Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович Страница 24

Над его рассказом дружно посмеялись, но как-то невесело, скорее, по обязанности, старался человек, трудился, лепил по-честному.

— А Петька палец-то твой отдал когда? — спросил Моня.

— Стервец палец лишь через пару часов отдал, когда досыта насосался. Палец стал белый-белый и весь сморщенный, как новорожденный младенец, — завершил свой рассказ Панжев.

Пан сам растрогался от своих воспоминаний, причем так, что слеза скупым бриллиантом в глазу показалась.

И все понимали, что хотя ситуация и в самом деле была очень смешная, но последствия ее были трагическими, все рвутся на условно-досрочное освобождение, а глотнув воли, возвращаться обратно в лагерь досиживать весь срок до последнего дня, потому что во второй раз никто твои бумаги и рассматривать не будет, настоящая трагедия. И каждый переживал, будто это случилось с ним.

Игорь напрасно беспокоился о том, что будет трудно заснуть в столь неудобном положении. День, проведенный на свежем воздухе, настолько насытил организм кислородом, что не успела пасть ночь на реку, как все заключенные уже спали, правда, кто как: кто действительно, как и говорил Пан, друг на друге, а кто и просто сидя, опустив на грудь буйную головушку, поминутно дергаясь, как только она начинала падать вниз.

И никакие сны не тревожили крепкий сон…

Рано утром, в шесть часов, резкие свистки и крики охраны разбудили заключенных.

— Не рановато ли? — спросонья спросил Игорь, поеживаясь от свежего утреннего воздуха. — Или уже лагерь на горизонте?

— До лагеря еще пару часов плыть, — зевая, ответил Пан, — а ты привыкай вставать теперь рано. Будешь «жаворонком» даже в полярную ночь.

— Рано вставать мне не привыкать, — ответил Игорь, — как и поздно ложиться. Мне достаточно пяти часов. Скажи, лагерь с реки видно?

— А куда он денется? — усмехнулся Пан. — Я здесь не тянул срок, не канал! Но люди говорят, что видно. Нашел, о чем думать! — добавил он презрительно. — Насмотришься за десять лет. Все они одинаково выглядят: сплошной забор да колючая проволока, да по бокам вышки с часовыми. Чуть лучше, чуть хуже, но все одно. Как это Костыль врал?.. А! «Место полного исчезновения»!

— Лес пилять будем? — грустно усмехнулся Игорь.

— А ты бы золотишко хотел мыть? — усмехнулся Моня. — Так там тонны породы надо перелопатить, чтобы крупинку золота намыть или добыть.

Павлов не мог остаться в стороне от разговора.

— А в районе Баргузина золото добывали еще с середины прошлого века, как и в соседней Ленской области. Много сотен квадратных километров на север и северо-запад золотосодержащих пород, до полноводной Лены и ее притока Витима.

Вечерняя процедура повторилась с точностью до наоборот. Сначала заключенных освободили от кандалов, и они с наслаждением стали растирать онемевшие запястья, кисти рук, а некоторые растирали руки до самых плеч. Затем, также пятерками, заключенных водили в гальюн. А на завтрак им, как и на давешний обед, принесли большой бак с водой.

Из трюмов с огромными предосторожностями вывели несколько заключенных, которые отнесли в гальюн штук двадцать металлических параш, доверху наполненных продуктами жизнедеятельности опасных заключенных.

Одну из «параш» до гальюна не донесли, а якобы случайно вывалили за борт баржи прямо в воду реки, чьи полупрозрачные воды покорно приняли в себя экскременты.

Но Игорь, который пристально наблюдал, ему было все интересно, за действиями «шестерок», мог поклясться, что из большой металлической емкости параши в воду вылетело человеческое тело, голое и безжизненное.

Конвою тоже это показалось, почему они стали пристально всматриваться в воду реки, а один даже, на всякий случай, дал длинную очередь по тому месту, куда выплеснули содержимое параши.

После чего прикладами затолкали «шестерок» обратно в трюмы и закрыли люки.

— Чем, интересно, они там дышат? — мрачно поинтересовался Весовщиков.

