Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович Страница 22

Он умолк, углубившись в свои воспоминания, в которых места для остальных уже не было.

Но тут интерес к разговору проснулся у Пети Весовщикова. Хрупкий, как его сразу же окрестили в камере, обратился к Коростылеву, потому что Павлов закрыл глаза и, улыбаясь, что-то шептал неразборчиво.

— Слушай, Костыль! — спросил он. — А почему Сибирь Сибирью прозвали?

— „Не назвать ли нам кошку кошкой…“ — ухмыльнулся Коростылев. — Видишь ли, Петенька, история завоевания Сибири тесно связана с двумя именами, известными любому сибиряку: это — Ермак Тимофеевич, атаман разбойничьей шайки волжских казаков, грабивший и убивавший русских и персидских купцов, бравший на абордаж под клич „сарынь на кичку“ даже царские суда, второй — это Строганов, его семья в шестнадцатом веке обосновалась в Европейской части Урала. Строгановы пользовались громадными привилегиями еще со времен Ивана Грозного. На своих землях они сразу же заложили шахты, где добывали соль и железную руду. Им было даровано право завести собственное войско и свою полицию. И Ермак Тимофеевич двинулся за Урал во главе пятисот казаков, вооруженных и оснащенных на деньги Строгановых.

В 1581 году Ермак начал завоевывать Сибирь и годом позже захватил уже столицу местных татар — город Сибирь. Хан татар Кучум бежал на юг, но через два года устроил ловушку Ермаку, когда его дружина была пьяна, и напал на нее. Дружина Ермака была перебита, а он сам, как гласит легенда, бросился в Иртыш и утонул, поскольку тоже был в нетрезвом состоянии. Однако по его картам другая казацкая дружина, уже усиленная царскими войсками, захватила город Сибирь и сравняла его с землей. А это название и унаследовала вся огромная территория к востоку от Урала.

— Обязательно надо русских пьяницами обозвать? — нахмурился Пан.

— Так с относительно трезвыми никто не мог справиться: ни Кучум, ни другие царьки! — огрызнулся Коростылев. — А от пьянства все наши беды. На этой барже едут почти все, первопричиной бед которых явилась водка. Или скажешь нет? — ехидно добавил он.

Пан отрицательно покачал головой.

— Нечего все сваливать на водку! — заявил он решительно. — Пьют все, а преступников меньшинство. И пьют, идя на преступление, а не идут на преступление, выпив.

— Хочешь сказать, что преступники будут всегда? — сыронизировал Коростылев.

— А ты вглядись в себя! — порекомендовал Пан. — Умный человек, ученый, занимал хорошее положение, зарабатывал неплохо, но что-то тебя все время толкало к преступлениям. Я про тебя давно слышал: девочек несовершеннолетних совращал, наркотой торговал, а потом притон организовал с сауной и массажным кабинетом…

Коростылев не успел ответить. Объявили обед и стали разносить воду. В трюмы просто спускали бадьи с водой, кружка была у каждого своя, чтобы не разносить инфекцию.

— Что там творится в трюме! — вздохнул Пан. — Не приведи господь.

— Интересно посмотреть! — ухмыльнулся Игорь.

— Ничего интересного нет! — злобно оборвал его Пан. — В конце путешествия оттуда достанут не один труп. И не одного успеют опустить. Там страшные люди сидят: безжалостные к себе, а уж других они тем более не жалуют.

— Хочешь сказать, что эти преступления не расследуются? — не поверил Игорь.

— А кому там расследовать? — удивился Пан. — Мы с тобой почти двое суток будем плыть. А те — неделю. Трупы сгниют, расследовать нечего. Или ты думаешь, что из этих кто-нибудь в свидетели пойдет?.

И он весело захохотал, представив себе такую несуразность.

— И что, просто списывают? — не поверил Игорь.

— Проще некуда, проще простого! — недовольно пробурчал Пан. — Многие вскрывают себе вены, чтобы только не плыть в ад. Так хотя бы есть надежда, что их спасут в больничке. А здесь ты обречен, если ты один. Редкий силач справится с волчьей стаей. Разорвут на части. Волки, одним словом.

Он умок и стал уничтожать свои запасы, жадно запивая водой. Предложить поделиться ему даже не пришло в голову. Да здесь это и не было принято. Другое дело, если ты в „семье“. Тут уж все общее. И друг за друга стоят горой. Обидеть одного — значит обидеть всех. И пощады не жди.

