Татьяна Моспан - Смерть в рассрочку Страница 26

Козел, дубина! Сема сверлил глазами охранника, но тот спокойно сидел рядом со своим патроном. Второй намертво застрял возле справочной. За что им только деньги платят! Резаный выругался. Одна вывеска…

Панцирь тем временем обогнул искусственную пальму, боком взглянул на безмятежного Карлина, ожидающего регистрации на московский рейс, и поставил пивную банку на край кадки.

Сема уже знал, что будет дальше…

Он выскочил из-за своего укрытия и рванул к пальме.

— Ложись! — заорал он и, схватив Вячеслава Анатольевича за руку, выдернул его из кресла.

В последнюю долю секунды он увидел, что качок, как снаряд, метнулся к своему боссу.

Тут же прогремел взрыв. Кто-то заорал не своим голосом.

Ничего не понимающий Карлин открыл глаза и увидел, что от кресла, в котором он только что сидел, ничего не осталось, а на сохранившихся кое-где пальмовых листьях клочьями висело что-то непонятное.

— Батюшки! — раздался рядом чей-то голос. — Разворотило-то как все! Ужас…

Вячеслав Анатольевич продолжал смотреть туда, где только что стояло кресло.

— А это что? — прошептал он побелевшими губами, вглядываясь в странные клочья на листьях.

Это висели остатки соболевой шубки, которую он собирался подарить Лидочке.

У него затряслись губы. Это… это он мог бы сейчас там… клочьями!..

Карлин, отгоняя подступившую дурноту, с ужасом оглянулся. Где тот парень, который спас его?..

Рядом с ним громко сопел и что-то бубнил опростоволосившийся охранник, который тоже с трудом приходил в себя. Не привиделся же Вячеславу Анатольевичу его спаситель?..

А Сема исчез. Не дожидаясь аплодисментов. В такой суматохе это было нетрудно. Он видел, как Карлину помогли подняться, как он растерянно таращил глаза. Еще пара секунд, и его пришлось бы не поднимать, а соскребать с полу, желчно подумал Резаный.

Второй охранник появился возле своего объекта вместе с двумя сержантами. Этот качок вообще отделался легким испугом.

Место взрыва оцепила милиция, и Сема незаметно скрылся.

Глава 9

Борис Ефимович Мастинский в прежние времена был мелким чиновником, настолько мелким, что о его существовании не всегда помнило непосредственное начальство.

Невысокого роста, невзрачный, он на первый взгляд не производил впечатления могущественного человека.

Лысеть Мастинский начал с тридцати двух лет, и к пятидесяти уже имел обширную лысину, которую пытался прикрыть, начесывая на неё волосы сбоку. Выглядело это жалко и нелепо, что и отметила недавно Ирэн Сайгина.

Борис Ефимович углядел девушку в офисе её отчима, с которым у него были дела — они знали друг друга много лет — и неожиданно для себя влюбился.

Жена ушла от Мастинского давно, ещё когда был нищим и неимущим, и он меньше всего жалел об этом. Несложившуюся личную жизнь компенсировало другое.

Начавшийся в стране раздрай превратил маленького невзрачного чиновника в значительную фигуру, монолит, которому иной министр поклониться за честь считал. И то сказать, министров много, и меняются они, как перчатки при нынешнем бардаке, а он, Мастинский, один. С ним уже сейчас считаются, вернее, он заставил с собой считаться, но то, чего он достиг, это ещё не вершина.

Начинал Борис Ефимович с малого, ещё при Горбачеве. Моментально почувствовал перелом и занялся бизнесом. Ничем не гнушался, лишь бы деньги заработать. Был он необычайно расчетлив и умен. Там, где другие миндальничали, он железной рукой прихватывал за горло. Потому и преуспел.

Сколотил в перестройку небольшой капиталец. Дальше — больше. Началась приватизация. Ну, тут уж развернулся как следует. Он прекрасно разобрался в ситуации и начал хапать по-крупному. Без оглядки, не опасаясь, что его схватят за руку. Основал несколько акционерных обществ, дал хорошую рекламу. Люди понесли ему деньги. Точнее, не ему, а в эти самые акционерные общества и банки. Он сулил невероятные прибыли и удивлялся, как нормальный человек может поверить в такое. Ну как?!.. Он все рассчитал точно. Грянул час — и банки эти, хлоп, закрылись.

Он не скрывался, как другие, от правоохранительных органов. Документально все было оформлено — комар носу не подточит. Банкротство-с, не извольте беспокоиться.

