Александр Андрюхин - Казнь за разглашение Страница 26

— Это с двенадцатого этажа? — спросила Анна Владимировна.

— Совершенно верно! — обрадовался Берестов.

— Но прошло уже столько лет, — покачала головой женщина.

— Что поделаешь… — развел руками Берестов. — Дело до сих пор не завершено. И уголовное дело по убийству не возбуждено.

На убийство она среагировала довольно спокойно. И это понравилось Берестову. Анна Владимировна строго взглянула в глаза журналисту и спросила:

— Что вы хотите от меня?

— Я хочу задать вам несколько вопросов. Мне сказали, что вы были понятой.

— Да, я была понятой, — подтвердила Анна Владимировна и, наконец, пригласила в квартиру.

— Я долго не задержу, — предупредил Берестов, проходя в чистую комнату, где не наблюдалось никаких следов стервозности и пьянства. Давайте сразу и начнем.

Хозяйка села на диван, сложила лодочкой руки и приготовилась внимательно слушать. «Наверное, была учительницей», — почему-то мелькнуло в голове у журналиста.

— Расскажите, как вас пригласили в квартиру убитого?

— Ну как… Сижу, смотрю телевизор. Слышу звонок. Открываю — два милиционера. Они мне говорят, что этажом выше убили человека и что они хотели бы, чтобы я была понятой. Время было около десяти. Я было отказалась, но они сказали, что из соседей им больше никто не открыл. Почти весь подъезд разговаривал с ними через двери, и все наотрез отказались быть понятыми. «Ну раз больше некому, придется мне, — подумала я. — Кому-то ведь надо быть свидетелем». Я оделась и пошла наверх. Там у двери уже стояли люди в штатском и мать убитого — Зинаида Петровна, так, кажется, её звали. Вторым свидетелем вызвался быть сосед с двенадцатого этажа, Алексей Леонидович. Пенсионер. Ну милиционеры открывают дверь, и мы проходим. На полу видим кровь.

— Много крови?

— Да нет, не очень. Крови, как от порезанного пальца. Словом, крови немного. Мы осторожно через неё переступаем, сердце, естественно, у меня екает, и идем первым делом на кухню. Кухня как кухня. Никаких следов беспорядка нет. Только табуретка лежит на полу. А на столе стоят три бокала. Два пустых — было видно, что из них недавно пили, а третий — с коньяком, не тронутый. Ну и запах, естественно, сивушный на всю кухню. Под столом стоит недопитая бутылка коньяка.

— Что менты при этом говорили?

— Да ничего не говорили. Фиксировали все в протоколе да снимали отпечатки пальцев с бокалов. Затем мы направились в другую комнату. Там было все чин чинарем, чистота и порядок. Были мы в ней недолго. После чего направились в спальню. Там-то в разобранной постели и лежал Алеша. Причем как будто спал. Я так и подумала, ну спит человек, а мы тут табуном ходим. Он был во всем белом, такой чистенький, причесанный. Руки поверх одеяла. Постельное белье индийское, дорогое, как будто на смерть купленное. А лицо его было такое спокойное-спокойное…

— Говорят, на лбу колотые раны?

— Две запекшиеся царапины. Одна против другой. Такие аккуратненькие. В спальне тоже все было довольно аккуратненько, только на полу валялась целлофановая упаковка от новой постели. Видать, перед тем как лечь, застелил новую постель. Ну милиционеры зафиксировали в протоколе и этот факт. Затем врач начал его осматривать. Долго осматривал. Поднимал ему веки, заглядывал в рот, наконец закатал покойному рукав и позвал следователя. Показывает ему что-то на сгибе локтя. Тот кивает и говорит «Я так и знал». Тут подходит ещё один оперативник, смотрит на руку и тоже понимающе кивает. Потом спрашивает у врача: «Сам он или помогли?» А врач говорит: «Естественно, помогли, видно же, что руки закручивали. Вспухло с пуговицу». И показывает на сгиб руки. Я приглядывалась, но ничего не разглядела. Далеко стояла. А поближе подойти побоялась.

Анна Владимировна замолчала, напрягла лоб, припоминая подробности, после чего продолжила:

