Татьяна Степанова - Прощай, Византия! Страница 22

— Почему? — спрашивала Зоя.

— Потому, что в ней этого нет.

— Чего нет?

— Огня, — отвечал Анхель.

— А во мне он есть?

— Ты девушка-пряность. Есть девушки-розы, а ты — девушка-пряность. — Анхель переходил на понятный им обоим французский. — Ваниль, и корица, и перец. Перец чили. Это как раз подходит для танго. Только пожедай, я сделаю из тебя звезду. Ты и я должны выступать вместе.

Анхель был владельцем студии и учителем танцев, испанцем по крови, рожденным в Буэнос-Айресе. Каким ветром занесло его в Москву, оставалось тайной. Впрочем, все в студии знали, что у него русская жена и двое детей. Ему было сорок пять лет, когда-то у себя на родине он был известным танцором, но годы ушли. Мириться он с этим не желал, следил за формой, носил яркие молодежные свитера, шелковые рубашки в полоску, кричащие шарфы и танцевал так, что у его учениц — из числа московских офисных барышень, банковских служащих, туроператоров, менеджеров и просто жен, дочерей и любовниц — захватывало дух.

В раздевалке Зоя быстро скинула джинсы, натянула чулки, обулась в черные замшевые танцевальные туфли, вынула из сумки платье. В этом платье она всегда танцевала с Анхелем. Платье — красное, стрейч, с пышными воланами — шло ей чрезвычайно. Аргентинское танго преступно танцевать абы в чем — не тот это танец, не тот стиль. Но сейчас здесь, в этой студии, в этом женском царстве и красное платье, и грацию, и пластику, и даже огонь, и эту самую пряную корицу-ваниль мог по настоящему оценить только Анхель — единственный на текущий момент мужчина и бессменный партнер.

Зоя вспомнила, как однажды между ними произошло то, что должно было произойти непременно. Сестра Дуня тогда уже забросила танцы, Зоя посещала студию одна. Это было вечером после занятий. Она танцевала танго с Анхелем под фонограмму. Он учил ее. Был строг и требователен, как никогда. Вел, направлял, поддерживал, разрешал, отпускал, брал, повелевал. Зоя позволяла ему собой управлять, ощущала себя такой послушной, такой покорной. Она слышала только музыку. Видела себя и его — Прекрасную пару, отраженную в зеркалах. Все случилось здесь, в раздевалке. Она стаскивала тесное, мокрое от пота платье через голову, а он проскользнул, не постучав. Ослепленная, запутавшаяся в платье, она снова очутилась в его руках. «Нет, уйди, нельзя», — хотела она крикнуть, но вышло шепотом, еле слышно. «Можно. — Он высвободил ее голову из складок платья. — Я хотеть. Ты тоже хотеть. Твои глаза мне сказать».

Он всегда путал русские слова, и с произношением у него были проблемы. Он притянул ее к себе — полуголую, в одних чулках и танцевальных туфельках, поцеловал в губы и, как рычаг опоры, вложил в ее ладонь свой член.

Их спугнул… Нет, их потревожил — скажем так — охранник, обходивший студию, гасивший свет. В раздевалке было темно. Щелчок выключателя — и охранник увидел их, сплетенных, свитых, как змеи, на полу среди разбросанных танцевальных костюмов, пышных испанских юбок в горошек и кружев. Потом, позже, Зоя думала об этом чаще, чем хотела. Чем хотела… Например, его глаз в тот миг — миг щелкнувшего выключателя и ослепившего их света — ей было никогда, никогда уже не забыть. И своего ощущения тоже — последняя, самая крайняя степень унижения, стыда, наслаждения и блаженства…

Войдя в зал, Зоя увидела Анхеля. За время, что они не виделись, он не изменился. Купил новый броский свитер. Занятия начались. Зоя сначала танцевала в паре с партнершей. Потом он ее подозвал. Поставил новый диск в стереосистему и…

Танго. Это танец двоих без конца, без начала — можно обойти земной шар: проход, поворот, пируэт, изгиб. Послушное гибкое тело. Железная воля. Музыка — яд, зажигающий кровь. И нет больше никаких кладбищ, могил, заупокойных молебнов, панихид, византийских песнопений. Земля возвращается к земле, смерть к смерти, а жизнь…

— Где ты быть так долго? — Анхель, шепча ей на ухо, снова путал русские слова, но на понятный им обоим французский не переходил. — Я скучать.

— У меня сестра погибла.

— Я слышать, тут девушки говорить. Я ее помнить. Красивая.

Проход, поворот, пируэт, изгиб. Яд.

— Ты стать еще красивей, — дышал в ухо Анхель, — я сходить с ума.

Проход, пируэт, сладкий, сладкий яд… Когда урок закончился, Анхель удержал ее:

— Приходить ко мне. — Черные глаза его умоляли. — Сегодня вечер я один. Жена нет. Ты приходить, я ждать.

