Аманда Линд - Один коп, одна рука, один сын Страница 22

Манекенов было четыре, все обтянуты тканью, на которой были напечатаны фотопортреты. Первый — с фотографией пастора Ульфа Экмана, проповедовавшего, что транссексуалы — ужасные грешники. Второй — с Джорджем Бушем, которого Ким считал конченым кретином. Третий — с Брэдом Питтом, поскольку, с точки зрения Кима, быть таким красавцем просто неприлично. Четвертый манекен был с портретом его мамочки — по причинам, о которых он предпочитал не думать.

— Мне нравится этот, — сказала Фрэнси.

В руках у нее был пистолет «глок», на удивление легкий, несмотря на то что в магазине помещалось семнадцать патронов.

— Мне тоже, — согласился Ким. — Отдача почти незаметная, и не дает осечек, как многие другие.

— У тебя есть пистолеты-автоматы?

— Нет, но могу достать.

— Достань. Мне надо десять штук. А этих мне нужно два. Нет, давай три.

Один для себя, второй для Крошки Мари, третий для Пера, которому придется-таки научиться стрелять на случай, если нужно будет защищаться.

— Мне еще нужны штуки, которыми можно взрывать, — заявила Фрэнси. — И что-то для прослушки.

— Да-да, нет проблем, — ответил Ким и начал доставать товар.

Фрэнси подошла и встала напротив «Джорджа Буша», который уже выглядел довольно потрепанным. В него было выпущено немало пуль. Он, конечно, больше не президент, но Фрэнси задумалась над тем, каково это — обладать такой неслыханной властью. Та власть, что была у нее, не шла ни в какое сравнение с той, которой когда-то обладал этот человек. Что бы она ответила на предложение сменить свою работу на работу американского президента? Она не могла сказать точно. Например, когда Джордж Буш начал войну в Ираке, он не мог не понимать, что будет много жертв среди гражданских. Чтобы принять такое решение, требовалось больше мужества или безрассудства, чем для того, чтобы объявить войну конкурирующей мафиозной организации. Ведь в такой войне гибнут в основном отморозки, которые, кто в большей, кто в меньшей степени, и так этого заслуживают.

— А как у тебя вообще дела? — спросила Фрэнси.

Ким, державший в каждой руке по гранате, удивленно взглянул на нее.

— Ты о чем? — спросил он.

— Как твои дела? — повторила Фрэнки.

Ким не сразу ответил, потом повернулся к ней спиной:

— Все нормально, спасибо. А гранатомет тебя интересует?

— Нет.

— Только обычные гранаты?

— Да, пожалуйста.

— Сколько штук?

— Я что-то не так сказала?

— Сколько… Нет, все о’кей!

— Если я все-таки сказала что-то не так, извини меня, пожалуйста…

Молчание.

— Я беру всю партию, — сказала Фрэнси.

— А что ты собираешься взорвать? — поинтересовался Ким.

— Пока не знаю. Ты не слышал про такого Закариаса Кона?

Ким как-то засуетился и взглянул на Фрэнси довольно испуганно.

— Я надеюсь, ты с ним не ссорилась? — произнес он.

— Так ты знаешь, кто это? — спросила Фрэнси.

— Я его видел как-то раз, когда ездил в Сараево забирать товар. В самом начале войны на Балканах. Ехать туда было вообще идиотской идеей, но я тогда не понимал, насколько все серьезно. Одним из продавцов был Закариас Кон. Это была банда военных, которые воровали оружие из армии либо у противника. Совершенно сумасшедшие, полные отморозки, хвастались тем, как насиловали стариков и детей, вспарывали животы беременным женщинам и тому подобное. Мне повезло, что я сумел убраться оттуда целым. Слава богу, я догадался не ходить там в юбках и при макияже. Хорошо, что они меня не изнасиловали, когда я завязал волосы в хвост. В любом случае, я услышал о нем вновь пару лет назад. Видимо, он поселился где-то здесь, в Стокгольме.

— А ты знаешь, где именно в Стокгольме?

— Нет.

— А как ты узнал о том, что сейчас рассказал?

— Ренман как-то проболтался, когда был здесь у меня.

— А… ясно…

— Он должен был на прошлой неделе кое за чем заехать, но так и не появился. Ты не в курсе, что случилось?

— Нет. Заболел, наверное. Сейчас у многих грипп.

— Да, понятно. Но мог бы и позвонить.

— Безусловно, должна быть какая-то причина. К сожалению, мне надо ехать. Ну, давай рассчитаемся?

— Конечно.

Фрэнси открыла портфель и передала Киму деньги, пачки тысячных купюр. Потом упаковала покупки в свой «додж», который оставила на заднем дворе, окруженном живой изгородью и (на всякий случай) красным дощатым забором. Для таких случаев ее джип был специально оборудован встроенными ящиками под сиденьями и в спинках.

