Сергей Зверев - Прирожденные аферисты Страница 22

Уже работая с этими людьми, Маслов постигал, насколько это многогранное явление. Имеется множество способов краж, и профессиональные карманники обычно специализируются на каком-то одном, достигая в нем совершенства. Маслов задерживал однажды в метро старого ворюгу. Тот пошел в полный отказ. А потом выяснилось, что у него одиннадцать судимостей, все за кражу правой рукой из правого кармана, и ни разу ни в чем не признался, хотя всегда получал срок.

Есть среди карманников обнималы, которые в транспорте обнимают человека, якобы перепутав со старым знакомым, и вытаскивают кошелек. Есть съемщики, специализирующиеся на съеме с рук дорогих часов – наиболее продвинутые снимают с целым ремешком, другие его режут маникюрными ножницами или бритвами. Ширмачи – они, прикрываясь газетами, пакетами, подлезают к жертве и делают черное дело. Марвихеры, раньше работавшие в высшем свете, а сегодня промышляющие в театрах, дорогих ресторанах и гостиницах. Но основных категорий карманников две – это щипачи и писаки. Щипачи выдергивают кошельки. Писаки разрезают сумки с помощью «мойки» – куска бритвы или «писки» – заточенной до бритвенной остроты монеты.

В Москве карманников была всегда тьма-тьмущая, и Маслов с его ребятами из специальной группы не скучал. Карманнику нужно столпотворение, где люди прижимаются друг к другу, приходят в тесное соприкосновение, в чем многолюдная столица недостатка не испытывает. Кстати, по замашкам на карманников очень похожи «утюги» – извращенцы, получающие удовольствие, прижимаясь к особам противоположного пола. Их тоже приходилось неоднократно задерживать, а потом отпускать, щедро одарив матюгами, – ведь закона против них нет.

Поскольку действуют карманники чаще в группах, то за века своего промысла они наработали способы не только использовать толпу, но и создавать ее. Это называется «делать понты» – затевать какой-нибудь скандал или представление, которое соберет ротозеев. Маслов однажды сам видел, как колотили такие понты цыгане около колхозного рынка. Это было феерическое зрелище. У них был известный ворюга-карлик по кличке Коротышка Аденауэр. Использовали его подельники всегда очень изобретательно – то в форточку кинут, то в бидон из-под сметаны засунут, чтобы он со склада ночью товар выкинул. А для создания понтов его клали в детскую коляску, где он лежал, курил и матерился. Люди до того обалдевали, что и не замечали, как их карманы пустели.

Маслов читал закрытую статью одного криминалиста, который утверждал, что в среднем профессиональный карманник попадается на восьмисотой краже!

Помнится, старые оперативники показывали ему издалека уникума, которого прозвали Вольфом Мессингом, считая, что у того присутствует телепатический дар. Лет тридцать ровно через день он в час пик выходил на промысел на троллейбусные маршруты. И не попался ни разу! Стоило оперативнику, неважно как замаскированному, зайти в троллейбус, как он выходил на следующей остановке и шел домой, к семье и внукам.

Размах этого преступного промысла невозможно оценить, поскольку в большинстве случаев потерпевшие предпочитают в милицию не обращаться, считая, что деньги все равно не вернут, зато затаскают по инстанциям. И эта позиция не лишена оснований.

Работа оперативника по карманникам требовала ряда специфических навыков. Но было два базовых момента – застукать с поличным и не дать сбросить добычу. Бросил вор кошелек на пол – пиши пропало. Скажет – мало ли кто чего уронил, я не в ответе. Поэтому опера брали карманника с двух сторон за руки так крепко, чтобы тот лишнего движения не сделал, и в таком виде тащили в местное отделение – тут стальные руки Маслова приходились очень кстати. Эту композицию прозвали «скульптурная группа». Действительно, карманник и два держащих его за руки инспектора розыска напоминали героическую античную скульптуру.

Карманники не вызывали такой злости, как разбойники, грабители. Шуршали тихо по карманам, крали по мелочам, никого не убивали, если не считать их внутренних разборок, когда вполне могли за крысятничество замочить подельника, утаившего часть выручки. Но все равно они опозорили себя гнусными деяниями – в войну воровали хлебные карточки, иногда обрекая людей на голодную смерть. Да и вели себя порой агрессивно. В Ростове Маслов был в командировке – там свидетеля, давшего показания на карманника, через месяц полоснули бритвой по лицу со словами: «Это наши с ментами дела. Третьему там не место».

