Елена Зевелова - Тайник Великого князя Страница 22

Согласно утверждениям одного из старых работников республиканского сыска, приглашенного для консультаций в расследовании этого громкого дела, рана была нанесена ножом, которые за последние несколько десятилетий вряд ли производились в республике. Скорей всего, по словам бывалого, опытного оперативника, орудие убийства было чуть ли не исторического происхождения. Такие ножи, тем более с таким широким лезвием, глубокой лункой для крови и заточенные не хуже опасной бритвы, сообщил он следствию, изготавливали по спецзаказам выдающиеся ремесленники-художники, скорей всего в эмирской Бухаре и ханской Хиве. Как правило, они украшались золотом и драгоценными камнями и считались царскими подарками. Да и сталь, использовавшаяся для таких ножей, была или дамасская, или шустовская. Но на версию старого сыскаря внимания никто не обратил, подумав, что в силу возраста он просто давно впал в маразм.

Наряду с этой потрясшей горожан вестью по Ташкенту поползли различные связанные со зверским убийством слухи и домыслы, распространяемые в основном в среде интеллигенции родственниками и близкими самого Пулатова. Одни «с полным знанием дела» рассказывали своим знакомым, что главной причиной убийства послужили большие деньги, якобы вырученные с помощью бандитов от продажи мяса, «уведенного» с мясокомбината и реализованного на рынках города. Потом заговорили о том, что будто бы Пулатов не вернул взятые на это дело из воровского «общака» средства. Утверждали даже, что один из шефов «крейсера Ворюг», как в народе назвали возведенное из стекла и бетона в районе Старого города здание всемогущей компании «Узбекберляшу», где располагался главный офис Пулатова, не отдал крупные «бабки», причитающиеся за многие совместные делишки и дела, его «крыше», состоявшей из высокопоставленных работников местных органов и воровских авторитетов.

Согласно другой версии, активно распространявшейся народной молвой, трагедия в доме Пулатовых произошла вследствие кровной мести некоего старого приятеля Таджибая по его бурной молодости, сестру которого Пулатов якобы изнасиловал и бросил, отказавшись жениться, а семью полностью разорил. Самого же товарища юности, подавшего громкий голос протеста, как утверждали злые языки, убиенный директор мясокомбината с помощью связей отца и своих собственных сумел на многие годы упрятать за решетку где-то в центре России. Выйдя через многие годы на свободу по амнистии, тот решил рассчитаться за себя и свою семью сполна.

Третьи же, как будто бы вхожие в дом Героя Соцтруда, предполагали и говорили своим знакомым о том, что причина жестокой трагедии кроется в предках самого Таджибая Пулатовича Пулатова, влиятельных то ли баях, то ли киргизских манапах, входивших в свое время во влиятельные басмаческие круги Туркестана. Ради серьезных денег, положения и званий, которые они получили в награду от власти Советов, они якобы переметнулись в лагерь красных и сдали им вместе с тайниками оружия и деньгами местонахождение зарубежных басмаческих лагерей и чуть ли не тайники с запрятанным золотом эмира Бухары, сумевшего уйти за кордон от конницы Фрунзе. Эти люди как раз и утверждали: все, что во многом способствовало головокружительной карьере папаши Пулатова и самого Таджибая, и стало причиной внезапной насильственной кончины их могущественного и влиятельного главы рода.

Спустя неделю Глодов совершенно случайно узнал и другую, потрясшую его не менее, а, может, и гораздо более, чем смерть Пулатова, криминальную новость, заставившую его просто сжаться в комок. После этой вести Слава даже перестал шляться по общежитиям, встречаться с девчонками и участвовать в коллективных вечеринках и прогулках в город. Он даже вообще стал стараться не выходить из дома, все больше посвящал себя занятиям, подготовке к экзаменам, ну и, конечно, тренировкам на стадионе «Пахтакор». Эту ошеломившую его до глубины души весть, которую никто в городе, кроме совсем уж узких кругов, не обсуждал и даже не узнал, сообщил ему бывший школьный товарищ, студент пятого курса журфака ТашГУ Толик Скоробогатов, довольно часто печатавшийся в газетах «Вечерний Ташкент» и «Правда Востока». Трагическое известие Скоробогатов, неплохо знакомый с некоторыми криминальными авторитетами города, поведал Вячеславу, когда они встретились неожиданно прямо возле ворот театрального института и решили съесть мороженое, посидев на скамеечке во дворе вуза.

