Владимир Константинов - Страх Страница 24

Что же теперь делать? С кассетой этой и вообще? Может быть выбросить её и дело с концом? Не было мол и нет никакой кассеты? Нет, это не выход. Людмила Гладких ведь не просто ему эту кассету. Она будет ждать результатов. А не дождавшись… Дурак! Какой же он дурак! Оформил передачу этой кассеты протоколом добровольной выдачи. А копия этого протокола у Людмилы. Не дождавшись результатов, она непременно эту копию кому надо предъявит. А то и расскажет о кассете Устиновой. Нет, только не это. А что если станет об всем этом известно тем, кто стоит за убийством Устинова? От этой мысли Калюжному совсем стало плохо. Ведь они обязательно потребуют у него эту кассету. Что же делать? Есть ли выход из этой тупиковой ситуации? Дернуло же его вновь поехать на этой завод!

В эту ночь Эдуард Васильевич не сомкнул глаз. Чего он только не передумал. В конце-концов решил показать видеокассету Татьяничевой. Пусть она решает, что с ней делать.

Прежде Калюжный никогда не видел Татьяничеву растерянной, а уж тем более плачущей. Никогда. А теперь, после просмотра ею записи видеокассеты, во все глаза смотрел на свою начальницу и не узнавал её. Лицо её было красным и несчастным, глаза испуганными, а по щекам катились самые натуральные слезы. Но ничего этого она, казалось, не замечала — настолько была потрясена увиденным и услышанным. После довольно продолжительной паузы, сказала чуть слышно:

— Как же тебя угораздило в такое вляпаться? Ты ведь всегда был у нас таким осторожным,

— Так получилось, — развел руками Калюжный.

— «Так получилось»! — раздраженно проговорила Маргарита Львовна, приходя в себя, и так посмотрела на Эдуарда Васильевича, будто он был виновен в том, что только-что происходило на экране. — Ты лучше скажи, что нам со всем этим теперь делать?

— Вот, пришел посоветоваться.

От этих слов Калюжного кровь отхлынула от лица Татьяничевой, оно настолько побледнело, что стала заметна у правого виска синяя пульсирующая жилка.

— Посоветоваться он, видите ли, пришел! — ненавидяще проговорила Маргарита Львовна, — Скажи лучше, что не хочешь сам подставляться, а потому решил подставить меня. Угадала?

— Ну, зачем же вы так, — растерянно проговорил Калюжный, сознавая правоту слов Татьяничевой. Именно это и было побудительным, так сказать, мотивом. Слишком велико бремя отвественности, чтобы нести его одному. Очень даже велико.

— А-а! — пренебрежительно махнула на Эдуарда Васильевича заместитель прокурора. — Ты лучше скажи, что нам со всем этим делать? — Татьяничева указала на экран светящегося телевизора.

— Я сегодня всю ночь над этим думал.

— Ну и?

— А что тут придумаешь, — вздохнул Калюжный. — Что делать — ума не приложу.

— Мыслитель! — презрительно фыркнула Маргарита Львовна. — Ты хоть осознаешь, что этим ты подставил не только себя, но всех нас?

— Откуда же я знал, что там такое? Думал — запись прольет свет на убийство Устинова.

— Моли Бога, чтобы об этой кассете не узнали эти вот, — она вновь указала пальцем на телевизор. — А то от всех нас мокрого места не останется.

— Я понимаю, — кивнул Калюжный. — Не должны.

— Так ты считаешь, что Устинова убили именно из-за этой кассеты?

— Уверен.

— И что же ты намерен делать?

— Как скажите.

— Ишь ты! — нехорошо усмехнулась заместитель прокурора. — Хочешь спрятаться за спиной начальства?

Калюжный промолчал, так как понимал, что любой его ответ будет продиктован не в его пользу.

Татьяничева достала кассету из видеомагнитофона, повертела в руках, сказала решительно:

— Пойду, озадачу шефа. Пусть сам решает, что с ней, этой кассетой, делать.

Она вызвала Калюжного к себе уже в конце дня. С брезгливой миной придвинула ему лежавшую на столе кассету.

— Забирай.

Эдуард Васильевич взял со стола кассету, сунул её в карман. Спросил:

— И что же решили?

— Самое лучшее для всех нас — прочно забыть о том, что видели и слышали.

— Да, но что мне делать с кассетой?

— Положи пока в самый дальний угол сейфа. Надо выждать время. Потом решим, что с ней делать.

— А как быть с жалобой Устиновой?

— Пиши заключение о несостоятельности доводов заявительницы.

— Хорошо. — Калюжный встал и вышел из кабинета.

«Вот все и разрешилось само-собой», — подумал он. Но облегчения не было. Интуитивно он чувствовал, что этим все не кончится. Очень даже не кончится.

Глава третья: Говоров. Мы странно встретились.

