Жорж Сименон - Свидетели Страница 25

— Что она ответила?

Пап замялся, бросил на Ломона умоляющий взгляд и, запинаясь, пробормотал:

— Она отказала. Считала, что я слишком молод.

Ломон не стал требовать от него в точности воспроизвести ее ответ. Во время одного из допросов Пап признался Беле, что Мариетта, передернув плечами, прошипела: «Кретин несчастный! Неужто сам не понимаешь, что ты еще сосунок сопливый?»

— Она рассталась с вами на Котельной улице?

— Нет, пошла дальше, а я за нею, но она не отвечала мне и не обращала на меня внимания, словно меня вообще не было.

— Вы видели, как она вошла к себе в дом?

— Нет. На углу Железнодорожной она раздраженно топнула ногой и закричала: «Отцепись от меня, не то пойду пожалуюсь твоей матери!»

Пап, по его утверждению, побрел после этого вверх по Железнодорожной до самого конца — там уже начинались поля; значит, он должен был пройти мимо дома помощника начальника станции.

Свидетелей, которые могли бы подтвердить, что видели его, у Папа не было. Он, правда, утверждал, что где-то по дороге повстречался с молодой женщиной, несшей на руках плачущего младенца, однако отыскать ее не удалось. Потом по улице Наций и бульвару Гамбетта он возвратился в город, но нигде не перекусил и ни в какие кафе не заглядывал.

— В котором часу вы пришли домой?

— Полдвенадцатого. В это время я обычно возвращаюсь из кинотеатра. Маме я ни о чем рассказывать не стал, и она меня ни о чем не спрашивала.

— Когда вам стало известно, что Мариетта Ламбер убита?

— На следующий день часов в одиннадцать. Услышал по радио. Было воскресенье, и мама не стала меня рано будить.

Свои слова Пап ничем не мог подкрепить. У Желино имелись свидетели, и вряд ли они лгали, а вот у Жозефа Папа никакого алиби не было. В одиннадцатом часу ночи он вполне мог оказаться на железнодорожных путях. И также мог, пока мужа не было, прийти с Мариеттой в дом на Верхней и находиться с нею на втором этаже в тот момент, когда явился пьяный Ламбер. В конце концов, если верить одному из экспертов, Мариетта вполне могла быть убита около восьми вечера, а как раз в это время она стояла с Жозефом Папом на углу Железнодорожной в нескольких шагах от путей.

Но способен ли Пап на убийство? Сейчас Ломон не решался ответить на этот вопрос. Еще совсем недавно он дал бы ответ, не задумываясь. Однако после случая с разбитым пузырьком и встречи с Фриссарами при выходе из «Армандо» Ломон стал куда осторожней.

К концу второй недели после убийства у Каду остались только трое подозреваемых, на них и сосредоточилось следствие. Мариетта не была изнасилована, так что версия об убийце-маньяке отпадала. Сумочка ее, где было всего триста франков, лежала в комнате. Следовательно, мотив ограбления тоже можно отбросить. Наконец, были допрошены все мужчины, за последние месяцы как-то соприкасавшиеся с Мариеттой, но одних в тот день не было в городе, а другие предоставили неопровержимые доказательства, что той ночью они находились не в квартале Буль д’Ор.

Не был найден и молоток, обычно лежавший вместе с другими инструментами в ящике на кухне. Этот молоток, если Мариетту убили им, как предполагал Беле, видимо, бросили где-нибудь на пустыре или, скорей всего, в речку, а значит, шансов отыскать его практически не было.

Первым из списка подозреваемых был вычеркнут Желино — помогло алиби. Тем не менее Беле приказал продолжать за ним наблюдение, надеясь, что торговец либо проболтается, либо выдаст себя неосторожным поступком, но никаких доказательств его вины добыть не удалось.

От соседей стало известно: 23 марта между Жозефом Папом и его матерью произошла громкая ссора — как раз тогда он получил повестку явиться к Беле, а несколько дней спустя Пап сообщил одному из приятелей о своем намерении завербоваться в армию.

Армемье не сомневался в виновности Ламбера: из всех троих у него был наиболее веский мотив избавиться от Мариетты, а пьяный он вполне мог дойти до крайности.

— Остались двое экспертов, — прошептал Ломон поочередно обоим заседателям. — Попробуем покончить с ними до перерыва?

Шанс завершить процесс сегодня же все еще был. Утром прокурор заверил, что обвинительная речь займет не более часа, а Жув подготовил выступление часа на полтора-два; таким образом, удастся сегодня закончить процесс или нет, будет зависеть от последних свидетелей и от позиции присяжных.

