Шерриер Кристиан - Не говорите ему о цветах Страница 24

Я принялся рассматривать посетителей ресторана. Там было несколько празднично одетых буржуа, которые беседовали с женщинами, одетыми очень вызывающе. Приемник беспрерывно передавал грустные блюзы, и мелодия была как алтея. Каждый столик украшала ваза с цветами самых разных сортов. Я заметил, что они были искусственными, и меня это ужасно огорчило.

Стакан мой опустел, и я заказал еще виски. Потом еще и еще. Это совсем не улучшило моего настроения. Напротив, чем больше я пил, тем более мерзко становилось у меня на душе. Мне стали мерещиться чудовищные видения. Я видел Роберта, висящего среди копченых окороков, бледный маленький труп Жюльетты и мою мертвую мать среди великолепных благоухающих цветов. Чтобы прогнать эти образы, я снова выпил. У меня совсем отяжелела голова, и все вокруг я видел, как в тумане.

Меня кто-то толкнул в бок, я оглянулся. Рядом со мной сидело странное существо. Ей было по меньшей мере лет сорок. Ее платье напоминало рождественскую елку. Женщина была ужасно тощей, с черными волосами, но видно было, что они крашеные. На мертвенно бледном лице выделялся ярко накрашенный рот, в уголках глаз виднелись морщины. «Ты угостишь меня, дорогой», — сказала она. Я кивнул головой в знак согласия. Она прижалась ко мне, поправляя платье на коленях и оголяя ноги, — самое лучшее, что у нее было. Она начала болтать мне на ухо вещи настолько пошлые, что через какое-то время мне стало противно и скучно слушать, и я снова ушел в свои мысли. Но мысли были очень туманны, неотчетливы, я был уже сильно пьян. Кажется, я даже заснул, положив голову на руки. Я слышал, как женщина рядом со мной говорила: «Идем ко мне, ты устал. Вставай же, я тебя поведу».

Я расплатился и пошел за ней. Она крепко держала меня за руку, видно, боялась, как бы я не улизнул. Через какое-то время мы остановились перед грязным обшарпанным домом. «Вот здесь я и живу», — сказала моя новая знакомая. Мы стали подниматься по винтовой лестнице, которая без конца закручивалась, и этому не было конца. Несколько раз я останавливался и поворачивал обратно, но она каждый раз хватала меня и волокла за собой.

Ее комната оказалась на последнем этаже. Я вошел, увидел кровать и сразу рухнул. Женщина меня раздела, мне ужасно хотелось спать, но она вытащила меня голого из постели и подтолкнула к умывальнику. Я едва держался на ногах, и она сама вымыла меня от пояса и ниже, бормоча все время комплименты мне, которые вызывали у меня только отвращение. Я еле добрел до кровати и повалился снова. Тогда она тоже разделась и начала трясти меня, говоря: «Посмотри же, какая я красивая!». Я разлепил глаза и увидел, что она была тощая и плоская, как стиральная доска. Внизу живота над странным темным цветком проходил отвратительный шрам. Я достаточно изучил медицинский словарь Лярусса, чтобы узнать след кесарева сечения. Женщина погасила свет и легла ко мне. Я был чудовищно пьян, господин комиссар, и совершенно не помню, что делал. Мне смутно помнится, что ее тень колыхалась надо мной. Я чувствовал ее ласки и слышал ее вздохи. Но все это происходило будто не со мной, словно я находился за тысячу километров от этой мерзкой шлюхи с запахом пота и дешевых духов. Мои мысли продолжали бродить вокруг трупа матери, спрятанного в вазе среди цветов. В конце концов я, кажется, отключился и заснул.

Я пришел в себя, когда утро еще только начиналось. Я сходил в туалет и ополоснул лицо под краном, потом вернулся, лег и стал рассматривать женщину. Она была синеватая, можно было принять ее за мертвую, если бы не еле слышное дыхание со свистом. Ее шея была подобна стеблю цветка. Стеблю, который, если его переломить, начнет брызгать белой жидкостью. И внезапно во мне возникло ужасное желание убить ее, сжать руками ее горло и давить, давить до тех пор, пока из нее не выйдет жизнь. Я сам испугался своих мыслей и задрожал. Я кинулся к одежде и поспешно натянул ее на себя.

В тот момент, когда я выходил из комнаты, женщина проснулась и принялась хрипло кричать. Я буквально скатился с лестницы. Когда я уже был на первом этаже, то услышал, как с высоты последнего она вопила на весь дом: «А ты заплатил мне? Где деньги?». Этот крик преследовал меня даже на улице. Я мчался со всех ног и остановился, только отбежав метров сто от ее дома.

