Федор Московцев - Сбывшееся ожидание Страница 25

Вокруг хребта шумит множество рек и речек, вытекающих из вечнотающих снегов. Шумные потоки вырывают в земле глубокие ложбины и силой разрывают цепи лысых и черных гор, образуют ущелья, а вырвавшись на раздольную плоскость, своевольно катят по ней свои струи.

В эту тёплую ночь, рядом с Таней, Андрей видел перед собой ту нирвану, о которой часто мечтал, засыпая, которую видел во сне, которую хотел, к которой стремился, и которую принимал как должное, ибо она стала частью него.

Таня слушала Андрея, и всё окружающее потеряло реальность. Сознание ловило слова. Ей привиделся дом, окруженный лесисто-зелеными склонами, которые отражаются в озере, окаймленном темно-красными скалами. Из окон дома доносятся призывные звуки чарующей музыки, и с голубым отливом розы, в такт мелодии, нежно шуршат у Таниных ног. И Андрей ласково нашёптывает ей слова любви и указывает на гору, покрытую соснами, которая величественно расступается, открывая безбрежный простор незнакомого мира. И оттуда широко струится будоражащая сердце свежесть, подхватывает Таню благоуханной волной и уносит в сверкающую неземную даль.

Через прозрачные занавеси в комнату проникло утро, скользнуло оранжевой полоской по полуоткрытым створкам, по покрывалу, лежащему на полу, по небрежно брошенным на стул вещам, кинуло блики на рубиновые четки, заиграло подвязками малинового бикини, подкралось к смятым простыням, и коснулось полуопущенных густых черных ресниц.

Таня с трудом открыла глаза, и, осматривая комнату, приподнялась на локтях. Неровно подымалась грудь, улыбка тронула уголки Таниных губ, и она ладонью заслонилась от яркого света, словно стремилась сберечь какие-то сладостные видения.

Прильнув к Андрею, она принялась его тормошить:

– Андрей, мой любимый Андрей!

– Да, Танюш, – ответил он, просыпаясь.

– Скажи, – требовательно произнесла она и задумалась.

– Да…

– Скажи, это правда, всё так и будет – как ты вчера рассказывал?

Он вспомнил, что открыл ей вчера ночью на берегу моря, под плеск волн, свою мечту, которая стала и её, Таниной мечтой, и уверенно ответил:

– Да, детка, всё так и будет.

Глава 14

В лице Семёна Пустовалова, выпускника Волгоградской Высшей Следственной Школы, отдел по борьбе с экономическими преступлениями Северо-Восточного Административного округа города Москвы получил самого яркого кретина в своей истории. Он путал статью 159-ю (Мошенничество) со статьей 149-й (Воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия), взятку с Вяткой, черный нал с черным калом, поэтому ему не то что заполнить протокол, поручить ведение допроса доверяли не всегда. А прижился он в отделе потому, что его талант жонглировать фактами, соединять несоединимое и притягивать за хвост не относящееся к делу, не раз помогал вытаскивать безнадежные дела, – если вдруг недобросовестный предприниматель или коррумпированный чиновник соскальзывал за недостатком улик.

К нему, к своему товарищу-однокурснику, обратился Станислав Закревский, выполняя поручение Александра Капранова. После окончания ВУЗа друзья не теряли связь и помогали друг другу в личных и служебных делах.

Соответственно, их встреча проходила в неформальной обстановке. Закревский не стал стеснять друга и, прибыв в Москву, поселился в «Комете», ведомственной гостинице МВД, а вечером они встретились в пивной «Пена» на проспекте Андропова. Пустовалов не настолько обжился в Москве, чтобы на ходу выслушивать приехавшего из провинции товарища, и прежде чем приступить к обсуждению дела, основательно загрузился водкой, не забывая при этом и про пиво.

Уже через полчаса после первой стопки Закревский понял, что не только не изложит просьбу, а даже слова не вставит для поддержания разговора – беседу не было нужды поддерживать, так как наливал и солировал Пустовалов:

– Три года назад произошло беспрецедентное событие. Не стало нашей Ани Плитковской. Правозащитники и гражданское общество до сих пор спрашивает власть, кто убил Плитковскую, хотя любой неравнодушный человек знает, что ее смерть заказал Путин в честь своего дня рождения. И это будет одним из главных обвинений на неминуемо надвигающемся Нюрнберге-2, ведь падение режима неизбежно. Анна, Аня, Анечка, Энни, Энн, Аннушка, Аннет, Антуаннета, Нюра. Милая девочка, зачем ты покинула нас?? Горькими слезами оплакивала ее смерть демократическая общественность. Вдвойне обидно, ведь она не только душой, но и телом принадлежала оплоту Свободу, получив паспорт гражданина США, т. е. была настоящим человеком. Милая Анна, ты ведь была моим настоящим другом. Сколько радостных минут мы провели вместе, защищая права человека. Помню, сбежим с какой-нибудь скучной правозащитной конференции (естественно, предварительно зарегистрировавшись) и гуляем по живописным местам Коломенского заповедника, взявшись за руки. Потом шли в наш трактир «Пена», заказывали по бокалу Карлсберга, и Аня с воодушевлением начинала рассказывать об ичкерийских борцах за свободу. Она была просто повернута на этой теме – в хорошем смысле. Я помню, как горели ее глаза, когда она рассказывала нам о романтике Шамиле Басаеве, скромном и застенчивом интеллигенте Хаттабе, художнике и поэте Салмане Радуеве, балагуре и шутнике Мовсаре Бараеве, возвышенном орле Джохаре Дудаеве… и птенцах его гнезда Лечи Вайнахе, Зазе Вахаеве и Умаре Радулове. Ее рассказы настолько овладевали слушателями «Пены», что в наиболее патетических местах все дружно ревели «Смэрт проклятым урусам!», а бармен Саламон брал большой нож, залезал на барную стойку и рычал «Рэзат буду шакалов!». Как вызывали у нее печаль и депрессию сообщение о гибели каждого полевого командира отважных оппозиционеров, и с какой детской радостью она начинала слушать сводки о потерях федералов-оккупантов, говоря каждому: «Вот видите, я же говорила».

Аня была исключительно честным и беспристрастным журналистом, мастером пера, настоящим профессионалом. А как она умела выбивать гранты у правозащитных организаций! Бывало, в своих отчетах с такими яркими подробностями описывала свою правозащитную деятельность и зверства российской военщины в Ичкерии, что хоть стой, хоть падай. Глянешь на нее с легкой укоризной, «Аня, ну нельзя же так, никто не поверит», а она скромно потупит глаза в пол и с хитрецой ответит мне моими же словами, которые давно стали популярной поговоркой у правозащитников: «Ради красного словца не пожалею и Альбац». Ну что тут с этой милой чертовкой после этого делать, оставалось только одобрять и обнимать. Так получилось, что в тот день я совершенно замотался и не знал события новостных лент. Придя после напряженной защиты прав человека расслабиться в «Пену», я стал как громом пораженной. «Пена» бурлила и негодовала. Мимо меня пронеслись все в слезах интеллигенты Аркаша Гобман и Абрам Жидовских. На полу корчился с пеной изо рта диссидент Яков Айлисман. Из-за столов с негодованием доносилось «Они убили Энни». Еще ничего не понимая, я обратился к Изе Шниперсону и он, со слезами на глазах, ввел меня в курс произошедшего: «Убили Аню-то нашу, ту, что противостояла тоталитарному режиму, такая совестливая, приличная…». Не описать предела моего горя, как только я осознал произошедшее. Решено было тут же закатить траурный пир горой, чтоб торжественно проводить нашу Анну в последний путь. Все пили элитный деревенский самогонище – Косорыловку, в больших количествах и каждый старался рассказать историю о Плитковской попечальнее и потрагичнее. Бармен Саламон настолько растрогался и рассентиментальничался после этого, что объявил, что поминки за счет заведения. Что тут началось. Несмотря на траурную атмосферу, кто-то танцевал на столах, кто-то дрался у барной стойки за новую порцию Косорыловки. Казалось, в тот день весь проспект Андропова захотел уместиться в «Пене», чтобы достойно оплакать убитую правозащитницу. Не было пределов нашему горю и печали. До сих пор тот траурный пир вспоминается многими, хотя прошло уже три долгих годов. Завсегдатаи нашего кабака, все между прочим совестливые демократические интеллигенты, часто предаются воспоминаниям о благих делах демократической журналистки: «А помнишь, как бухали, когда Плитковскую грохнули?» «Дааа, жалко, что у нее не было как у кошки девяти жизней», и тут же все закатывали глаза в печали.

… Ближе к полуночи Закревскому стало ясно, что деловой разговор сегодня не состоится – Пустовалова конкретно повело.

Поговорить удалось только на следующий день. Закревский, очнувшись у себя в гостинице, привёл себя в порядок и, добравшись до отделения, еще час дожидался своего товарища. Тот прибыл только к полудню и первым делом отчитался перед шефом, что ездил брать «Барьер», недобросовестную юридическую фирму, сотрудники которой разводят клиентов на деньги за юридические консультации сомнительного качества по сильно завышенной цене. Какой он «брал барьер», было понятно по его одутловатой физиономии, а особенно по выхлопу. Отчитавшись, Пустовалов вышел на перекур.