Гражданского иска семья убитой не предъявляла. Когда полиция в Финистере сообщила матери Мариетты об убийстве дочери, та, пожав плечами, заявила:

— Говорила я Мариетте: ты допрыгаешься!

Она только что не сказала:

— И поделом ей!

На вопрос, согласна ли она оплатить перевозку тела в Финистер, мать ответила:

— При жизни ей там было неплохо; надо думать, и мертвой будет не хуже.

Ей предложили выступить с гражданским иском, объяснили, в чем он состоит, и она недоверчиво спросила:

— А денежки какие-нибудь мне от этого перепадут?

— Даже если суд вынесет приговор в вашу пользу, зять ваш не сможет заплатить: у него нет ни франка.

— Тогда на кой мне все это затевать?

Возможно, сейчас она читает в местной газете отчеты о суде, хотя это маловероятно.

Было без десяти двенадцать; Деланн и Фриссар не настаивали на объявлении перерыва на обед, присяжные тоже не выказывали признаков утомления.

— Пригласите следующего свидетеля.

Им был профессор Ламуре, один из лучших патологоанатомов Франции, непременный участник международных конгрессов. Толстый, низенького роста, неряшливо одетый, он явно не беспокоился о впечатлении, которое производит на окружающих. В это утро профессор был не в духе: пришлось зря просидеть столько времени; к тому же в свидетельской комнате ужасно душно. Однако у него было преимущество перед остальными свидетелями: учитывая важность его занятий, ему было разрешено явиться в суд только сегодня.

— Вы клянетесь говорить…

— Да, клянусь!

— Повернитесь к присяжным и расскажите им…

Ламуре терпеть не мог рассуждать о медицине с людьми, ничего в ней не смыслящими, и не пытался этого скрывать.

— Я полагаю, мне надо изложить соображения, на основании которых я сделал заключение?

— Да, будьте добры.

— Двадцать первого марта меня вызвали…

Это было похоже на месть. Ламуре начал рассказывать еще подробнее, чем Лазар, какому тщательному обследованию был подвергнут труп Мариетты; только после этого судебно-медицинский эксперт произвел вскрытие. Время от времени Ламуре умолкал, громогласно сморкался и снова продолжал рассказ о различных внутренних органах. Это именно он обнаружил, что Мариетта была на третьем месяце беременности: Лазар, заботившийся лишь об установлении причины и времени смерти, пренебрег обследованием матки.

Во время его выступления десятка два человек покинули зал: одни — по причине наступившего обеденного времени, другие же, вероятно, потому, что рассказ Ламуре вызывал у них малоприятные ощущения.

Для обоснования часа наступления смерти Ламуре подверг основательной критике некоторые теории, оспорил взгляды немецких и американских ученых и в заключение высокомерным тоном заявил, что как бы ни отнеслись к этому его коллеги, удар Мариетте мог быть нанесен в равной степени как в восемь часов вечера, так и в промежутке между двенадцатью и часом ночи.

Ламбер не слушал и почти все время вполголоса беседовал с одним из конвоиров. Присяжные недовольно хмурились, и Жуву несколько раз пришлось подавать своему подзащитному знак замолчать. Армемье тоже не слушал профессора и писал что-то, не имеющее, вероятно, никакого отношения к процессу.

Накануне атмосфера в зале была торжественной, с некоторым даже оттенком трагедийности, и Ломон понимал: такое ощущение возникло у него отнюдь не из-за лихорадочного состояния. Так бывало всегда. Но сегодня у действующих лиц и у публики было достаточно времени освоиться и с событиями, и с идеей насильственной смерти, обсуждавшейся в первые часы слушания дела.

Сначала Мариетта Ламбер была жертвой, а ее муж — вероятным ее убийцей, и благодаря этому оба они на какое-то время обрели известную неординарность, а то и величие.

Но свидетели своими показаниями постепенно приземляли их, низводили до масштаба обыкновенных людей. В течение многих часов Дьедонне Ламбер сидел на виду всего зала — клал руки на барьер, опускал на колени, сморкался, утирал пот со лба, наклонялся к конвоирам и что-то говорил, а свидетели в это время повествовали о его каждодневной жизни.

Объяснения экспертов не интересовали никого, кроме нескольких студентов-медиков, пришедших специально ради этого, и на пятой минуте выступления доктора Бени зал опустел на добрую треть.

Выступление обвинителя, а главное, защитительная речь Жува должны будут несколько подогреть интерес к дневному заседанию: тут обычно ожидают либо сенсационных изобличений, либо какого-нибудь юридического крючка.