Стояло прекрасное, сказочное утро. Первые теплые лучи солнца заливали стены нарядных вилл и подчеркивали несравненную красоту цветов. Весь мир был радостным и праздничным. Только не я. Я чувствовал себя уставшим и грязным, словно побывал в помойной яме. Я весь пропах ужасным, противным запахом этой женщины. Мне вспомнилась Урсула, такая чистая, такая красивая и юная, мне страшно хотелось увидеть ее, соединить с ней свою жизнь. Я поклялся сам себе, что так и будет. Я вернулся на проулочную дорожку. Океан дышал спокойствием и был немыслимо голубой. За лето он еще ни разу не был так красив.

Вдали я увидел наш дом, выделяющийся белизной в глубине сада. Он показался мне необыкновенно печальным, и я вскоре понял почему. Каждый раз, когда смерть посещала его или когда кто-нибудь исчезал, Концепция закрывала ставни окна. В тот день ставни всех окон были закрыты, дом стоял безглазый и от этого сам казался мертвым. Я дошел до решетки и натолкнулся на десять пустых стульев у прогулочной дорожки. Стариков тоже не было. Они исчезли, как исчезли Урсула и я. Я прислонился к решетке и смотрел в сад.

Тогда, господин комиссар, я увидел то, что заставило меня вздрогнуть. В домашнем халате, с голыми ногами и с большой маминой лейкой в руке по саду бродил мой отец и поливал цветы. Он не пропускал ни одной клумбы, ни одного кустика. Вид у него был очень довольный. Потом отец поставил лейку, взял тяпку и начал выпалывать травку. Он целиком был поглощен своей работой. Меня поразило, что он трудился с видимым наслаждением. Иногда он останавливался, подходил к какому-нибудь цветку и долго его рассматривал. У отца были слегка вытаращенные глаза и дрожащие руки. Он что-то бормотал себе под нос. Я подумал, что бедная мама, если бы могла его увидеть, была бы просто счастлива. Но время бежало, мне надо было спешить. Я покидал дом с легким сердцем, зная, что теперь цветам ничто не угрожает, мой отец о них позаботится.

Я пришел на вокзал, взял чемодан из камеры хранения и купил билет второго класса до Парижа. Я прибыл туда вечером и провел ночь во второразрядном отеле. Помню, что мой номер был оклеен обоями в цветочек, которые отставали у умывальника. Я даже пытался их приклеить, но они, конечно, сразу отвалились, и я отказался от своей затеи. Вероятно, всему виной была сырость. На следующий день я пошел на восточный вокзал и взял билет до Гейдельберга. Урсула часто упоминала этот город, казалось, она хорошо его знает. Возможно, там она и жила.

Только что прибыв, я был поражен красотой этого места. Это был город Урсулы, он был романтичный, как она сама. Я снял комнату в старом отеле. Из моего окна виднелся древний замок, который возвышался над холмом и виден был почти из любой точки города.

Я долго искал Урсулу, всю осень и потом всю зиму. Иногда мне казалось, что я ее нашел. Я бросался, увидев белокурую девушку. Но увы! Это была только похожая на нее. Я все время был начеку. Целыми днями бродил по улицам, заходил в магазины, надеясь что она вот-вот появится. Но мне оставалось лишь вздрагивать, когда вдали появлялась юная блондинка. Мое небольшое состояние начало таять, хотя я и не делал крупных расходов. Наступил день, когда я оказался перед дилеммой: вернуться во Францию или остаться здесь и зарабатывать себе на жизнь. Я предпочел остаться в Гейдельберге, ведь я поклялся найти Урсулу. У меня были трудности с языком, пришлось записаться на курсы для иностранцев, где я быстро достиг успеха в изучении немецкого.

Мне удалось устроиться на работу к садовнику, и я получал двадцать марок в день. На моем попечении были три оранжереи, наполненные цветами. Работа оказалась совсем несложной: следить за температурой, отоплением, поддерживать определенную влажность и другие мелкие поручения. Должен сказать, что я хорошо справлялся со своими обязанностями, и хозяин был мной доволен. Целые дни я сидел в кресле среди цветущего и благоухающего сада, мне было хорошо и спокойно. Я даже завел друга, сына хозяина, который, как и я некогда, изучал математику. Мы часто проводили вместе вечера. За кружкой пива мы рассуждали о выводах уравнений и спорили о трудах Бурбаки.

Однажды вечером хозяйский сын пригласил меня в кабачок, который назывался «Торкелькеллер». Мы сели напротив небольшой сцены, где выступали эквилибристы, факиры и танцовщицы, смотрели представление и попивали пиво. После небольшого перерыва в концертной программе на сцену вышла девушка с обнаженной грудью и аккордеоном в руках. Она прислонила инструмент к груди и начала тихонько наигрывать. Я смотрел то на нее, то на блистающий никелем и позолотой аккордеон. На нем крупными буквами было написано: «HOHNER TROSSINGEN». Я повторял про себя это слово: Троссинген.