Решил сходить на рынок и закупить продуктов — не все же быть в нахлебниках у четы Шиловых. И на улице Гоголя нос к носу столкнулся с Таней. Те из читателей, кто знаком с романом автора «Вызов смерти» наверняка помнят эту лихую наездницу, укротительницу современных стальных «мустангов», ставшую свидетельницой моей безвременной «кончины». Вернувшись из Москвы, я хотел было ей позвонить, но, подумав, решил этого не делать. Зачем волновать сердце и туманить головку юной амазонке разного рода глупостями. Пусть все остается на своих местах. Это, как в том анекдоте: «Умерла, так умерла». Вот именно. И вот, нежданная встреча. Но я никак не предполагал, что она из довольно симпатичного, но все же утенка, за эти полтора года превратиться в такого прекрасного лебедя.

Она взглянула на меня. Побелела лицом. Зрачки глаз расширились от ужаса. Громко вскрикнула и лишилась чувств. Я едва успел подхватить её на руки. Огляделся в поисках скамейки или что-то в этом роде, но ничего не было. Тогда я отнес девушку и положил прямо на газон. Одета она была в джинсовую куртку и короткую джинсовую же юбку, Возле нас начала быстро образовываться толпа.

«Что с ней?» — спрашивали одни.

«Вы разве не видите? Девушке плохо». — отвечали другие.

«Надо вызвать скорую помощь», — предлагали третьи.

— Никого вызывать не нужно, — сказал я. — Это обыкновенный обморок. Сейчас все пройдет. — Заметив в руках одного парня бутылку «Карачинской», попросил: — Вы разарешите?

— Да-да, пожалуйста, — он протянул мне бутылку.

Я открутил пробку и, набрав в рот минералки, прыснул ею в лицо Тани. Она вздрогнула, открыла глаза и, глядя на меня со священным ужасом, чуть слышно прошептала:

— Кто вы?!

— Вот те раз! — воскликнул я и ненатурально рассмеялся. Нервы у меня были тоже на пределе. Никак не предполагал, что эта встреча так на меня подействует. Руки буквально ходили ходуном, во рту пересохло. — Нехорошо, Танюша, не узнавать старых друзей!

— Нет-нет, — замотала она головой, — этого не может быть. Я ведь сама видела, как вас…

Она не в силах была произнести последнее страшное слово. Я решил ей помочь.

— Убили?

— Да, — кивнула она.

— Видишь ли, Таня, это была лишь инсценировка моего убийства.

— Как инсценировка?! — В глазах её появился первый проблеск надежды, что все это ей не сниться и что я не фантом, а реальный Андрей Говоров. — Зачем?

— Это долго объяснять.

— И все же? — она села и выжидательно с вызовом глянула на меня. Теперь я в ней узнал прежнюю «наездницу».

Толпа, видя, что инцидент исчерпан и в перспективе ничего интересного не придвидется, стала разочарованно расходиться.

— Видишь ли, в то время нам стало известно, что на меня готовиться покушение. Вот мы и решили помочь преступникам, подыграть им. Говоров должен быть исчезнуть, чтобы появиться совсем в другом месте и совсем под другим именем.

— Понятно. — холодно и отстраненно проговорила она и легко вскочила на ноги, будто не заметив моей протянутой руки. Отряхнулась. — Извините, Андрей Петрович, что доставила вам беспокойство. — И резко отвернувшись, пошла прочь, хрупкая и стройная, как церковная свеча.

И глядя ей вслед, я впервые осознал, каким же был свинтусом, не позвонив ей. Так, как я поступил с этой девушкой, с друзьями не поступают. Факт.

Я её догнал, тронул за локоть.

— Постой, Таня.

Но она, не оборачиваясь, резко выдернула руку и убыстрила шаги.

— Да подожди! Куда же ты?! Я тебе всю объясню! — Я вновь нагнал девушку и схватил за рукав куртки.

Она обернулась. По щекам её текли обильные слезы. Глядя на меня ненавидящим взглядом, она выставила вперед крепко сжатые кулаки и, потрясая ими, в ярости закричала:

— Пошел вон, козел!!!

Я в буквальном смысле остолбинел. Никак не ожидал услышать подобное от этой девушки. И впервые осознал, как виноват перед ней. А ещё понял, что во мне самом ровным счетом ничего не изменилось. Изменились лишь обстоятельства, но не я сам. Каким я был хомо беспечным, шлепающим веселыми ногами по жизни, таким и остался. Всегда и во всем я думал лишь о себе любимом, умилялся: «Ах, какой я умный, какой остроумный! Как замечательно у меня все получается! Ах, ах!» И мне ровным счетом никакого дела не было до других. Эгоист паршивый! Представляю, что пришлось испытать этой славной девушке. Нет, я не свинтус. Это для меня слишком мягко сказано. Тому, кто я есть на самом деле, ещё название не придумано. Факт.