— Неужто не пытаются бежать? — удивился Игорь. — Все же шанс!

— Пуля догонит! — ухмыльнулся Пан. — А потом: куда ты денешься в тайге, если места не знаешь. Будешь ходить по кругу, как заведенный, пока бензин не кончится. А потом или поймают, или сам сдохнешь. Ты у доцента спроси! Он тебе все расскажет про цветочки-ягодки, про пестики-тычинки…

— Не только! — прервал его прислушавшийся к разговору Павлов. — Я, брат, знаю, в какое время что цветет и созревает в тайге, какой зверь и какая птица водится, какое время самое теплое в тайге…

— И какое? — нетерпеливо перебил его Пан.

— Вторая фаза лета: с четвертого июля по четвертое августа, — пояснил Павлов. — Это самая теплая часть лета, когда созревают плоды черники, морошки, голубики, смородины, малины. Правда, в некоторые годы возникает дефицит влаги, в лесах усиливается возможность пожаров.

— Это самое светлое время года? — допытывался Пан.

— Нет! — улыбнулся Павлов, понимая, что интерес Панжева вызван совсем не природным любопытством, а чем-то другим. — Наиболее светлое время года с десятого июня по третье июля, в первой фазе лета.

Пан молчал. Всем было ясно, что он первым задумался о побеге. То ли слова Игоря подхлестнули естественную тягу к воле и свободе, то ли в неволе у человека всегда возникает мысль о побеге, но Константин Иванович серьезно стал подумывать о том, чтобы при первом удобном случае смотаться в тайгу с концами. Только, по его мнению, надо было делать это умно, не с кондачка, не пацан ведь. Предварительно надо хорошенько обдумать, а уж потом и действовать.

— В побег идут с „бараном“! — ухмыльнулся Пан.

— Это больше разговоры! — подключился Моня. — Не каждый сможет есть человечину.

— Почему человечину? — искренно удивился Игорь, не усмотревший в слове „баран“ двойного смысла.

Все расхохотались. Такая наивность без пяти минут служителя закона, хотя и несостоявшегося, умиляла. Становилось понятно, почему судебная система страны настолько беспомощна, откуда полный отрыв от действительности, неумение применить закон в жизни, а может, и нежелание, если не разрешают сверху.

— В побег берут лишнего человека не из компании блатных, — охотно пояснил Моня. — Если продукты кончаются, а тайга все еще не кончается, то этого лишнего убивают, а его мясо жарят на костре и едят какое-то время.

— В тайге можно прожить и без человечины! — вмешался Павлов. — В тайге обитает около девяноста видов млекопитающих, среди них: лось, кабарга, кабан, косуля, заяц-беляк. Птиц семьдесят видов: тетерева, глухари, рябчики. Лови и ешь!

Павлов увлекся и стал рассказывать про таежные леса, состоящие из сибирской ели с примесью сибирского кедра и пихты, про восточносибирские леса, светлохвойные из лиственницы Гмелина, в основном, а на северо-востоке из лиственницы Каяндера. Он говорил о мощных эдификаторах, создающих под кронами своеобразную среду со слабой освещенностью и бедной минеральным питанием. Он хвалил лучше освещенные лиственные леса, где хорошо развит подлесок из ерника, душеки и кустарниковых ив, кедрового стланника, даурского рододендрона, багульника и толокнянки с брусникой и голубикой. Он рассказывал о пожарах и о гарях, на которых вновь и вновь возрождала свою жизнь лиственница.

Но его уже никто не слушал. Вернее, делали вид, что слушают, но опять каждый думал о своем. Под умные речи хорошо думается именно о своем, непонятные слова обтекают сознание, не задерживаясь, лишь создают журчащий фон, под который так хорошо спится и думается.

Павлову тоже не нужен был слушатель. Он спешил выговориться, словно предчувствуя, что ему немного осталось времени на разговоры. Павлов любил Читать лекции и как член общества знания часто разъезжал по маленьким городам и еще меньшим весям, неся в народ знания. На лекции приходили, в основном, бабуси, изнывающие от безделья, у которых дети выросли и разъехались кто куда, вот они и маялись от одиночества. Но Павлову и тогда не нужна была большая аудитория. Он с удовольствием читал лекции и для одного слушателя, будучи самодостаточным человеком.