Иван Шевцов - Грабеж Страница 23

Ермоловские нутрии, или, по Смирнову, «крысы», были объектом зависти председателя дачного кооператива, и это больше всего не нравилось Вячеславу Александровичу. Он принадлежал к тем людям, которые предпочитают оставлять последнее слово за собой.

— А ты, Смирнов, чужую фамилию носишь, — вдруг заявил Ермолов.

— Это почему ж чужую? Я фамилию не менял! — с недоумением спросил Смирнов.

— Обманчивая она, и совсем не подходит тебе. Фамилию носишь смирную, а сам злой.

— Злые бывают собаки, а я, Ермолов, человек. На всякий случай поимей ввиду. — Глаза Смирнова обиженно поблескивали из-под отяжелевших век.

— Да ведь люди, как и собаки, разные — добрые и злые, добрые и мерзкие пакостники.

— Вячеслав Александрович, не заводись, не порти погожий день, — попытался прекратить перепалку Добросклонцев, беря Ермолова под руку и подталкивая к калитке. И шутливо прибавил уже вполголоса: — Это даже негостеприимно по отношению к зятю. Я к тебе в гости приехал с хорошим настроением, а ты меня встречаешь какой-то ненужной сварой.

Ермолов и сам уже понял, что хватил лишку.

— Да ну его, — махнул рукой так, что звякнули медали, и послушно пошел вслед за внуком, подталкиваемый зятем. Но угомониться не мог, видно, крепко допек его председатель кооператива. — Я вот иногда думаю: кто мы — русские люди? Мы особое племя самоедов. Поедом едим друг друга, как наши далекие предки — князья, пока их Дмитрий Донской не собрал на Куликовом поле. — Он остановился, не доходя до крыльца, и придержал зятя за локоть. — Я недавно в Москве в рыбном магазине в очереди стоял. Живого карпа продавали. Очередь медленно двигается, и вот там один такой же, как и я, говорливый мужичонка, только, видно, ученый, подкованный, рассказывал, что один русский царь — кто именно, я не расслышал, — хвастался перед чужестранным королем, приятелем своим: мне, говорит, мой народ кормить не надо, поскольку мои подданные с большой охотой едят друг друга, тем и сыты бывают.

— А ты назовешь мне царя, который бы кормил свой народ? Такого история не знает. Наоборот, народ всегда кормил своих царей и их придворную челядь.

— Да я ж не об этом, — огорченно возразил Ермолов. — Я к тому говорю, что самоеды мы, вроде нашего Смирнова, и это у нас наследственное.

— Да брось ты, тоже мне — нашел самоеда… Твой Смирнов просто дурак.

Из дома вышла Екатерина Вячеславовна, и разговор тестя с зятем оборвался.

— Поспать не пришлось? — участливо спросила жена. — Может, приляжешь на часок? Я постелила наверху.

Юрий Иванович ответить не успел, хлопнула калитка, и раздался бодрый голос Станислава Беляева:

— Здорово, москвичи! С великим праздником вас! В темно-сером костюме, белой сорочке при галстуке он выглядел франтовато. Рядом с ним стояла жена, Нина Алексеевна, — белокурая, с застенчивой улыбкой на порозовевшем лице и с круглой коробкой — тортом в руках. Направляясь навстречу гостям, Ермолов спросил в ответ на приветствие Станислава:

— Ну как, ты все воюешь?

— Воюю, Вячеслав Александрович. Наше дело такое — очищать общество от разной нечисти. А она, к сожалению, не убывает. Во всяком случае, на наш век хватит.

— Да уж куда там: убывает. Как бы не прибывала, — охотно согласился Ермолов. — По зятю сужу: ни сна, ни покоя… — Он хотел еще что-то добавить, но к ним подошел вразвалку Женя, стал, скрестив на груди руки, и иронически сказал:

— Дед, а там, между прочим, вас заждались.

— Где там? — повернулся к нему Ермолов.

— Бабушка и мама. Помогать надо.

— А что отец, а ты? Вот так, Стас, без деда не могут обойтись. Дед всем нужен. Ладно, иду. Извини-прости. Ты уж располагайся, как дома.

— Мне с Юрой надо потолковать, — мягко заметил Станислав и пошел к Добросклонцеву, который, присев на корточки, разжигал костер для шашлыка.

Добросклонцеву тоже нужно было поговорить с Беляевым о деле. Когда тот подошел, он, не вставая и не отвлекаясь от своего занятия, как бы между делом спросил:

— Ну что Коньков? Не объявлялся?

— К сожалению, пока глухо — как сквозь землю провалился. Правда, удалось установить личность парня, с которым он встречался на другой день после бегства из психиатрички. Некто Анатолий Павлов, студент МИИТа.

— С ним говорили? — поинтересовался Юрий Иванович. — Со студентом?

— Я считаю преждевременно. Надо понаблюдать. Позавчера я разговаривал с Мироновой и передал ей данные. Она не докладывала тебе?