— Трюм в носу баржи открывают, — пояснил Пан, — там металлическая решетка, не вылезешь, а воздух поступает.

После завтрака этап, расположенный на палубе, стал ждать причаливания к конечной цели своего маршрута.

Заключенные притихли, как нашкодившие дети перед приходом взрослых, не наказание страшно, а ожидание этого наказания. Большинство из нового этапа были новичками, получившими свои сроки впервые. Удивление вызывало то, что им дали строгий режим, впрочем, удивление вызывало многое, в первую очередь, само осуждение невиновных.

И вот вдали проявились очертания исправительного лагеря строгого режима, где вновь прибывающим предстояло пройти перевоспитание и выйти из исправительного лагеря уже совершенно другими людьми: честными и полезными обществу, во имя которого их сюда и упекли.

Взоры узников оказались прикованными к этой приближающейся и приближающейся каторге, где они трудом должны были доказать, что достойны прощения и возврата в нормальное общество, откуда их безжалостно вышвырнули.

— Вот наконец и наш ЭНДЕКИТ — место полного исчезновения! — вздохнув, промолвил Пан.

И молчание окружающих было знаком согласия.

Часть III

Эндекит — место полного исчезновения

На высоком скалистом берегу, мысом выдававшемся в широкое полотно реки, деревянные стены исправительного лагеря, с вышками по углам, издали смотрелись древнерусской крепостью, воинственной и чужеродной среди красоты окружающего мира, того природного окружения, мирная благодать которого никак не могла сочетаться с воинственностью.

Скалистые берега с трех сторон служили достаточной преградой любому из самых отчаянных и смышленых беглецов, спуститься с них мог только самоубийца или тренированный альпинист, да и то со специальным снаряжением. Но и эти скалистые берега, на которых расположился исправительный лагерь, были, при ближайшем рассмотрении, опутаны колючей проволокой, через которую пропускался ток высокого напряжения. Два ряда колючей проволоки как с внешней, так и с внутренней стороны деревянных стен простреливались со смотровых вышек вооруженной пулеметом и автоматами охраной, зорко, денно и нощно наблюдавшей за тем, чтобы не было побегов, за которые лишали не только премий, но и, что было значительно хуже, отпуска, поездки на родину, и потому охранники могли убить запросто.

Катер-буксир, влекущий баржу с заключенными, замер на внешнем рейде, так как оба причала были заняты. Возле одного стоял плавучий кран, а возле второго баржа с мазутом, основным топливом для механического цеха и отопления служебных помещений. Бараки отапливались дровами, отходами от производства, но цеха дровами не протопишь. Думали не о заключенных, которых никто никогда не жалел, а об оборудовании, которое от холода могло попортиться, за это стружку снимали, невзирая на погоны.

С внешнего рейда и причалы и суда, стоявшие возле них, и люди, обслуживающие и разгружающие суда, казались игрушечными. Все выглядело, как на картинке или и кино, совсем не страшным, даже наоборот, от всего этого исходило какое-то спокойствие, так что и полученный срок не казался таким уж страшным.

— Теперь десять лет буду видеть одну и ту же картину! — вырвалось у Игоря.

— Это куда засунут! — философски заметил Пан. — Тут, брат, твоей воли нет, за тебя все хозяин решать будет: определит тебя камни таскать — будешь камни таскать, определит рукавицы шить — будешь швеей-мотористом третьего разряда.

— А почему третьего? — удивился Игорь.

— Чтобы зарплату маленькую платить! — усмехнулся Пан. — А по бумагам будешь проходить пятым разрядом. Разницу за тебя хозяин будет иметь и его клика, шобла.

— А ты про десять лет не думай! — вмешался неунывающий Моня. — Скажи себе десять раз: зима — лето, зима — лето. А там, глядишь, и срок к концу подошел.

— Только говорить придется очень медленно! — внушительно поддержал Весовщиков — Хрупкий. — «Зима» — скажешь зимой, а «лето» — летом.

— Летом, наверное, комарья и мошкары полно! — полувопросительно-полувосклицательно заметил Моня. — Доцент, скажи свое веское слово.