Вячеслав Денисов - Дело государственной важности Страница 23

– А если судья не поверит или прокурор подослан Кряжиным? – спросил, чувствуя волнение, Занкиев.

– Время, – сказал надзиратель.

Кавказец достал из кармана стодолларовую купюру и, не глядя, сунул в его сторону.

– Кряжин ничего не знает. Разбирательства случатся потом, и плевать, что будет с судьей, прокурором и этим шакалом в метре от меня. Главное, ты сможешь уехать. Ты все понял, Сагидулла? Если что-то для тебя неясно, лучше спроси меня сейчас.

Занкиев сказал, что ему ясно все.

– Сначала я хочу поблагодарить высокий суд за возможность говорить правду и не стыдиться этого, – сказал Занкиев и поправил лацканы осиротевшего без галстука пиджака. – Моя вина заключается в том, что я родился на Кавказе. В семье бедных крестьян, работавших на земле для того, чтобы были сыты люди в больших городах. Мой отец был черен волосами, волосы моей мамы были черны, как земля, на которой она работала, не покладая рук.

Сагидулла Салаевич посмотрел на герб страны над головою судьи, и глаза его стали влажны от внутренней боли.

– Если бы я родился с бледной кожей и русыми волосами, «Вах!» – сказал бы мой отец. «Горе мне!» – воскликнула бы мать. И стыд лег бы на ее голову. Ее забросали бы камнями, изгнали из родного дома и обрекли на голодную смерть в Аргунском ущелье. Но, сотворив грех, она спасла бы жизнь своему маленькому сыну, Сагидулле. Четвертому из сыновей, самому младшему. Моя мать заплатила бы своим позором и жизнью за то, что я смог бы спокойно ходить по стране, ездить в большие города и не бояться того, что средь бела дня меня остановят люди в милицейской форме и скажут: «Чурка, дай паспорт посмотреть». Они не били бы меня, сына гор, ногами в спину, не унижали, не оскорбляли и не видели бы во мне низкую тварь, недостойную жизни, которой живут нормальные люди. Я приезжал бы каждый год в ущелье, к могиле мамы, и говорил: «Спасибо, мать, что ты согрешила. Спасибо, что у меня светлые волосы и я не похож ни на одного своего предка. И прости, что тебя больше со мною нет…»

Занкиев на мгновение прервался, но совладал с собой и некоторое время смотрел в окно.

– Но моя мама была честной женщиной. Она любила свою семью, свой народ и родила меня, похожего на отца, как две росинки на листе весенней айвы. И поэтому, когда я не умер от голода в горном ауле, когда я достиг всего, чего может достичь уважающий себя и свой род мужчина, ко мне может прийти следователь прокуратуры, достать из своего кармана пистолет, положить на стол и вызвать понятых. Так я, человек, избегающий всего, что может повредить моей репутации порядочного человека, стал преступником. И я хочу сказать уважаемому суду. Дайте мне умереть.

Представитель прокуратуры вскинул на Занкиева удивленный взгляд, судья на минуту оторвался от чтения собственного постановления.

– Я хочу умереть. Это будет самым достойным выходом из этой ситуации. Я сын гор, и им останусь до последнего мгновения.

– Быть может, вы хотите уточнить свои просьбы? – направил на путь истинный очумевшего от описания собственной судьбы Занкиева судья.

– Мой подзащитный страдает от стыда за несправедливые действия следователя Генпрокуратуры Кряжина, – застенчиво объяснил адвокат. – Я прошу суд учесть это и не требовать от господина Занкиева невозможного. Просить свободу свободному человеку не просто стыдно. Это неслыханное унижение.

Судья поправил очки и посмотрел на адвоката взглядом, полным понимания:

– Прикажете отложить в сторону УПК[7] и благословить господина Занкиева на эвтаназию[8] на основании положений Эпаногоги?[9]

– Ваша честь, мой подзащитный просит изменить ему меру пресечения с содержания под стражей на подписку о невыезде, – морщась, сообщил правозащитник.

– Вы поддерживаете это заявление, Занкиев? – спросил Сагидуллу Салаевича судья.

– О да, ваша честь. О да.

Потом было еще что-то. Что именно, Занкиев не понимал и не запоминал. Прокурор разговаривал с судьей, потом адвокат разговаривал с судьей, потом те беседовали друг с другом, и складывалось впечатление, что это не суд, а коллоквиум ученых-ботаников.

Когда базар-вокзал закончился, Занкиеву предложили встать, и судья, раскрыв папку, что-то долго читал. Сагидулла чувствовал, как колотится его сердце, и эти удары заглушали все звуки вокруг.

– Справедливость восторжествовала! – сказал адвокат, склонив голову перед выходящим из зала судьей. – Правосудие торжествует.

Правозащитник взял подзащитного под локоток и вывел из зала судебных заседаний.

– Я не понял, – спросил управляющий «Потсдама». – Я могу идти, куда хочу?