Добросклонцев не ответил, и Беляев понял, что о Павлове он слышит впервые. Тоня и в самом деле еще не успела доложить Добросклонцеву и проинформировать Беляева о вчерашней ее встрече с Павловым. Разговор был кратким, но обнадеживающим. Когда Тоня спросила Анатолия, давно ли он знаком с Коньковым, тот так искренне недоуменно повел плечами, что в первый миг можно было подумать о каком-то недоразумении, ошибке со стороны сотрудников милиции.

— Но вы же были у него на квартире третьего дня, встречались с ним!

— Дядя Коля, вот кого вы, наверное, имеете в виду. — Павлов добродушно улыбнулся и рассказал, как познакомился с «дядей Колей» возле комиссионного магазина и тот пообещал продать по дешевке японский магнитофон, попросил взаймы десятку и дал свой адрес. Так что он заходил по поводу магнитофона.

— И чем же кончилась ваша встреча с Коньковым? Вы купили магнитофон?

— Какое там, — Павлов небрежно поморщился. — Половину аванса получил: пятерку. Он оказался банальным алкашом.

— Значит, надул на пятерку. А в психлечебницу вы к нему зачем приходили? — спросила Тоня на всякий случай, авось клюнет. Павлов «клюнул», ответил с вежливым равнодушием:

— Все за тем же.

— За пятеркой?

— Надеялся на магнитофон.

— Японский магнитофон, надо полагать, немалых денег стоит? А вы человек небогатый, насколько мне известно, родители вам не помогают. — Тоня со слов студента-однокурсника Павлова знала, что Анатолий подрабатывает личным шофером у какой-то важной особы. Фраза «насколько мне известно», произнесенная с ударением, заставила Павлова насторожиться. Виноватая, застенчивая улыбка тенью скользнула по его румяному лицу. Он догадался, что эта симпатичная женщина-следователь навела о нем справки, и решил играть наивную откровенность, но игру вести не поспешную.

— Приходится подрабатывать.

— Чем? — в упор спросила Тоня.

— По-разному, как придется: тому подсобишь… — Он запнулся, не стал дальше распространяться.

— У вас есть водительские права? — опять забросила удочку. Павлов догадался, куда клонит следователь.

— Да, я помогаю одному товарищу по шоферской части. Когда он возвращается из гостей, сами понимаете, под градусом за баранку не сядешь, тогда я в роли персонального шофера. — И опять тихая непринужденная улыбка заблестела в его глазах.

— Кстати, вот вы говорите, что навещали Конькова в психиатрической лечебнице. А откуда вы узнали, что он там? — неожиданно спросила Тоня. Но Павлов и глазом не моргнул, не растерялся. Он был готов к такому вопросу.

— Я пришел к нему на квартиру. Никого не застал. Спросил во дворе какого-то парня. Он мне и сказал, что дядя Коля в психичке. И адрес назвал. — Голос Павлова ровный, спокойный.

Все кажется логично и естественно, но опыт подсказывал Мироновой, что логика и спокойствие Павлова обманчивы. Интуитивно она ждала от этой беседы чего-то важного, за что можно будет ухватиться в дальнейшем расследовании, и потому не спешила с вопросом, к которому их разговор подошел вплотную. Она не верила ни в магнитофон, ни в пятерку, как не верила наивным глазам студента. Уж больно он невозмутим. Пришла пора спросить о главном.

— Так кто же ваш благодетель или работодатель, словом, товарищ, у которого вы служите шофером?

На этот счет Павлов имел строгий наказ шефа: не афишировать их знакомство, тем паче дружбу. И теперь терялся в догадках, известно ли следователю имя человека, у которого он «работает шофером». Скрывать в данной ситуации было бы неразумно, и он назвал Ипполита Исаевича Пришельца. Не очень охотно, сдержанно и неопределенно отвечал он на последующие вопросы: чем тот занимается, где живет, бывал ли у него в квартире, сколько, наконец, «хозяин» платит своему «личному-персональному»?

Павлов приготовился к долгому разговору, но Миронова вдруг поставила точку и, попросив Павлова сообщить в милицию, если ему станет известно местонахождение дяди Коли, простилась.

Беляев и Добросклонцев о беседе Мироновой с Павловым в этот день еще не знали. Юрий Иванович считал, что через Конькова можно размотать уже довольно запутанный клубок следствия, и если его не найдут, продвигаться вперед будет очень трудно.

Сухие дрова, зажатые с двух сторон поставленными на ребро кирпичами, пылали весело и жарко, и не прошло и часа, как они превратились в горячие угли, и сверху на кирпичи легли шампуры, унизанные сочной бараниной. Беляев сидел рядом с костром на низеньком стульчике и наблюдал, как Добросклонцев переворачивает шампуры, подставляя на угли то одну, то другую сторону, как вспыхивает вдруг пламя от капнувшего на угли жира, и Женя гасит огонь брызгами холодной воды. А неугомонный Вячеслав Александрович, звеня медалями, возбужденно сновал от костра к террасе, где женщины сооружали праздничный стол, давал советы и делал замечания, а больше всего изливал Добросклонцеву и Беляеву, по которым соскучился и был искренне рад встрече с ними, свои мнения и предложения, как всегда категоричные и безапелляционные. Возмущался болельщиками, которые пачкают стены зданий и заборы эмблемами спортивных клубов. И попутно ругал милицию, которая не принимает мер против этих пачкунов.