Татьяна Степанова - Демоны без ангелов Страница 25

– А в чем же загвоздка тогда? Отчего они не заканчивают строительство?

– Оттого, что строили они все по согласованию с отцом Лаврентием, с условием, чтобы он здесь служил, а приход этот в ближнем Подмосковье. Сложности возникли, приход этот забрать хотели, а отца Лаврентия в другой приход направить. Далеко-далече. Вот фирма сразу и приостановила строительство – пока церковь не освящена, это просто здание, и оно им принадлежит, хотя участок земельный городом епархии выделен.

– Действительно сложности, – Катя кивнула. – Ну, будем надеяться, что все скоро нормализуется.

– Все, да не все, – Анна Филаретовна глянула на часы. – Сегодня, значит, отпускают его. Чего ж держали столько времени невиновного?

Катя хотела ответить: ведь он сам пришел к родителям Маши и признался в ее убийстве! Но тут со двора послышался какой-то звук – Кате показалось, что кричит какая-то птица, настолько он был резким, странным.

– Ох, господи, святый боже, – Анна Филаретовна, сразу забыв и о них, и о швабре своей, заторопилась к выходу, припадая на одну ногу.

Однако никаких птиц – кур, индюшек, гусей, вырвавшихся из птичника, – во дворе не обнаружилось.

Посреди двора стояла молодая женщина – в тапочках на босу ногу, в небрежно завязанном на талии халатике и простоволосая. В руках она держала старенького плюшевого мишку. Она быстро обернулась и впилась глазами в Катю, а потом взгляд заскользил, куда-то уплыл. Светлые глаза лихорадочно шарили по двору, кого-то ища.

– Ну-ну, Лиза, ты чего? Зачем из дома без меня вышла?

– Душно там.

– Я ж тебе окно в садик открыла. Там цветочки красивые, – Анна Филаретовна, припадая на ногу, хромая, заковыляла к Лизе.

Катя разглядывала жену отца Лаврентия. То, что о ней говорил Яков Ямщиков, – чистая правда. Психически больная.

Словно почувствовав на себе чужой взгляд, Лиза подняла голову – бледная, почти безбровая блондинка, она походила на ангела, которого плохо кормили, учитывая его бестелесность, и долго держали взаперти среди туч, лишая солнца и тепла.

Внезапно в глазах ее появился лихорадочный блеск и что-то недоброе. Прижимая к груди своего плюшевого мишку, она ловко увернулась от Анны Филаретовны, и вдруг в руке у нее возник перочинный нож.

– Отнимите у нее это, она поранится! И медведя, этого чертова медведя отнимите у нее!

Это воскликнула Анна Филаретовна, а Лиза – жена отца Лаврентия – издала горлом совершенно невообразимый звук – тот самый птичий клекот – и вонзила лезвие ножа в брюхо плюшевой игрушки, вспарывая его сверху донизу, вырывая оттуда жадными пальцами клочки ваты и поролона.

В следующую секунду Федор Басов был рядом с ней. С удивительной для своего громоздкого тела стремительностью и силой и вместе с тем очень мягко и бережно он обезоружил ее, выхватив из скрюченных пальцев перочинный ножик.

Распоротый мишка упал на асфальт. Анна Филаретовна подхватила Лизу, тело которой начало как-то странно выгибаться, запрокидываясь навзничь.

– Она ревнует, уходите! Она ревнует, все рвет, все режет, все калечит, сладу с ней нет, никакие уколы не помогают, – крикнула она, оборачиваясь через плечо и таща упирающуюся Лизу к дому.

Они скрылись, дверь захлопнулась. Катя нагнулась, подняла изуродованную игрушку.

Все режет, все калечит… ревнует…

Вот они и встретились с Лизой, женой отца Лаврентия. А чем это тоже не версия? Ради кого священник мог рискнуть своей свободой, как не ради больной жены? Психически больная способна убить. В том числе из ревности.

«Демон» – каким тоном он произнес это, каким странным тоном. Похожа ли его ненормальная жена, на которой, по словам Ямщикова, его женили обманом, на демона?

И где же тот бледный ангел, что померещился сначала?

Федор Басов ткнул пальцем в брюшко медведя. Среди клоков поролона, торчащих из «раны», можно было заметить старые швы на плюше – следы многочисленных разрезов уже неоднократно штопали черными нитками. Катя нагнулась и посадила искалеченную игрушку на крыльцо дома священника, прислонив к верхней ступеньке.

Глава 17

Серебряная линия

Внизу слышались голоса. Юристы и ведущие сотрудники «Веста-холдинга» только что покинули зал совещаний и перешли в гостиную на третьем этаже.

