Михаил Климман - Затерявшийся в кольце бульваров Страница 26

Правильней всего было, дождавшись момента, когда камеры смотрят в сторону, встать и уйти. То, что этот, с раскосыми глазами – не очень симпатичный человек, Дорин почувствовал сразу, но что Вол посадит Андрея за один стол с ментом, просто не могло прийти в голову. Дорин сидел, старательно отводил глаза в сторону, хотя ухо его было доклеено и загримировано. С не очень близкого расстояния оно выглядело вполне целым и здоровым.

– Начнем, если можно, с вас, Александр Сергеевич, – Вол повернулся к работнику аппарата президента. – Как вы считаете, где здесь собака, то есть деньги, зарыты?

Дудоладов, который до этого времени сидел, расслабившись, и явно отдыхал, подобрался, сверкнул неожиданно умными глазами и посмотрел на Митю:

– А почему с меня? Вы, когда прислали приглашение, сказали, что у вас есть идеи на этот счет. У меня предложений нет, я пришел сюда, чтобы их скорее послушать и обсудить…

– Хорошо, – согласился Вол, – тогда, может быть, – он обернулся к подполковнику, – вы, Юрий Русланович?

– Мне трудно сказать что-нибудь по этому поводу, – начал Танин. – У нас, как всегда, одна рука не знает, что делает правая. Мы хотим одновременно получать деньги с торговли антиквариатом и отменяем лицензирование. А лицензии, между прочим, эти самые деньги и давали. Потом отменяем пошлину на ввоз антикварных произведений и спрашиваем, где же деньги?

– Но, насколько я помню, пошлина отменена на ввоз предметов личного потребления, – вмешался Вол. – В самом деле, если я купил себе в Европе картину или статуэтку, почему нужно за это платить? Я ведь уже отдал государству его часть в виде налогов с моей зарплаты.

– И лицензии были отменены именно поэтому, чтобы люди не платили два раза, – добавил Дудоладов. – Во всяком случае, это была одна из причин…

– А вы что думаете по этому поводу, Сергей Андреевич? – Митя повернулся к Дорину. – Вы здесь единственный практик, как вы относитесь к отмене лицензий?

Несколько секунд длилось молчание, длилось до тех пор, пока Андрей не понял, что так он привлекает к себе внимания гораздо больше. «Раз не улетел, – сказал он сам себе, – тогда чирикай…»

– А я бы вернул их, – сказал он мрачно.

– Вернул лицензии? – все трое собеседников уставились на Андрея, каждый со своим выражением лица.

– Да. Только не на всю торговлю антиквариатом, а на ее международную часть. И сделал бы лицензии двух видов. Если ты только ввозишь в страну предметы искусства – плати меньше, если и вывозишь – плати больше. Тогда бы деньги шли не в карман таможенников, а в карман государства.

Причем цены за лицензии сделал бы осмысленными, а штрафы за нарушение – бессмысленно большими.

– То есть вы предлагаете, – Дудоладов впервые заинтересованно посмотрел на Андрея, – отменить пошлину вообще и заменить ее лицензированием? Почему?

– Потому что сегодня – это поле для произвола и коррупции. Например, я купил в городе «Х», ну скажем Берлине, картину за тысячу евро. Взял чек, все как положено. На таможне «эксперт», интересно бы узнать, откуда они там берутся, смотрит на мою картину и говорит: «Ваш чек – фальшивый, вы сговорились с продавцом, и он вам уменьшил цену на бумаге. А картина ваша стоит при покупке семь-восемь тысяч евро». А я продать ее хотел за две с половиной, а придется теперь платить тридцать процентов от этой его «покупной» цены, а это две сто или две четыреста. Проще бросить ее на месте или дать таможенникам евро двести пятьдесят—триста, чтобы хоть какой-то смысл остался.

– Только не надо мне рассказывать, – вскипел Танин, – про вашу несчастную жизнь. Это вы здесь плачете – продавать буду за две с половиной, а рамку новую поставите, в музее бумажку получите, и вот уже и три с половиной, а то и четыре. А простой человек за тысячу долларов должен три месяца на заводе корячиться, а то и пять. Про пенсионеров даже не говорю.

