Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики Страница 26

Год 1999 встретил в гордом одиночестве. Трезвый и сытый. Звонила Людмила, я неизменно посылал подальше. Из показанного по телевизору понравились лишь «Старые песни о главном». На другое утро подался на рынок. Поначалу сдатчиков не было, потом зашевелились. Подвалил рыгающий спиртным с луком Пикине. Барыга с рождения не упускал возможности вырвать клиента с товаром из рук. Я пообещал набить морду. Но договориться смогли. Денег у меня«…стукнешь по карману — не звенит, стукнешь по другому — не слыхать…». Заключили союз, доллары брать не дороже двадцати пяти рублей. Золото — кто как умудрится. Я снова работал на дядю, сдавая ему баксы по двадцать восемь рублей. Валюту и золото несли мало. Душа радовалась, что пить стали меньше. Но, как покажет время, горбатого исправит только могила. Лишь дадут народу приподнять голову, возле магазинов и пивных заклубятся сменившие отправившихся в мир иной алкоголиков подросшие поколения с пьяными генами, с бессмысленными с пеленок глазами.

Банковали спокойно. Патрули отирались возле посадочных площадок городского транспорта. Бандиты, отморозки продолжали праздновать. Алкаши с бомжами не донимали тоже. Упав в омуты, они прилипали ко дну, редко находя силы подняться на поверхность. Несмотря на взаимную неприязнь, раздражения мы не испытывали. Пикинез бесплатно взваживал предложенные мне изделия. Брал золото по установленной в обычные дни цене. Уверенности, что не обвешивает, не было. У подружек сережки я взял за бесценок. Стоимость назначили они. Пикинез отвалил в три раза больше. Этого не произошло бы, если бы его внимание не занял мужик с серебряной ложкой. Времени тот отнял столько, что Пикинез долго не мог говорить. Я посмеивался в варежку.

Работу закончили часов в шесть вечера, когда разгорелись фонари на площади перед собором. Ждать осталось ненормального или поймавшего отходняк наркошу. Мы разошлись. По широкой лестнице я проскакал на пятачок между ларьками, оглянулся. Толстая фигура Пикинеза одиноко качалась возле остановки на другой стороне Буденновского проспекта. Ему предстояло добираться до Западного, мне по дороге на Северный. Вокруг было пусто и неуютно. Я поднял воротник, взял направление на Соборный переулок. Перед копией московского собора Христу Спасителю остался мерзнуть памятник Димитрию Ростовскому, двести сорок лет назад основавшему крепость Ростов на славном Дону. Я тоже голосовал за возведение монумента подвижнику. Потом услышал, что святым статуи не ставят. Все мы были неграмотными выходцами из безбожных Советов, а церковники промолчали. Когда памятник установили, люди взялись обкладывать подножие цветами, молодожены отбивать поклоны. И сейчас основание постамента завалили венками с букетами. На детские дома, квартиры для беженцев — соплеменников, пособия на детей, инвалидов, на пенсии старикам, на открытие рабочих мест ни времени, ни денег не находится. На святых, в которых не верим — пожалуйста. Зачем отливать? Они без копий над толпой. Иконы Серафиму Саровскому, Сергию Радонежскому, Дмитрию Донскому в храмах висят. Денег на них ушло не как на изваяния. Но у нас… возвели монументальную партшколу, детский садик сзади развалился. Повторяюсь, конечно. Для лучшего запоминания.

На Большой Садовой людей единицы. Уткнули носы в воротники. Рекламы сиротливо переливались огнями. Впечатляло оккупированное правительством области старинное здание, с голубоватыми подсветками белокаменных портиков по фронтону. С перекрытыми модной черепицей островерхими крышами. За ним просевшие, с трещинами дома ростовчан. Что изменилось с приходом новой власти? Или, зачем строить из себя одуванчика, когда у самого рыльце в пушку?…

Дома первым делом подсчитал навар. Заработок составил почти тысячу рублей. Не обманул, не обвесил. Не отобрал. Хочешь — сдавай доллары, золото, иные ценности. Не хочешь — неси в приемные, обменные пункты. Я лично вышел поработать за систему услуг в праздничные дни.

