Татьяна Степанова - Врата ночи Страница 27

У двери в зал собраний была укреплена мраморная доска, где было выбито следующее: «Пусть же наша полковая летопись — вечный памятник родных имен, подвигами своими прославляющих казачество, свидетель прошлого — послужит залогом не менее славного будущего нам, государевым лейб-казакам на честь, на гордость Тереку».

А внизу было указано, что это слова Державного Шефа полка Его Императорского Величества, сказанные им на высочайшем смотру... Катя смотрела на Дату речи — сто лет назад это было произнесено. Выбито на мраморной доске. Она оглянулась и...

Он стоял в дверях. Видение из прошлого. Словно ожила старинная гравюра. Катя не могла сказать, кто это был: атаман, есаул, сотник, хорунжий, нет, она ведь не знала таких воинских отличий. Это был просто мужчина в форме, которую Катя прежде видела только в кино — в черном бешмете и черкеске, украшенной серебряными газырями и наборным кавказским поясом. И лица его Катя сначала не видела — он стоял к ней вполоборота, небрежно облокотившись на дверной косяк. Видела лишь этот полумаскарадный, нарочитый, такой вычурно-странный, несовременный и вместе с тем такой сногсшибательный, блестящий, выделяющий его из всей шумной толпы костюм. «Такое же впечатление, наверное, производил Хаджи-Мурат на придворном балу, — сентиментально подумала Катя. — Или господин Печорин, когда он забывал про сплин и вспоминал, что явился на Кавказ не хандрить, а рисковать жизнью».

— Сереженька, кто это? — спросила она шепотом.

— Да это Астраханов. Надо же так одеться! Подойдет — я вас познакомлю, если хочешь, — насмешливо ответил Мещерский.

Катя смотрела на Астраханова. А затем увидела, что он не один такой в этом своем терско-казачьем национальном облачении. Были и еще молодые мужчины — белые, черные черкески, алые бешметы, башлыки, серебряные газыри, наборные пояса.

Скуратов некоторых из них подводил к Мещерскому, знакомил. Все это и были «военные историки», «югоармейцы», и некоторым из них предстояло дальнее путешествие. Катя разглядывала их с интересом. И думала: вот окончится вечер, этот летний бал-маскарад. Они снимут свои регалии, терско-казачьи костюмы и снова облачатся в пиджаки, галстуки, джинсы, футболки. Впервые в жизни она убедилась в том, как разительно, иногда просто волшебно меняет мужчину одежда. Когда твой сверстник и современник внезапно становится персонажем с фамильного портрета, копией самого «предка», некогда воевавшего под Плевной и Бреслау, стоявшего в недвижных шеренгах полка лейб-гвардии, которому какой-то там император, который ныне уже прах и тлен, производил свой последний высочайший смотр...

Играла музыка: зальчик, смежный со столовой, занимал небольшой струнный оркестрик: Моцарт, «Гром победы раздавайся», Чайковский — «Времена года» " речитатив полкового гимна: «Аллаверды, господь с тобою — вот слова смысл, и с ним не раз готовился отважно к бою войной взволнованный Кавказ».

Катя не удержалась: прилипла к первому же попавшемуся зеркалу — как она выглядит на этом балу-маскараде? И там, в зеркале, случайно она и заметила; в дверях показалась женщина, которую Катя сразу же узнала — Яна. Та самая художница Яна из музея. «Надо же, — подумала Катя со спокойным удивлением. — И она здесь. Наверное, вместе с Белкиным?» Но тут она увидела, как к Яне быстро подошел Скуратов. Почти заслонил ее своей квадратной фигурой. Катя отошла от зеркала, оглянулась. Они о чем-то говорили. Точнее, говорил Скуратов — нехотя, с видимым раздражением. А Яна... Она молча смотрела на него снизу вверх. И Катя понимала: нет, я ошиблась, она пришла сюда не с Белкиным. Они со Скуратовым знают друг друга. И, кажется, давно. Только он что-то совсем не рад ее видеть.

А потом все смешалось, появились новые лица, музыка заиграла громче. Яну Катя увидела еще раз, издалека. Теперь возле нее были Алагиров и его сестра. Возле балерины-орленка увивался какой-то тип в отличном костюме.

За столом они с Мещерским оказались напротив Скуратова и Астраханова. Последнего поминутно отвлекали разговорами — то один подойдет с другого конца стола, то другой, то кто-то из охраны, то официанты. Похоже, банкетом, точнее, его полной организацией распоряжался здесь именно он. На столе стояло дорогое марочное грузинское вино и русская водка. Сам Астраханов пил «Твиши», и то немного. Когда никто к нему не обращался, не теребил по пустякам, он редко вставлял в общий разговор слово, — больше слушал. Правда, именно он, когда Скуратов их познакомил, сделал Кате вежливый и лестный комплимент, похвалив ее «чудесные волосы».