В свободное время они с Пером ездили на этой машине по карьерам с песком и гравием. Это были самые счастливые моменты их жизни. Но теперь они отправлялись в такие путешествия лишь пару раз в году. Ей их не хватало. Не хватало Пера.

— Береги себя, — сказал на прощание Ким, когда Фрэнси уже села в машину.

— Ты тоже, — ответила Фрэнси и быстро дотронулась до его плеча.

Когда Ким открыл для нее ворота, выезжая, Фрэнси смотрела на него в зеркало заднего вида. Неужели можно быть счастливым, если ты так одинок? Или это апофеоз самообмана? Сама она обожала посидеть несколько часов в одиночестве и поработать в офисе, но она прекрасно знала — это потому, что в любой момент, если захочется, можно оказаться среди близких людей.

Приехав домой, она сразу же заперла все оружие в сейфе, переоделась в купальник и пошла в крытый бассейн. Проплыв двенадцать раз по двадцать пять метров (она всегда считала дистанцию), она увидела, что пришел Пер в плавках и с голенькой Бэлль на руках.

Фрэнси подплыла к бортику и приняла у него малышку. Теплый мягкий комочек дрыгал ножками, и Фрэнси мгновенно превратилась в одно большое любящее сердце.

Пер влез в воду и обнял их обеих. Фрэнси закрыла глаза, и ее наполнили свет, пульсирующая радость и бесконечная любовь.

9

То шторм, то затишье

— Это не очень сложная операция, и у вас абсолютно нет повода волноваться. Я их сделала сотни, и результаты очень успешные.

Говорила пластический хирург Эмма Фридль. Она была примерно одного возраста с Фрэнси и специализировалась на коррекции наружных половых органов. Ее порекомендовал доктор Валлин, потому что настал момент привести в порядок мочевой пузырь и влагалище. После родов Фрэнси мучилась от недержания мочи и цистита, от того, что внешние половые губы отвисли, да и в целом испытывала дискомфорт от ощущения, что там, внизу, все стало каким-то вялым и дряблым.

И вот уже Фрэнси лежала под наркозом на операционном столе и, ей приводили в порядок то, что испортила Бэлль. Очнувшись, она обнаружила, что уже не лежит в кровати, а сидит, съежившись, на потолке в углу палаты и смотрит вниз на свое тело, которое гладит Пер и радуется при этом, что он не женщина.

«А что, если взять да и свалить отсюда? — думала она, сидя на потолке. — Уйти и бросить свое тело. Похоже, у меня как раз сейчас есть такая возможность. В последнее время столько разных заморочек. Не уверена, что у меня хватит сил на все. К тому же Пер достоин женщины лучшей, чем я, а дети — лучшей матери. Конечно, я буду по ним скучать, но нельзя иметь все сразу. Здесь, наверху, очень хорошо. А лежащее внизу тело так устало! А она — это на самом деле я?»

Но потом галлюцинация от наркоза прошла, и она прямо-таки рухнула обратно в свое тело. Теперь Фрэнси слышала себя — она лежала и ныла, что там, внизу, все болит и что она голодная как волк, и требовала принести ей пиццу, и Пер пообещал немедленно это сделать. Какой он все-таки добрый. Она заплакала. Он, естественно, подумает, что это от боли. Но она плакала, потому что думала, что не заслуживает такого мужа.

Через двое суток три оборванные девчонки, у каждой в руке чек на пять тысяч евро, сидели, тесно прижавшись друг к другу, на диване напротив Фрэнси, которая не знала, куда девать глаза. Воздух в помещении вибрировал от страха. Да, они все еще смертельно напуганы. Никому не верят. Не могут поверить, что они теперь свободны, могут идти, куда хотят, могут поехать домой. Время от времени они бросали на нее робкие взгляды. Безмолвные обвинения? Да, она воспринимала это именно так. Наверно, они думали, что она каким-то образом замешана в том, что с ними случилось, хотя и Фрэнси, и Элизабет уже много раз объяснили им, как обстояло дело. Показали фотографии мертвого Ронни Д., чтобы девочки почувствовали уверенность в том, что, по крайней мере, он ничего плохого им сделать уже не может.

— Here are your tickets back to Kiev, — сказала Фрэнси по-английски и отдала им билеты. — I ensure you, no one will hurt you anymore. I am very sorry.[5]

Эти слова прозвучали пустым эхом, можно сказать, ей даже было стыдно.

— Is there anything I can do for you?[6] — попыталась она еще что-то сказать.

Молчание. Двум девушкам было по девятнадцать, а третьей вообще семнадцать, и, без косметики, в убогих свитерках и брючках, они казались совсем детьми. Она видела их пару раз до этого, когда приезжала к Элизабет за деньгами, но тогда не обратила на них никакого внимания. Их вынудили носить маски довольных жизнью шлюх. Угрожали, что убьют их близких, если они только посмеют не подчиниться, поэтому они молчали.