Но люди, не понимая этого, беспокоились. Как стадо баранов, потерявшее вожака, метались они у заколоченных входов в офисы, где совсем недавно им сулили несметные прибыли, как в стране дураков из старой детской сказки. Кретины! Неужели кто-то будет таскать каштаны из огня для других? Страна непуганых идиотов…

Люди, их беды, горести — для Мастинского не существовало таких понятий. Если это выгодно для него и пройдет безнаказанно, значит, надо брать и рвать. Это была игра с несуществующими правилами.

Мастинский стал состоятельным человеком.

Он с усмешкой вспоминал те времена, когда ходил в младших научных сотрудниках НИИ, куда попал почти случайно, воспользовавшись мелким знакомством. Он был счастлив тогда до потери пульса, считая, что ему крупно повезло. Не каждому дано перейти из чиновничьей конторы в научно-исследовательский институт всесоюзного значения.

Оказалось, что радость была преждевременной. Наукой здесь и не пахло, во всяком случае в том отделе, куда его запихнули, а перспектив было ещё меньше, чем в прежней конторе. С тех пор Борис Ефимович вынес стойкую неприязнь к научным сотрудникам.

Он считал деньги от получки до получки, сочинял бумаги за своего начальника отдела, который попал в институт по блату и был дуб дубом. Тот про своего подчиненного вспоминал лишь тогда, когда приходило время делать отчет.

Народ в отделе подобрался ленивый. Мэнээсы (младшие научные сотрудники) по полдня торчали в курилке и обсуждали фирму джинсов, которые какому-то счастливчику привезли из-за бугра, чью-то стрижку… Черт их знает, что они там обсуждали. Борис Ефимович не курил.

Когда от него ушла жена, он на некоторое время сделался предметом обсуждения. Ловил насмешливые взгляды, которые сверлили его затылок.

Иногда слышал шепоток:

— Да-а, видать, отчаянная женщина была, все-таки пять лет с ним прожила.

— Шесть, — поправлял кто-то говорившего.

— Ну-у, вооще… — коверкая слова, развлекалась в курилке скучающая публика.

Жизнь в НИИ напоминала сонное болото. Лишь раз в году оно пробуждалось от спячки. Это когда над институтом, как дамоклов меч, нависал вопрос, волнующий всех. Сокращение!

И начиналось.

Одна — мать одиночка с тремя детьми от разных мужей, ни один из которых возле неё не удержался. Подробностей про мужей у дамы никто не спрашивал, но она сама, преодолев стыдливость, охотно делилась наболевшим с родным коллективом, в надежде, что её не оставят без вспомоществования.

Другие — справками запаслись, где черным по белому… Эти тоже начинали слоняться по комнатам, задолго до предстоящей кампании и трясти своими бумажонками. Глаза горят. Только тронь их, только тронь, такую волну погонят, всех на чистую воду выведут! Кое-кто непрозрачно намекал на одному ему известные упущения и делал при этом значительное лицо.

Начальство морщилось, прикидывая, кого из этих горлопанов можно убрать с наименьшим риском для себя. Действительно, тронешь его, заразу, столько вони будет… Не оберешься потом.

Во времена, предшествовавшие сокращению, курилка, эдакий светский салон, пустела. Сотрудники косились друг на друга чертом, гадая, кого будут выкидывать. Они, хмурые, сидели за рабочими столами, маясь от безделья, и смотрели в окно.

Напротив института, на улице Дзержинского, возводился серый каменный дом: новое здание КГБ. В те времена эта контора называлась именно так, и никто тогда даже не предполагал, что учреждение будет переименовано. Да хрен с ним, с учреждением! Никто в страшном сне не предвидел, какие испытания и лишения ждут их, уважаемых членов общества. Новые демократические преобразования, радужные перспективы… А в ней, новой жизни, Борис Ефимович Мастинский, с которым иногда забывали поздороваться, до того незначительным человечком он был, станет пользоваться уважением, и некоторые министры почтут за честь с ним водиться… Да что вы, открестились бы сотрудники института, такого не будет никогда.

А пока коллектив отдела следил, с какой быстротой возводится этаж за этажом серого здания, и строил различные предположения.

Народец в отделе подобрался пестрый, но все сходились в одном: попадать под сокращение и покидать насиженное, привычное, нагретое задом место не хотелось никому.

Главную головную боль для начальства составляли блатные. С этими было тяжелее всего. Их в институте — большинство. Кадровик хватался за голову, бегая с выпученными глазами. Весь институт блатной, ну весь! Абсолютно некого сокращать.

Сотрудники роптали и ненавидели друг друга. Бывшие приятели становились чуть ли не врагами. Они подозрительно озирались по сторонам, ловя малейшие намеки в свой адрес. На некоторых накатывало трудолюбие. Эти назойливо лезли на глаза начальству, доказывая собственную незаменимость.