– Предположим, подполковник, простите, не помню имени-отчества, что вы правы, – Дорина понесло, – и я буду действительно продавать эту картину за четыре тысячи долларов. Давайте посчитаем. Заплатил я тысячу евро, это сегодня приблизительно плюс еще двести долларов. На таможне, если повезет, отделаюсь тремя сотнями пошлины. Рама, как вы правильно говорите, – долларов двести. Атрибуция музейная – двести, а то и триста. Итого – прямых расходов еще тысяча, а в сумме две. Но есть не прямые. Я в Европу за ней летал? На самолет деньги тратил? За гостиницу платил? Ел, наконец? Прибавлю пятьсот, и это по самому минимуму. Дальше – когда у меня ее купят? Может, через день, может, через год, может, через десять. А если у меня своя галерея, то добавьте к стоимости картины – аренду, охрану, зарплату продавщице, электричество, налоги. А если у меня нет галереи, то я отнесу ее к кому-нибудь, кто платит эти самые налоги и электричество. И он, чтобы все это оплатить и отдать мне мои четыре тысячи, должен поставить на нее уже пять. А чем выше цена, тем меньше шансов на продажу. А если вещь не продалась три года, то она становится убыточной, потому что деньги, вложенные в нее, можно отдать под проценты, под три в месяц, например. А это в год – тридцать шесть, а в три года – сто восемь, если не считать сложных процентов. Значит, отданные под проценты деньги через три года удвоятся. И если я истратил на картину две с половиной тысячи евро, а продаю за четыре, то через полтора года я продаю себе в убыток. А спросите любого дилера, сколько у него вещей лежит по году и больше? Перестаньте, господин подполковник, сочинять легенды о безумно богатых антикварах, это – ложь. Точно так же, как ложь и то, что все они – связаны с криминалом.

Публика на зрительских местах, которая никак не проявляла себя с начала шоу, внезапно разразилась аплодисментами.

– Стоп, стоп, – вмешался Вол, – это была замечательная речь, но собрались-то мы здесь совсем по другому поводу. Вы начали говорить о лицензиях на ввоз и вывоз. Про ввоз я более-менее уяснил, а что там с вывозом?

– А с вывозом, – объяснил Андрей, – тоже все просто: надо открыть границы и перестать ловить контрабандистов, которые везут что-то на Запад. Пусть везут, а таможня занимается своим прямым делом – наркотиками, оружием, пошлиной на товар.

– Вы слышали? – закричал Танин. – Нет, вы слышали, что он говорит? Это же… Это же…

У бедного мента просто не хватало слов. Дудоладов просто отмахнулся от его воплей.

– Можно потише? – он повернулся к Андрею. – Вы считаете, что надо разрешить свободный вывоз антиквариата? Почему?

– Потому что по законам экономики привлечь товар туда или сюда можно только экономически, а не юридически. Поэтому сегодня, когда русские хорошие вещи здесь дороги, кто же их повезет на Запад? А кто повезет, привезет обратно. Или сам, или дилер за него это сделает.

– Да ведь так, – захрипел Танин, – да ведь так всю Россию вывезти можно, все библиотеки, музеи, хранилища.

– И это давно пора сделать, – невозмутимо сказал Андрей, – давно пора начать продавать запасники и дубли.

– Держи его, – подполковник вскочил и бросился к Андрею, – это же преступник. Задержать…

ГЛАВА 29

– Рекламная пауза, – заорал Вол и бросился между Андреем и Таниным.

Но точку в ситуации поставил Дудоладов, который вдруг властно бросил:

– Сидеть, полковник.

Юрий Русланович, чинопочитание и послушание впитавший, видимо, с молоком матери, тут же плюхнулся на стул. И даже блеска в глазах поубавилось. Хотя возмущение и гнев его были совершенно искренними, но они, вероятно, были прописаны в разумной части натуры подполковника, а субординация все-таки в подсознательной.

– И если я еще увижу, – тихо, но очень внушительно сказал Александр Сергеевич, – что вы орете и вскакиваете со своего места, я найду способ испортить вам биографию.

Режиссер замахал руками, напоминая, что рекламная пауза заканчивается. Митя по-хозяйски оглянулся, все ли в порядке, и опять обаятельно улыбнулся в камеру.

– Итак, дорогие телезрители, мы продолжаем. Как вы помните, прервались мы на предложении уважаемого Андрея Сергеевича распродать все запасники государственных хранилищ. Хотелось бы…

– Уважаемый господин Вол, – прервал ведущего Дорин, – давайте все-таки соблюдать установленные вами же правила игры и не перевирать слова собеседника. Я никогда не утверждал, что надо распродать ВСЕ запасники. Это было бы глупо и нерентабельно ни в духовном, ни в материальном смысле. Но невозможно понять, почему в запаснике одного из московских музеев хранятся шесть фарфоровых «Поцелуев» работы Сомова. Это такая статуэтка – манерные дама и кавалер обнимаются на лавочке. Я принес к ним на атрибуцию редкий и дорогой предмет, они его исследовали и подтвердили его ценность, а когда я решил его забрать, начали горько сожалеть о том, что не могут купить его себе. Я спросил, считают ли они ту сумму, которую я просил за предмет, завышенной? Говорят – нет. Тогда почему не купите? Нет денег. Тогда давайте поменяемся на один из ваших «Поцелуев»? Нельзя, говорят. Почему? Не бывает двух одинаковых фарфоровых предметов. «Ну, тогда вы должны скупать весь фарфор, который существует». «Да это мы и сами понимаем, только они у нас на балансе и списать их никак нельзя…»