На второй день снова банковали вдвоем. Народ приходил в себя. В прежние времена говном в проруби болтались до Крещения, до старого нового года, обблевывая тротуары, рабочие места на производстве. Теперь кормить никто не собирался. На третий в рост закрутились оптовые рынки продуктов, промтоваров, заиграли красками овощные, фруктовые развалы, соления с мочениями, сушеные урюк, изюм, курага. В мясном на прилавках куры, утки, гуси, индейки, куропатки, поросята, телята, баранина. Белужьи, стерляжьи, соминые балыки, кефаль, форель, машины с живой рыбой. Чего не родилось на донской земле и близкой Азии. Распахнулись четыре входа в базар с массивными, сваренными из железных брусков с крестовинами, воротами. Валютчики заняли посты по длине центрального прохода от Соборного переулка до мясного павильона, имеющего выход на Буденновский проспект. Взялись банковать ребята с нашего угла. Пришлось переходить на вечернюю смену. Менялы пропились, растратились. Сникерс в обычные дни слыл нечистым на руку, теперь обвешивал на портативных внаглую. Остальные похихикивали, следуя примеру с откровенным лохом. В старые времена, когда менты разрешали стоять азербайджанцам-кидалам, был случай. Лет двадцати пяти, худой от недоедания или пьянства парень из станицы, торговавший кучкой овощей, вдруг захлопал ладонями по бокам, затанцевал обутыми в резиновые сапоги ногами. Вытащив из кармана китайских штанов смятые купюры, с подскоками направился к азикам. Преподнес две по единичке и одну купюру в пятьдесят украинские гривны. В переводе на российские гривна равнялась пяти рублям. Те с интересом уставились на расплывшуюся физиономию. Один брезгливо развернул бумажки, покрутил между цепкими пальцами. Собратья наблюдали за действиями, презрительно косясь на крестьянина, продолжавшего строить из себя богатого ваньку. Кидала скомкал, впихнул купюры в руки, оттолкнул парня. Тот снова сунулся к зверькам:

— Что, не берешь? — услышали мы растерянный голос. — Почему?

— Иди на х…, - скривился азербайджанец. — Получишь в морду.

— Пятьдесят две гривны. За двести рублей, — канючил прилагательный русский. — Шестьдесят деревянных навару.

— Вали отсюда, — подключились соплеменники. Набросали злых ударов по бокам, по морде. — Подойдешь, ноги переломаем.

Размазав по лицу кровь, потомок вольного народа начал складывать деньги. За ним наблюдали его земляки. Вдруг парень замер, тупо покрутил бумажки. Их оказалось две вместо трех. Две единички. Бросился к азербайджанцам. Те подвалили покрепче. Когда прошло время, я понял, почему не заступился тоже. За одно мгновение крестьянин показал доставшийся нам после татаро-монгольского ига характер. Мы такие. Петрушки. Или, как утверждает крестьянский сын Миша Евдокимов, Ваньки — встаньки. Правда, что в первом, что во втором случае непонятно, чем гордиться! Дурью неотесанной? Вот и сейчас Сникерс натягивал жизнерадостного лоха. Пока не выскочили нули, опустил солидный конец цепочки вязки «Кардинал» на полированное ложе. Затем уложил ее всю. Японский прибор зафиксировал вес изделия без куска золота, потому что взваживал после появления на табло нулей, как принято от арабских математиков, со времен Архимеда с Пифагором. С лица лоха не сходила благодушная улыбка. Обутый граммов на восемь, он ушел. Сникерс занялся цыганкой, высыпавшей ему в руки жменю колец, сережек, перстеньков с цепочками, крестиками. И здесь скинет на камни, на припой. Он имеет право говорить: если пришел на базар, работай по базарному. Когда занимался перегоном машин из Бреста в Ростов, объяснял, автомобилей бояться не стоит. Не попал ни в одну аварию. Многие ребята разбились на ночных белорусских, российских непредсказуемых трассах. Аркаша шипел: «Везунчик». Сникерс гнал его, потому что тот болел болезнью Пикинеза — перехватывал клиентов от трамвайных путей.

Разложив приобретенное по кулечкам, Сникерс потрепал меня по плечу. Мол, странный ты. Только бабы у тебя выскакивают из моря ни с хрена беременные. Хотя сзади лишь одна громадная в полнеба луна. И больше никого. Удачу на рынке держат зубами, иначе зачем сюда ходить.

Я послушался совета. Перекинув сумку на живот, зорко огляделся. Толпа месила снег, вливалась в ворота базара. Торгующие тряпками женщины ждали, когда освободятся места за железными лотками, днем занятые продавцами сигаретами, батарейками, брелками, прищепками, расческами. Ширпотребовской мелочевкой, которую в советские времена надо было искать с большим фонарем днем. Старые и молодые женщины займут прилавки и начнут трястись от холода до позднего вечера, в надежде заработать червонец — полтинник. Я отказывался их понимать. Столбы пестрели объявлениями, что на рынок требуются уборщицы с окладом в две с половиной тысячи рублей. Картон пачками, бутылки мешками, обрезки мяса, овощи под ногами, фрукты. Утерянная мелочевка… Будут лузгать семечки, перемывать кости, изредка поднимая задницу, чтобы оказать внимание клиенту. А может, дома всего в достатке, дети сыты, одеты, обуты. Мужья довольны. Нет, плач о проблемах нельзя слушать без подвывания в унисон.