– Уважаемый Сагидулла Салаевич, – погладил его по плечу адвокат. – За такие бабки вы можете не только идти, куда хотите, но и ехать. Кстати, я уполномочен довезти вас до Патриарших прудов. Вы же не поедете в таком виде в метро?

Занкиев, ни разу не «въезжавший» в зону, но трижды побывавший в следственном изоляторе под охраной федеральных сил в Чечне, стал различать запахи и цвета. Все случилось, как обещал незнакомец в тюрьме, и это было самое невероятное.

– Сагидулла Салаевич, если вы не хотите вновь увидеть Ивана Дмитриевича Кряжина, вам лучше быстро сесть в мою машину.

Черный «Volvo-S80» ехал по Москве, кондиционер насыщал воздух свежей прохладцей, и управляющий гостиницей быстро прикинул, как распорядиться отелем. Решение он принял еще в камере, теперь же дело было за техникой. Оставлять около пяти миллионов долларов московской мэрии было более чем глупо, но он знает, что делать.

На Патриарших прудах его уже ждали. Из темно-синего джипа «Mercedes-Gelenwagen» вышел уже знакомый чеченец, осторожно поцеловал Сагидуллу в обе щеки, приобнял и усадил в машину.

– Мы счастливы видеть тебя на свободе, Сагидулла, – сказал он. – Мы не оставляем в беде тех, кто близок нам по крови и всегда готов помочь таким скромным людям, как мы. Мы попросили тебя о маленькой услуге с губернатором, и ты все сделал правильно. Ты будешь большим человеком, Сагидулла. Мы отправим тебя домой, и там ты переждешь трудные времена. А сейчас – вино, Сагидулла! Жареное мясо, девочки, вольный ветер. Поехали на Рублевское шоссе, Али! – глухо воскликнул пожилой кавказец, и авто помчалось по сияющим рекламными огнями улицам.

Это был маленький Кавказ посреди центральной полосы России. Шашлык из молодой баранины, вино, коньяк… Все было иначе, чем всегда. И даже молоденькие белокурые проститутки, похожие на которых еще два дня назад готовы были прибежать и делать все, что хотел Сагидулла, лишь по одному щелчку его пальцев, а потому не вызывали никаких чувств, теперь будили в нем необузданную страсть.

День закатился за горизонт, а праздник по случаю освобождения его, Сагидуллы, большого московского человека, продолжался. Он сидел напротив камина в большой комнате трехэтажного особняка и с удовольствием думал о том, что достиг всего, чего мечтает достичь бедный чеченец, приехавший в Москву. Москва приняла его сразу, без обиняков, диаспора встретила радушно, а этот авторитетный человек, играющий в диаспоре не последнюю роль (какую именно, Занкиев не знал, да ему и не было это нужно), попросил оказать добрую услугу. Всего ничего: к нему в гостиницу направляется человек, представляющий опасность для тех, кто вывел его, Сагидуллу, в люди. И управляющего попросили убрать этого человека.

– Мы хорошо заплатим, Сагидулла, – говорил ему мужчина из «Мерседеса» четыре дня назад. – Такая работа оплачивается, потому что это не кровная месть, а просто бизнес. Ты в деле. Тебе хватит ста тысяч долларов, Сагидулла?

О, да. Ему хватало. Сто тысяч плюс доверие, которым обязывали его, управляющего. Это не так мало.

И вот сейчас он сидел перед выбрасывающим праздничные сполохи каминным костерком и думал, как ему поступить с гостиницей. Дело можно доверить мужчине из «Мерседеса». Он обязательно поможет. Раз так, то с потерей Москвы не потеряна Россия. Главное, он помог своему роду. А род в Чечне один – чеченский.

– Ты отдохнул, Сагидулла? – услышал он за спиной.

По витой лестнице, спускающейся с потолка, мягко ступал человек в белой рубашке и черных брюках – его спаситель.

Выражая уважение, Занкиев быстро встал, улыбнулся, насколько позволено светиться счастьем в присутствии старшего, и почтительно сделал шаг назад.

– Ты выглядишь между тем усталым, – заметил мужчина. – Пойдем, дорогой, погуляем. Сегодня прекрасный закат.

Садись, – сказал он ему, указывая рукой во дворе на свободное кресло на кромке бассейна. – Ты чувствуешь, как здесь свежо?

О, да. Он чувствовал.

– Я благодарен вам, – сказал Занкиев. – Вы сделали для меня невозможное.

Мужчина устало махнул рукой.

– Мы должны помогать друг другу в этой ужасной стране… А скажи, Сагидулла, кто убил этого губернатора? И как это происходило? Ты пойми меня правильно, несколько дней назад в просьбу не входил пункт, требующий, чтобы ты отчитался. Просто уже сегодня начнется суматоха, и мы должны правильно себя в ней чувствовать. Твой отъезд в Ичкерию – это еще не есть спасение. Там тоже есть прокуроры, Сагидулла. И милиция есть. Только они более озверелые.