В ужас повергло Славу сообщение о том, что в квартире своих родителей ударом узбекского ножа в самое сердце несколько дней назад был убит известный в городе бандитский авторитет Шурка Смагин. Убийство, по словам Толика, было совершено днем, когда родителей Шурки не было дома, и в квартире он оставался один. Особых подробностей он не знал. Знал только со слов своих знакомых, что смерть Смагина наступила мгновенно от сильного, скорее всего, профессионального удара и, судя по заключениям медэкспертов, он даже не успел вскрикнуть. Предполагалось также, что своего палача Шурка знал довольно близко или, скорей всего, узнал его, а может, и сам привел в дом. Но в квартире его родителей ничего не тронули. Еще ему сказали знающие люди, что хотя родителям Смагина соседи и друзья все эти дни выражают «искренние» соболезнования, но, в общем-то, с его, хоть и трагическим, уходом многие люди в городе облегченно вздохнули. Что же касается следствия по его делу, то оно, по мнению этих людей, будет вестись чисто формально и результатов никаких не даст. Своими бесчисленными выходками, бесконечными участиями в погромах и разбоях в городе Смагин до того надоел местным органам МВД, что хоть и такой страшный, но для них это был выход из запутанной криминальной ситуации, связанной с его пребыванием на воле.

Глодов просто содрогнулся от этого известия и еще от сообщенного вскользь Скоробогатовым факта о том, что орудием убийства Смагина, совершенного с особой жестокостью, скорей всего, был нож исторического происхождения с шириной лезвия чуть ли не в пол-ладони, судя по заточке и лунке для крови, дамасской или шустовской стали…

А когда утром следующего дня Вячеслав Глодов и другие спортсмены из секции метателей молота пришли на тренировку на стадион «Пахтакор», они никак не могли попасть на склад спортинвентаря. Прождали так битый час, пока не подошел сам Наркас Мулладжанов и еще двое метателей. Дверь склада была заперта снаружи на внушительный амбарный замок, да еще и на ключ внутреннего замка. Бессменного хранителя спортивных снарядов молотометателей старого сторожа Урман-ака, всегда бывшего на месте в это время, как ветром сдуло. Прождав некоторое время, дверь на склад по просьбе тренера вскрыли вахтеры из центрального административного здания стадиона, у которых на все случаи жизни имелись дубликаты ключей от всех замков. Когда же негодующие спортсмены большой оравой вместе со своим тренером, ругающим всеми возможными и невозможными словами бедного старика Урмана, вошли внутрь прохладного деревянного складского помещения, то в отдаленной комнате обнаружили его холодный труп. Урман-ака повесился на металлической струне, одним концом закрепленной на привинченном довольно высоко, почти у потолка, мощном крюке для тяжелых спортивных снарядов. Судя по сообщению милиционеров, вызванных администрацией стадиона, смерть старого кладовщика наступила еще вечером предыдущего дня, так что окаменелое тело его ребята-метатели с трудом смогли снять и даже помогли медикам погрузить на носилки «скорой помощи». Металлический трос же снять не смогли даже они, настолько глубоко он впился в шею, что любое непрофессиональное действие в этом направлении могло оставить мертвого Урман-ака еще и без головы. Был он все в той же, потерявшей от времени вид, узбекской тюбетейке, в своем любимом старом замызганном и потертом за долгие годы халате, надетом на худосочное голое тело, и остроконечных калошах на босу ногу с красным байковым подбоем внутри.

Когда карета «скорой помощи» с сиреной отъехала от стадиона, а ребята вместе с милиционерами обсуждали случившееся, шумно разговаривая перед дверью склада на улице, Глодов, сделав вид, что забыл что-то в помещении из своих вещей, заскочил в ту комнату, где он застал Урмана со Смагиным, когда тот передал от неизвестного старику ту самую «черную метку», с которой все и началось. Сунул руку в гору хаотично набросанных здесь старых спортивных снарядов, грудой лежащих на дальней полке. Место это он запомнил точно и даже во сне нашел бы его. Но там, к его удивлению, ничего не было.

В дальнейшем узнал он из рассказов не раз приходивших после этого случая поговорить с метателями оперативников местного отделения милиции, что фамилия Урман-ака, оказывается, была Исмаилов. И то, что до известного национально-государственного размежевания Туркестана 1924 года старого кладовщика звали не иначе как Исмаил-бей. Сопоставив все последние трагические «случайности», произошедшие в городе, с тем, что он видел и слышал на складе у Урман-ака, когда они вместе с метателями сборной страны пили пиво в кафе на стадионе, Глодов пришел к страшным для себя открытиям. Но, прежде всего, он решил окончательно и бесповоротно больше никогда и никому об этом не рассказывать и даже никогда не вспоминать. Вычеркнуть все из памяти. Стереть навсегда.