаю, сам выберу.

― Ты у нас такой. Шибко самостоятельный, ― зацепил Алик.

Без стука распахнулась дверь, и в черном проеме эффектно замерла яркая пышная жизнерадостная еврейская красотка Соня.

― Ты что, совсем с ума тронулась? ― ужасным голосом закричала Роза. Время не знаешь, какое? Ограбят, изнасилуют, что тогда делать будешь?

― Расслаблюсь и буду получать удовольствие, ― репликой из анекдота ответила Соня и осторожно сняла шляпу с широкими гнутыми полями. ― Пожрать есть что?

― Саня, ты макароны все съел? ― спросила Роза.

― Да что ты, там ― на роту.

― Разожги керогаз и разогрей макароны.

― Мерси. ― Соня повесила пальто, взбила волосы и уселась за стол.

― Чего же тогда на стул плюхнулась?

― С интересным мужчиной хочу посидеть. ― Соня повела огненным глазом, улыбнулась, показав идеальные зубы. Розу осенило:

― А что? Бери ее, Саня, пока не изнасиловали.

― Куда это Саня должен меня взять? ― надменно полюбопытствовала Соня.

― Замуж, ― ответил Александр.

― Так я за тебя и пошла! Мне муж нужен интеллигентный и состоятельный. А ты со своими жуликами совсем огрубел. И что ты можешь мне в этой жизни предложить, кроме пистолета под мышкой? ― наглая Сонька встала и двинулась к кастрюле с макаронами. Но на пути ее перехватил Алик, поднял, закрутил, умело обжимая при этом.

― Пусти, дурак, ― для проформы потребовала Соня, для проформы же и отбиваясь. Алик поставил ее на пол.

― Тогда за меня выходи, ― предложил он. ― Хотя не шибко состоятельный, зато до невозможности интеллигентный.

― Так ты же женатый! ― обиженно сказала Соня.

― Не имеет значения и не играет роли!

― Мне бывших в употреблении не надо. ― Соня еще раз сверкнула пылающим взором и ушла с кастрюлей в коридор ― разогревать макароны.

― Да, денек сегодня был... ― подвел итог Александр и выбрался из-за стола. ― Спасибо, хозяева, за заботу и угощение. Пошли, Алик.

Мир мой, моя Москва. Моя от недоступного Кремля до занюханного Малокоптевского.

Они вышил на горб заасфальтированной проезжей части Малокоптевского.

― Ты на Вильку не обижайся, ― сказал Алик. ― Его тоже понять можно. Сам знаешь, как ему с такой анкетой.

― Как там твои?

― А что мои? Нюшка слово "филолог" почти точно выговаривает, Варька в своем институте пропадает, а меня ноги кормят.

― Корреспондентом еще не сделали?

― Не... Литсотрудник я еще, Саня.

Они обошли огороженный забором из железных прутьев двор и миновали калитку.

― Неудобно стало в обход крутить, ― проворчал Алик, и Смирнов оживился, встрепенулся, вспомнил:

― Ты понимаешь, Алька, удивительная штука ― забор! Помнишь, как мы до войны с домом шесть враждовали? Их двор, наш двор, драки, заговоры, взаимные подлянки. Когда я вернулся, забора не было, стопили забор. Гляжу, вы с ребятами из шестого ― не разлей вода. А два года назад поставили эту железную клетку. И опять все началось сначала. Наши пацаны, их пацаны, наш двор, их двор, опять стенка на стенку. Заборчик-то ― тьфу, полтора метра высотой, а ― разделил, разделил!

Они стояли перед смирновской дверью. Побренчав ключами, Александр открыл ее и, не входя в комнату, на ощупь включил свет.

― Зайдешь?

― Поздно. Мне-то что, я в газету с одиннадцати, а тебе с ранья пораньше жуликов ловить. Спи.

Шестеро сидели на стульях возле стены. Ни дать, ни взять ― смиренная очередь на прием к высокому начальству. Или допризывники перед медосмотром. Но для просителей молодые люди были слишком молоды, а для допризывников ― уже переростки. Не очередь к высокому начальству опознание.

Вошла молодая еще женщина, дородная, складная, с ямочками на щеках. Но горе сделало свое дело: затемнило подглазья, сжало рот. За женщиной было двое. Понятые из посторонних посетителей МУРа.

― Приступим к опознанию. Марья Гавриловна, кто из сидящих здесь совершил позавчера вечером грабительское нападение на вашего мужа и вас? Роман Казарян был необычно для себя серьезен и даже слегка торжественен. Прошу вас, будьте внимательны.

Женщина не волновалась. Она спокойно и тяжело вглядывалась в лица. По очереди. В каждое. Праведный гнев заставлял ее быть справедливой.

― Этот и этот, ― твердо сказала она, указав на Витеньку Ящика и Сеню Пограничника.

Молодые оперативники, участвовавшие в опознании, освобожденно оживились, заговорили, а Витенька и Сеня по-прежнему сидели неподвижно.

― Спасибо, Марья Гавриловна. ― Роман взял ее под руку, вывел в коридор. ― Как себя чувствует Петр Афанасьевич? Мы все очень беспокоимся.

― Все четыре года, всю войну на передовой, и ничего, только два легких ранения, а тут... ― Женщина, не изменившись в лице, тихо заплакала. Потом виновато улыбнулась, привычно вытерла слезы и, вспомнив, о чем ее спрашивали, ответила:

― Врачи говорят, что все страшное позади, операция прошла успешно.

― Вот и слава богу. Пойдемте, я вас провожу до машины.

Роман, не одеваясь, дошел с Марьей Гавриловной до "Победы" и, помахав рукой вслед уходящей машине, рысью ― подзамерз слегка ― возвратился на свой этаж и влетел в кабинет Смирнова. Смирнов допрашивал Сеню Пограничника.

― Ты зачем здесь? ― выразил неудовольствие Александр. ― Ты мне складских готовь.

― Все готово, Александр Иванович, ― скромно ответил Казарян. Скромно, но с чувством собственного достоинства, как человек, выполнивший трудовую миссию.

― Тогда иди и жди. Я сейчас освобожусь, ― милостиво разрешил Смирнов. Пограничник понял, что пауза окончена и заунывным голосом продолжил:

― Ножом я пугал только. Я не хотел... Стоял бы спокойно, все в порядке было бы. А он меня с ходу за пищик...

― Он мужик, он солдат, он не мог перед тобой, сявкой, по стойке "смирно" стоять! Ты понимаешь, что теперь тебе на всю катушку отмотают?