— Потом оперативники занялись дверью в прихожей. Она была снята с петель и прислонена к стене. Они её крутили, вертели, чего-то вынюхивали, снимали отпечатки пальцев. И все пожимали плечами, и все удивлялись: «Зачем понадобилось снимать её с петель?» Ну протокол составили и уже протянули было нам на подпись, как вдруг заходит ещё какой-то мужчина в штатском, видимо главный. Спрашивает: «Ну что тут у вас?» — «Да, похоже, убийство», отвечает ему врач. «Хорошо!» — говорит этот главный. И начинает так лениво, не спеша осматривать квартиру. Сходил на кухню, в комнату. Заглянул в ванную, в туалет, так же вальяжно направился в спальню. И вдруг выходит оттуда пунцовый с шальными глазами. Вырвал, значит, из рук лейтенанта протокол и коротко скомандовал: «Все за мной!» Оперативники ушли на кухню, остались только мы втроем: я, Алексей Леонидович и мать убитого, Зинаида Петровна. Та вообще ничего не замечала. Сидела на стуле и плакала. Ушли, значит, оперативники на кухню и стали о чем-то совещаться. Долго шептались. Потом выходят с кухни все раскрасневшиеся, озабоченные. И лейтенант нам говорит: «Устали? Ничего! Сейчас протокол подпишете и свободны». Потом опять повели нас в спальню. Опять чего-то фиксировали. И врач сказал: «Посмотрите, какой бледный. Это все-таки от сердца. Острая сердечная недостаточность, я думаю. Впрочем, точно будет ясно после экспертизы». Потом, наконец, в протоколе что-то дописали или переписали, уже не помню, три раза перечитали. А начальник, тот каждую минуту вырывал протокол и все читал, читал. И только после этого дали нам подписать и отпустили. Пришла домой, был уже третий час. Устала. И все ругала себя: зачем согласилось быть понятой? Больше — ни за что.

— Спасибо за подробный рассказ, — улыбнулся Берестов. — Какая у вас прекрасная память. Шесть лет помните все детали и слово в слово то, о чем говорили оперативники.

— Это у меня профессиональная память, — улыбнулась Анна Владимировна. — Я преподаватель иностранных языков: английского, французского и испанского.

Берестов, который знал только английский, и то через пень-колоду, проникся к Анне Владимировне большим уважением. «И у такой женщины нет даже телефона? — мелькнуло в голове. И ещё мелькнуло: — Почему Климентьева назвала её стервой и пьяницей и почему не советовала общаться к ней? А ведь она как раз и внесла относительную ясность в это запутанное дело».

— Скажите, а что это за человек был, Алексей Климентьев? — спросил Берестов.

— Человек как человек! — пожала плечами Анна Владимировна. — Вежливый, интеллигентный. Правда, немного замкнутый.

— Говорят, он пил?

— Нет! Это вранье. Ничего он не пил. Ну, может, пил, как все, по праздниками, но не злоупотреблял. Во всяком случае, пьяным я его никогда не видела.

— А где он работал?

— Этого не знаю.

— А где у него семья?

— Тоже не знаю. В последний год он жил с одной молоденькой девушкой. Совсем юной! Можно сказать, девочкой, которой еще, наверное, и восемнадцати не было. Ну жил и жил. Никому не мешал. Собирался, кажется, жениться. Она была откуда-то из провинции и, говорят, торговала на рынке. Я точно не знаю. Знаю только, по слухам, что она во время убийства Алексея была в Польше.

— Вы её видели?

— Конечно, видела. Общительная девушка. Звать Лилией. Куда она потом делась, не знаю.

— А в той квартире кто сейчас живет?

— Как кто? Его мать живет. Зинаида Петровна. Это её квартира. Алексей свою квартиру оставил бывшей семье. Жене и сыну.

— Выходит, у Зинаиды Петровны две квартиры? — удивился Берестов.

— Почему две? — в свою очередь удивилась Анна Владимировна. — Хотя я не знаю. И знать ничего не хочу. Она вообще престранный человек. Все у неё не как у людей.

В голосе хозяйки послышалось раздражение. Берестов затаил дыхание.

— А в чем выражается её странность?

Анна Владимировна нахмурилась и неодобрительно покачала головой.

— Я её знаю давно. Мы с ней вместе учились в педагогическом. Так что первое высшее образование она получала вместе со мной.

— А у неё не одно высшее образование?

— Как минимум три, — хмыкнула Анна Владимировна. — После педагогического она закончила медицинский и ГИТИС. Но в театре никогда не играла.

— Почему?

— Это вы у неё спросите. — Анна Владимировна покачала головой. — Ох уж эта Абдурахманова! Вечно у неё какие-то фантазии, какие-то идеи, какие-то грандиозные планы, какие-то жертвы во имя спасения человечества. Я не знаю!

— Какая Абдурахманова? — удивился Берестов.

— Ну первая фамилия Климентьевой.

— До замужества? — догадался Берестов.

— Да нет, не до замужества. В том-то и дело, что замужем она никогда не была. Просто в одно прекрасное время она взяла и сменила имя, фамилию и отчество.

— Зачем? — поднял брови Берестов.

— Вот и я её спрашивала: «Зачем»? А она: «По советским законам, имею право выбрать любую фамилию, имя с отчеством и национальность!» Но это ещё цветочки. Потом она изменила и свою внешность. Сделала пластическую операцию и стала второй Дорониной. Я её едва узнала, когда потом встретила. Так получается, что жизнь нас почему-то всегда сталкивает. Кстати, у меня есть фотография нашего курса, я сейчас её вам покажу. Интересно, узнаете вы нынешнюю Зинаиду Петровну или нет?