Владимир Галич совещание проигнорировал. Он сидел у себя – когда-то в этом кабинете работал его отец. Здесь, в старом особняке на Малой Ордынке. Особняк купили, когда стены его разрушались, отремонтировали, отреставрировали, декорировали, украсили и надстроили четвертый этаж сплошь из стекла. Старинный купеческий особняк в результате превратился в странное здание – верхняя и нижняя его части жили своей собственной жизнью. Здесь, в Замоскворечье, среди невысоких домов и покатых крыш стеклянный верхний этаж напоминал рубку океанской яхты, плывшей среди моря житейского в лабиринте переулков и чугунных оград.

Владимир Галич после смерти отца занял эту огромную, залитую светом комнату, где не было ничего, кроме дивана, кресел, небольшого стола и гигантских мониторов, которые связывали его с внешним миром. За совещанием он следил через монитор и отключил его, когда юристы, менеджеры, программисты и инженеры слишком громко начали обсуждать положение дел в «Веста-холдинге». Позатыкать им рты он не мог, со времен его отца и его соратников – основателей дела в «Веста-холдинге» царствовала полная демократия. Но и выводами их, решениями, замечаниями и советами он не интересовался. Потому что и так знал все сам. Выхода из создавшейся ситуации – только два. И как бы его юристы ни лезли из кожи, что бы ни говорили, какие документы ни «поднимали», это на ситуацию не влияло.

Фактор невлияния.

Из мониторов в зале светились тоже только два. На одном – игральные карты, партия в виртуальный покер. На другом – связь по SKYPE. На огромном экране – картинка строительной морской верфи. Крепкий мужчина в рабочей робе и оранжевой каске. Шведский морской инженер, а верфь в финском городе Турку.

– Мистер Стурлуссон, – сказал Владимир Галич по-английски, – спасибо, я доволен, что закончили этап в срок.

Речь шла о яхте, которая строилась на верфи. Владимир Галич вкладывал туда средства из фонда «Веста-холдинга».

– К пятнице отделка кают будет готова. Ваше пожелание в силе – все каюты в одном стиле? – спросил швед. – Декораторы удивлены. Это же не гостевые каюты.

– Сделайте все в одном стиле – как заказано: натуральные материалы, хорошее полированное дерево, минимум деталей. Рядом должна находиться каюта врача и каюта сиделок.

– Каюты обслуги в трюме.

– Нет, это далеко, делайте, как я хочу.

Швед кивнул, и камера показала верфь. Владимир Галич увидел свою яхту.

«Как вы яхту назовете, так она и поплывет…» Песенка капитана Врунгеля из мультфильма, который они смотрели в детстве вместе с братом Борькой.

Сидели на диване, хохотали, болтали ногами – счастливые довольные мальчишки. И брат еще не обзывал его Вовкой-Компом. Комп – сокращенное от «компьютер». И ничего еще не спрашивал про Ирку, потому что тогда ему еще было на нее наплевать.

Бывшая жена, улетевшая в Аргентину.

Покойный брат, не доживший до своего пятнадцатого дня рождения.

Яхта капитана Врунгеля под названием «Беда».

«Я пас», – на мониторе, где играли в виртуальный покер, появилась строка. Все партнеры – анонимны, общение лишь вот так, и в действии только номера кредитных карт.

«Ставка пять тысяч», – еще одна фраза-строка.

«Сейчас в банке у нас денег больше, чем мой батя зарабатывал за десять лет советской власти», – строка-комментарий.

«Поднимаю ставку до пятнадцати тысяч», – эту фразу Владимир Галич, сидевший в кресле лицом к мониторам, набрал на компьютере-планшете, лежавшем у него на коленях.

«Высоко берете», – тут же монитор запестрел новой фразой.

Играли даже не в долларах, а в евро.

«Тогда еще удваиваю», – набрал Владимир.

Она возникла внезапно – острая как лезвие бритвы, сияющая линия. Словно кто-то натянул серебряную леску – Владимир Галич, смотревший на мониторы, на свою планшетку, видел эту линию.

Нечасто, но иногда.

Она возникала внезапно и звала, вела его за собой. Августовское солнце заливало светом четвертый этаж из стекла. Внизу гудели мужские голоса. За стенами особняка по Большой и Малой Ордынке вереницей в пробке еле-еле двигался транспорт. И первые желтые листья на тополях что-то лепетали, когда теплый ветер ерошил и теребил их.

А линия… серебряная линия не исчезала.

Так же, как и в детстве, когда она возникла впервые и позвала за собой. Он сначала противился этому зову, но зов, линия, сияние серебра, жажда, любопытство оказались сильнее. Нет, любопытством там и не пахло, это скорей было похоже на голод, на ночную, еще детскую поллюцию, на что-то настолько естественное, природное, сидящее внутри его… Очень знакомое и одновременно совершенно неизвестное. То, что можно ощутить и увидеть, лишь двинувшись по этой серебряной линии туда, куда она вела.