Зоя высвободилась. Из студии она поехала на Покровку в кафе ужинать. Стемнело. Она заказала и съела салат, стейк. Мясо, жаренное на углях, показалось ей необыкновенно вкусным. Она ела с аппетитом, почти с жадностью. Выпив чашку эспрессо (все равно сегодня не спать), закурила. Она решала, что делать дальше.

Сквозь огни бульваров, Садового кольца и пробки она отправилась к Курскому вокзалу. Подъехала к знакомому дому. Закрыла машину, вошла во двор, глянула на окно — третье справа на пятом этаже. В окне темно, но ведь он ждет ее. Она поднялась по лестнице, нашарила в сумке ключ. Тихо открыла замок, тихо вошла.

В квартире темно, шторы задернуты. Зоя расстегнула пуговицы — меховой жакет скользнул с ее плеч на пол. Она перешагнула через него. Она была все в том же красном платье с воланами. В комнате на диване лежал человек.

— Это я, — громко сказала она. Как он смеет спать, когда она уже здесь?

Заскрипели пружины дивана. Пахнуло живым мужским теплом, табаком.

— Я пришла. — Зоя потянула красное платье через голову. Это должно было случиться вновь — только уже в других декорациях, при другом освещении, под аккомпанемент капающей на кухне из незакрытого крана воды на пятом этаже дома возле Курского вокзала.

Глава 14. ПЕРВАЯ ЧАСТЬ МАРЛИЗОНСКОГО БАЛЕТА

«Здесь снова ничего. Вчера все были в церкви. Сегодня дома. С мальчиком контакта по-прежнему нет» — еще одна безрадостная эсэмэска полетела от Нины Кате. Настроение у Нины тоже было безрадостным. За окном моросил дождь — холода неожиданно сменились оттепелью.

С самого утра она была в комнате Левы. Решила, что он должен увидеть ее, когда проснется. Увидеть и не испугаться. Лева, проснувшись, не испугался. Он по-прежнему был безучастен ко всему. Нина сама нашла себе компанию: снова рассадила на полу разноцветных зверюшек и стала давать им урок рисования. Рисовали все — от бегемота до жирафа (Нина водила фломастером по бумаге за всех), оживленно комментируя изображенное: вот домик с трубой, вот кот большой, вот маленький кот — котенок, вот собачка бежит, а вот летит самолет. По небу сквозь облака…

Эти самые облака не давали Нине покоя. Уж слишком низко нависали они над крышей бывшей правительственной госдачи, уж слишком были свинцовыми, мрачными. Разогнать эти тучи-облака мог один-единственный звонок. Нина все собиралась его сделать и все не решалась. «Ну что я ему скажу? — размышляла она. — Он спросит, где я. Куда я пропала. И что я отвечу? Скажу, что я переквалифицировалась из зубного врача в шпионы за чужими семейными тайнами? А почему он сам мне не позвонил ни разу за эти дни? Ведь он же обещал. Может быть, он не желает больше со мной общаться. Тогда зачем я буду навязываться?»

От такого вывода стало особенно горько. Нина корила себя: сама виновата. Не надо было подслушивать. После завтрака она случайно подслушала разговор — жена Константина Евгения, которую все в доме звали просто Жека, говорила с кем-то по телефону. «Они вызовут на допрос нас всех, мне мой Костя сказал. Да, и Марка тоже, — услышала Нина. — И все скелеты сразу полезут из шкафа. Да мне, в общем-то, все равно. Я, как и Марк, всегда была здесь чужая».

Жека говорила тихо по своему мобильному. «Надо же, — подумала Нина. — И здесь тоже, оказывается, есть какой-то Марк. Я его вчера не видела. Кто он такой? Марк — имя редкое. Марк, Марек…» Как это и бывает, чужое, случайно подслушанное имя вызвало образ. Образ — воспоминания, сожаление об упущенных возможностях, горечь. «Ну, мало ли что было, — думала Нина, разрисовывая цветными фломастерами на листе домик с трубой. — Ну, встретились пару раз, нет больше, но все равно… Разговаривали, гуляли. Так инфантильно теперь даже школьники себя не ведут. А мне уже двадцать восемь. А он меня старше. Ну, было и было. И прошло. Ведь он же мне больше не звонил. А я.., ну, хорошо, я ему позвоню прямо сейчас, отсюда и что скажу? Я, Марек, пока не могу с тобой встретиться, потому что живу в чужом доме за городом и шпионю… Смерть шпионам — кто это у нас говорил?»

Она вспомнила, кто это говорил. Тот портрет на стене в парадном сталинском мундире. Она слушала по телевизору какую-то передачу, и там говорили про Ираклия Абаканова и про СМЕРШ — лютую смерть шпионам. Она собрала законченные рисунки и протянула их Леве, сидящему на постели:

— Вот, взгляни, как получилось.

Он рисунков не взял. И она положила их рядом с ним. Внизу, в холле, в гостиной слышались громкие голоса. Сегодня дом был полон. Здесь, как успела заметить Нина, жизнь чередовала отливы и приливы активности. Сегодня был как раз прилив.