Катя вздохнула украдкой: как она радовалась посещению французской парикмахерской, как мечтала, Чтобы ее оценили те, чье мнение ей было небезразлично. Но обстоятельства сложились так, что Катиных стараний никто не заметил. Кравченко буркнул что-то невразумительно-одобряющее. Мещерский со всеми своими страхами и переживаниями был как слепой. И вот ее заметил и оценил совершенно чужой человек, которого она видит-то впервые в жизни и, дверное, никогда более с ним не встретится.

Ей смертельно хотелось дотронуться до серебряных газырей на груди Астраханова. Точно ли это серебро? А эти штуки старинные? И есть ли там порох и пули? Вблизи, за столом, Астраханов, правда, показался ей иным: массивная, немного рыхлая фигура, одутловатое, хотя и красивое, гладко выбритое лицо. Усталые глаза, серые, как осеннее небо. «Эх вы, генерал Чарнота, — грустно-насмешливо думала Катя, — атаман Семенов, генерал Шкуро. Бледная гвардия... Вон седина на висках пробивается, а все еще тянет вас играть в казаки-разбойники...»

С Астрахановым она почти не разговаривала. Зато со Скуратовым они беседовали. Несмотря на полноту, он показался Кате чрезвычайно симпатичным.

— Сергей, вы плохо угощаете свою очаровательную спутницу, — заметил Скуратов шутливо-строгим тоном. За столом всей своей манерой держаться и, главное, завидным аппетитом он напоминал ей Кравченко. — Вот рекомендую, попробуйте наше фирменное. Маринованные груздики. Не волнуйтесь, Катенька, это не ресторанная стряпня. Свои, домашние, друзья присылают из муромских лесов.

Катя смотрела на маринованные «груздики» в хрустальном лоточке. Рядом стояла вазочка с черной икрой.

— Хороший стол — это уже что-то по нашим временам. А когда еще и компания подбирается...

Скуратова перебили. Настало время тостов. А пить господа военные историки умели красиво и со смыслом. Пили за... Господи, Кате никогда не доводилось слышать столько тостов и по таким разным поводам. Были тут тосты торжественные и патетические, были героические со слезой, державные, патриотические, монархические, проправительственные, пропрезидентские, военные, галантные, были и шуточные, смешные до слез. Кате все хотелось услышать какой-нибудь настоящий фольклорный — «терско-казачий». Особенно ей понравилось, когда мужчины, стоя, пили здоровье войскового атамана — ей все казалось, вот сейчас осушат бокалы и грохнут их со смаком об пол — только хрустальные брызги веером. Но нет, выпили и аккуратненько поставили бокалы на скатерть.

— Катя, а теперь попробуйте вот это. Старинный грузинский рецепт. — Скуратов потянулся к блюду, намереваясь на правах хозяина в который уж раз угостить их с Мещерским. — Эх, аппетит — враг мой. — Он со вздохом указал глазами себе на живот. — И чего только не пробовал, чтобы немного сбросить вес.

— Есть одно кардинальное средство, — участливо заметила Катя.

— Какое же? — оживился Скуратов.

Она смотрела на маринованные «груздики». Эх, была не была, назвался груздем, полезай...

—Любовь.

— Серьезно?

— Да. Я вот влюбилась однажды и похудела на пять килограммов.

— Класс! — Скуратов смотрел на нее. — Ну и как же? Что дальше было?

— Ничего. Я просто худела, таяла как свечка.

— И чем же дело закончилось?

— Увы, ничем, — Катя лукаво улыбнулась.

— Значит, только несчастная, безответная любовь способствует потере веса?

— Увы. Но это дело чисто индивидуальное. Не знаю, как у вас, Алексей Владимирович...

—Алексей, пожалуйста...

—Но у меня именно так.

— Надо будет тоже попробовать. Врезаться этак безоглядно по уши в прекрасную нежную девушку... Сколько, вы сказали, кило долой — пять?

Они посмотрели друг на друга и расхохотались. И Кате показалось: она знает Скуратова давным-давно. И тут ей снова вспомнились рассказы Кравченко и Мещерского о нем. И его прозвище Бизон, и выходка матерью, которую он довел до инфаркта, и то, что он (по словам Мещерского) якобы пусть в шутку, но считает себя потомком злодея Малюты. «Горчица есть такая — „Малюта Скуратов“, — подумалось Кате. — Сама в магазине видела. Едкая!» Когда ужин подошел к концу, и официанты сервировали стол к чаю, все покинули столовую. Где-то начались мужские разговоры в сигаретном дыму. Мещерского отозвали в сторону, его снова с кем-то знакомили — с нужными людьми. Катя в одиночестве сидела на кожаном диване в гостиной. Смотрела на носки своих замшевых туфель. На узорный ковер на полу. Она понимала: Мещерского «прописывают» по полной программе. И сейчас не нужно ему мешать. Пусть потолкуют, присмотрятся друг к другу, обсудят дела. Мужчины!