В Москве одно время между угрозыском и карманниками велись своеобразные боевые действия. В толкучке воры вполне могли ткнуть оперативника в спину шилом. Первый шрам у Маслова от руки преступника прочерчен на спине – подарок от щипача. Оперативники приноровились класть за ремень сзади книгу. И Маслов тоже стал засовывать за пояс книжку с твердой обложкой, которая сейчас стоит в книжном шкафу и хранит на себе следы подлых ударов. Оперативники в долгу не оставались и наказывали за такое жестко. Хотя по большей части относились к ворам лояльно, рукоприкладством излишне не увлекались. Чаще противостояние было своеобразной азартной игрой, когда интересно, чья возьмет.

В воровском мире карманники всегда были в авторитете и являлись его ядром. К налетчикам, убийцам, бандитам у профессиональных воров отношение настороженное, их редко пускают на верх иерархии. Вор должен воровать, а не стрелять. Другое дело карманник.

Советские исправительно-трудовые учреждения были для карманников катастрофой. Эти люди жили за счет чутких пальцев, делали упражнения, чтобы не терять их чувствительность, – кстати, оттуда пошло выражение «гнуть пальцы», значившее сперва не изображать крутизну, а лишь демонстрировать принадлежность к касте карманников. И вот этих «пианистов» бросали на грубую физическую работу. Поэтому именно они часто уходили в «отрицалово» – то есть выступали против тюремных правил, отказывались работать, затевали смуту. Гулаговское начальство в ответ платило им звонкой монетой – карманников прессовали, ломали им пальцы, чтобы неповадно было лазить по кошелькам. Одно время оперативники уголовного розыска тоже этим баловались – калечили пальцы особенно гнусным рецидивистам, но Маслов этого уже не застал…

В шестидесятые годы воровская идея начала затухать, воры в законе, блатная феня, понятия – все это постепенно уходило в прошлое. Преступный мир терял сплоченность, разваливаясь на отдельных индивидуумов, склонных к антиобщественной жизни. Дольше всех держались карманники. Они продолжали работать группами. Были у них авторитеты, отвечавшие за обучение молодежи, пополнение общака, выделение маршрутов, чтобы в одном автобусе не толкалось несколько групп. К такому авторитету оперативники сейчас и направлялись.

Сон все не шел. Проводница принесла чай в подстаканнике.

– Уверен, что твой человек поможет? – спросил Маслов. – Ты его три года не видел.

– Поможет, – заверил Павлюченков. – Он мне жизнью обязан.

– Как это?

– Я его из серьезных воровских разборок вытащил. Его на перо хотели посадить. И он знает, чем мне обязан.

– Благодарность – понятие эфемерное.

– Еще он знает, что я его закопать могу в три секунды. Поэтому никуда не денется… Может, давай спать?

Но поспать долго не удалось. В Запорожье в купе зашли две девчонки в цветастых платьях – как оказалось, студентки Запорожского сельскохозяйственного института, едущие на практику до станции Чертомлык. Павлюченков помог им пристроить чемоданчики. И девчонки уселись чинно, как на экзаменах, напротив оперативников – строгие и неприступные.

– Девчата, а вы слышали, как заяц устроился председателем колхоза работать? – спросил Павлюченков.

– Нет, – недоуменно посмотрела на него особо строгая брюнетка.

– Ну так слушайте…

В общем, следующие часы – это были сплошные анекдоты, житейские истории, взрывы смеха, шуточки, иногда фривольные, и нескончаемое балагурство. Павлюченков был в ударе, и Маслову невольно пришлось включаться в этот балаган, толкая замшелые одесские истории. При этом Павлюченков объявил, что они такие веселые, потому что журналисты-фельетонисты. Он сам спецкор «Крокодила» в Киеве, а Маслов – заместитель главного редактора «Мурзилки» из самой Москвы. Всё было принято за чистую монету.

На станции Чертомлык мужчины вытащили девушкам чемоданы на перрон. Распрощались. При этом Павлюченкова брюнетка даже чмокнула целомудренно в щечку.

Когда поезд тронулся, Маслов с облегчением вздохнул:

– Уф, ну и выдали мы концерт по заявкам.

– Да. – Павлюченков с оттенком грусти посмотрел на половину тетрадного листка, где аккуратным женским почерком были выведены адреса, имена и телефоны девушек. Положил в пепельницу и поджег зажигалкой.

Огонь быстро съел листок, так что едва не разлетелись искры, которые Павлюченков притушил, капнув из стакана чаем, и вздохнул: