Артуро Перес-Реверте - Королева Юга Страница 22

— Страшное?

— Да просто кошмарное. Поэтому мне захотелось, чтобы ты снова стала красивой, я подхватил тебя на руки и отнес в постель, и мы добрый час кувыркались там.

— Не помню.

— Не помнишь, что мы делали в постели?

— Не помню, чтобы я выглядела страшной.

Конечно, все она отлично помнила. Тереса проснулась рано, с первым смутным, еще серым светом. Пение петухов на заре. Голос муэдзина, несущийся с минарета мечети. Равномерное «тик-так» часов на тумбочке. Ей не удавалось снова уснуть, и она смотрела, как все больше и больше светлеет потолок, а Сантьяго спит, лежа на животе, наполовину зарывшись лицом в подушку, с взлохмаченными волосами и жесткой щетиной на подбородке, касающемся ее плеча. Она помнила его тяжелое дыхание и его неподвижность, похожую на смерть. И внезапную тоскливую тревогу, от которой она вскочила с постели, добежала до ванной, открыла кран — и снова и снова плескала водой себе в лицо; а женщина, смотревшая на нее из зеркала, была похожа на ту, что смотрела на нее сквозь мокрые волосы в тот день в Кульякане, когда зазвонил телефон. А потом отражение Сантьяго у нее за спиной — с припухшими от сна глазами, голый, как и она сама, он обнимал ее, а потом снова отнес в постель, чтобы заниматься любовью среди смятых простыней, пахнущих ими обоими, спермой и теплом сплетенных тел. И призраки опять, до нового приказа, рассеялись вместе с сумраком грязного рассвета — на свете нет ничего грязнее этого нерешительного серого рассветного сумрака, который дневной свет, уже потоком льющийся сквозь жалюзи, загоняет обратно в ад.

— У меня с тобой иногда бывает как-то странно, понимаешь… — Сантьяго смотрел на синее море (оно было неспокойно, и прибой равномерно плескал о камни): смотрел опытным, почти оценивающим взглядом. — Вот вроде бы ты тут, рядом, я тебя крепко держу, и вдруг — раз! Ты уже где-то далеко.

— В Марокко.

— Не говори глупостей. Пожалуйста. Я же сказал, с этим покончено.

И опять эта улыбка, стирающая все. Он такой красивый, в который раз подумала она. Распроклятый сукин сын, контрабандист.

— Ты иногда тоже бываешь далеко, — сказала она. — Очень далеко.

— Я — другое дело. У меня есть дела, и они меня беспокоят… Я имею в виду — сейчас. А то, что происходит с тобой, — это другое.

Он помолчал. Казалось, он пытается поймать какую-то мысль и найти для нее точные слова.

— Это уже сидело в тебе, — произнес он наконец. — До того как мы познакомились.

Когда, пройдя еще немного, они вернулись, старик-араб, торговавший кебабами, вытирал стол. Они с Тересой обменялись улыбкой.

— Ты никогда ничего не рассказываешь мне о Мексике, — сказал Сантьяго.

Опершись на него, Тереса надела туфли.

— Да нечего особенно рассказывать, — ответила она. — Там люди убивают друг друга ради наркотиков или нескольких песо, или их убивают, потому что считают коммунистами, или приходит ураган и приканчивает всех подряд.

— Я имел в виду тебя.

— Я родом из Синалоа. Правда, за последнее время гордости у меня поубавилось. Но я упряма до чертиков.

— А что еще?

— Больше ничего. Ведь я же тебя не расспрашиваю о твоей жизни. Я даже не знаю, женат ты или нет.

— Не женат, — он поднял руку, показывая, что на ней нет кольца. — И мне очень неприятно, что до сегодняшнего дня ты об этом не спрашивала.

— А я и не спрашиваю. Я просто говорю, что не знаю. Как уговорено.

— Что уговорено? Я что-то не помню, чтоб мы о чем-то договаривались.

— Никаких дурацких вопросов. Ты приезжаешь — я тут. Ты уезжаешь — я остаюсь.

— А как же будущее?

— О будущем поговорим, когда оно настанет.

— Почему ты спишь со мной?

— А с кем же еще?

— Со мной.

Он остановился перед ней, уперев руки в бока, будто собираясь пропеть ей серенаду.

— Потому, что ты красивый парень, — ответила она, оглядывая его сверху вниз, очень медленно и не скрывая своего удовольствия. — Потому, что у тебя зеленые глаза, просто убийственный зад, сильные руки… Потому, что ты хоть и сукин сын, но не совсем эгоист. Потому, что ты умеешь быть одновременно жестким и нежным… Этого хватит?.. — Она почувствовала, как все лицо у нее напряглось. — А еще потому, что ты похож на одного человека, которого я знала.

Сантьяго уставился на нее несколько ошарашенно.

Довольное выражение мгновенно исчезло с его лица, и она заранее угадала, что он сейчас скажет:

— Мне не нравится, что я напоминаю тебе другого.

Проклятый галисиец. Все они проклятые сукины дети. Всех только помани — и они тут, и все идиоты. Ей вдруг захотелось поскорее закончить этот разговор.

— Я не говорила, что ты напоминаешь мне другого. Я сказала, что ты похож на одного человека.

— А тебе не хочется узнать, почему я сплю с тобой?

— Кроме того, что я бываю тебе полезна на вечеринках Дриса Ларби?

— Кроме.

— Потому, что тебе хорошо со мной. И потому, что иногда тебе бывает одиноко.

Он смущенно пригладил ладонью волосы. Потом схватил ее за руку пониже плеча:

— А если бы я спал с другими? Что бы ты сказала?

Она высвободила руку — не вырвала, а просто отстранила его мягким движением, длившимся до тех пор, пока он не разжал пальцы.

— Я уверена, что ты спишь и с другими.

— Здесь, в Мелилье?

— Нет. Насчет Мелильи я знаю. Здесь — нет.

— Скажи, что любишь меня.

— Хорошо… Люблю.

— Неправда.

— Да не все ли равно? Я люблю тебя.

Мне оказалось нетрудно разузнать о жизни Сантьяго Фистерры. Перед поездкой в Мелилью я получил, в дополнение к докладу полиции Альхесираса, еще один, от таможни — весьма подробный, с указаниями дат и мест: все начиная с самого его рождения в О-Грове, рыбацкой деревушке в устье реки Ароса. Поэтому я знал, что незадолго до знакомства с Тересой Фистерре исполнилось тридцать два года. Биографию его можно было назвать классической. С четырнадцати лет выходил в море с рыбаками, после службы на флоте работал на amos do fume[37] — главарей контрабандистских сетей, действовавших на галисийском побережье: Чарлинеса, Сито Миньянко, братьев Пернас. Согласно докладу таможни, за три года до встречи с Тересой он проживал в Вильягарсиа и был капитаном большого катера, принадлежавшего клану Педрускиньос — известному семейству табачных контрабандистов, которое как раз в то время расширяло поле своей деятельности, начав заниматься марокканским гашишем. Тогда он состоял на жалованье — столько-то за рейс, — а работа его заключалась в следующем: хорошо зная сложную географию галисийского побережья, он водил катера, доставлявшие на берег табак и наркотики с кораблей и рыбачьих судов, бросавших якорь вне испанских территориальных вод. При этом нередко происходили стычки со службой береговой охраны, таможенниками и жандармерией. И вот однажды ночью, когда катер уходил от погони, лавируя короткими зигзагами между устричных садков у острова Кортегада, Фистерра или его напарник, молодой парень из Ферроля по имени Лало Вейга, включили прожектор, чтобы ослепить своих преследователей, и таможенники на полном ходу врезались в один из садков. Результат: один погибший. В полицейских докладах эта история излагалась лишь в общих чертах, поэтому я принялся звонить по кое-каким телефонам, но все мои усилия оказывались безрезультатными до тех пор, пока писатель Мануэль Ривас, галисиец, мой друг и местный житель — у него был дом рядом с Коста-де-ла-Муэрте, — не раздобыл, похлопотав, подтверждений упомянутого эпизода. По словам Риваса, никому не удалось доказать участия Фистерры в этом инциденте; однако местные таможенники, не уступавшие в жесткости самим контрабандистам — ведь и они росли в тех же деревнях и плавали на тех же судах, — поклялись при первом удобном случае пустить его на корм рыбам. Око за око. Этого оказалось достаточно, чтобы Фистерра и Вейга покинули Риас-Байшас и отправились искать место, где воздух был бы менее вреден для здоровья. Таким местом оказался Альхесирас, приютившийся в тени Гибралтарской скалы: средиземноморское солнце и синие воды.

А там, пользуясь мягкостью британского законодательства, друзья-галисийцы приобрели через третьих лиц мощный катер — семь метров в длину, шестицилиндровый мотор «Ямаха ПРО» в двести двадцать пять лошадиных сил, усиленный до двухсот пятидесяти, — на котором и принялись курсировать между колонией, Марокко и испанским побережьем.

— В ту пору, — объяснял мне в Мелилье Маноло Сеспедес после встречи с Дрисом Ларби, — кокаином могли баловаться только самые богатые. Основную часть контрабанды составляли гибралтарский табак и марокканский гашиш: два урожая, две с половиной тысячи тонн конопли каждый год тайно вывозилось в Европу… Ясное дело, все это проходило через наши места. Да и сейчас проходит.

Мы сидели за вкуснейшим ужином в баре-ресторане «Ла Амистад», более известном среди жителей Мелильи как «Дом Маноло»: он располагался напротив казарм жандармерии, которые построил еще сам Сеспедес в те годы, когда был в силе. В действительности хозяина этого заведения звали не Маноло, а Мохаммед, хотя его знали еще как брата Хуанито, хозяина другого ресторана под названием «Дом Хуанито», которого на самом деле тоже звали не Хуанито, а Хассан — патронимические лабиринты, весьма типичные для такого своеобразного города, как Мелилья. «Ла Амистад» же был популярным заведением с пластиковыми столиками, стульями и стойкой с закусками — сюда наведывались и европейцы, и мусульмане, и нередко люди обедали или ужинали стоя. Кухня великолепная: в основном, свежая рыба и прочие дары моря из Марокко, которые сам Маноло-Мохаммед — каждое утро закупал на центральном рынке. В тот вечер мы с Сеспедесом угощались всей этой роскошью, запивая ее холодным «Барбадильо». И, конечно, наслаждаясь сверх всякой меры. Ибо усилиями испанских рыбаков воды, омывающие Полуостров, уже значительно опустошены.