Андрей Троицкий - Бумер-2: Клетка для кота Страница 27

– Не разводи тут сырость, – сказал напарнику Иткин. – Он уже в порядке. Видишь, шевелится.

Прохоренко унес чайник, грохнул им о железный стол. Коля поднял голову и увидел все ту же картину, какую наблюдал и два, и три часа назад. Темно-желтые стены козлодерки, разукрашенные пятнами плесени. Ржавый стол у стены, пара табуреток и колченогий венский стул. Готовясь к ремонту, отсюда вытащили железные шкафчики, в которых хранилась сменная одежда контролеров и всякий хлам.

Чугур в старых брюках и майке в голубую полоску, широко раздвинув колени, сидел на табурете. Он курил, стряхивая пепел в жестянку из-под кофе. Стоявший рядом с ним долговязый прапор поеживался от холода, тер ладони и простужено покашливал в кулак. Но кума не брали ни сырость, ни холод: лицо покраснело, в глазах блеск азарта. Правый бицепс у него дергался в нервном тике.

– Вот она, моя татуировка. – Чугур ткнул пальцем в плечо, на внешней стороне которого подрагивал якорь.

Наколка со временем поблекла, лучше всего читались два крюка и верхняя часть с канатом, продетым в кольцо.

– Сделал, когда в морской пехоте служил, – пояснил Чугур. – Ну совсем пацан был, детство в одном месте играло. И всю жизнь стыжусь этой наколки. Это урки себе шкуру портят, и я вроде как блатной. Мне эти феньки не по чину.

Прохоренко встал на цыпочки и шепнул Иткину на ухо:

– Плакала твоя водка, можешь деньгами отдать. Я не возражаю.

Иткин покашлял в кулак. По всему выходило, что он проспорил. Чугур, кажется, совсем забыл про зэка, треплется за жизнь, травит байки про свою татуировку. И, кажется, настроен очень миролюбиво.

– Еще посмотрим, – тихо буркнул себе под нос Иткин, с интересом изучая Кольку.

Тот лежал на боку и гадал про себя, когда кончатся его мучения. Стоило лишь пошевелиться, как боль в вывернутых суставах отзывалась в груди, опускалась ниже и застревала в промежности, как острие невидимой иглы. Он попробовал растянуть веревку, больно врезавшуюся в запястья. Ничего не выходит. То ли веревка прочная, то ли сил не осталось. Пальцы и предплечья онемели, а руки сделались тяжелыми, будто к ним привязали железные чушки. Кольке было трудно дышать, казалось, что в горло попал ком грязи, застрял в дыхалке и не проходит ни назад, ни вперед. В голове грохотали колеса товарного поезда, оглушительно гудели электрички. Сквозь эти звуки человеческие голоса долетали издалека, словно с того света.

– Не пробовали марганцовкой вывести? Марганцовкой больно, но, говорят, очень эффективно. – Лейтенант подошел поближе к куму, разглядывая блеклую татуировку.

– От марганцовки шрам остается, – помотал головой кум, – как от ожога. А, хрен с ней. Теперь уж поздно наколку сводить. Пустяки все это. Я ведь ношу рубашки с длинным рукавом, под формой не видно.

– Да, никогда у вас татуировки не замечал, – будничным тоном сообщил Рябинин. – Если бы вы не показали, я и внимания бы не обратил. Выцветшая какая-то...

– Ты жену-то с ребенком на юга отправил? – спросил кум.

– Послезавтра уезжают.

– А ты, наверное, рад? – рассмеялся Чугур. – Какую-нибудь теплую бабу уже присмотрел?

– Какие в наших краях бабы? – удивился Рябинин. – Одни проблядушки.

Что верно, то верно, народонаселение поблизости от зоны в основном мужское, поскольку селятся тут те самые люди, что отбывали срок за забором. На одну бабу трое кавалеров. Такой вот демографический казус.

– Это точно... – Кум раздавил окурок в банке с решительным видом человека, который собирается приступить к важному делу, и махнул рукой лейтенанту.

Рябинин склонился над Колькой, заглянул ему в глаза, словно сам хотел убедиться, что парень дышит, очухался.

– Не заснул, земляк? – весело спросил лейтенант. – Ты не спи, а то замерзнешь. – И улыбнулся куму.

Чугур резко встал, снял с руки золотой перстень, положил его на стол. Поднял чайник, присосавшись к носику, хорошо промочил горло. Потом вынул из кармана перчатку, натянул ее на правую пятерню. Пошевелил пальцами, проверяя, плотно ли легла кожа.

– Вы ребята, смотрю, совсем заскучали? – Чугур подмигнул лейтенанту. – Сейчас станет веселее. Тяните веревку.

В душе у прапорщика Иткина шевельнулась надежда. Может статься, он не проспорит три пузыря. Прапор подбежал в дальний угол козлодерки, схватился за конец веревки и, не дожидаясь Прохоренко, со всей дури дернул ее на себя, выворачивая Шубину руки за спиной. Тот закричал от боли.

– Полегче, – осадил кум прапора, – так ты ему кости сломаешь. Плавно тяни. Не дергай.

Колька продолжал кричать. Его душили слезы боли и несправедливой обиды. Ступни его оторвались от пола на несколько сантиметров. С заломленными назад руками он качался на веревке и скулил, как подстреленная собака.

– Кто-нибудь заткнет ему пасть?

Кум огляделся по сторонам, нашел взглядом лейтенанта и кивнул, мол, давай, чего ждешь. Рябинин проворно поднял с пола тряпку, пропахшую солидолом, рукой надавил Шубину на нижнюю челюсть, заставив того открыть рот. Затолкал ему тряпку в глотку так далеко, что тот не мог вытолкнуть ее обратно языком. И сунул под нос кулак: дескать, только пикни, тварь, и от меня огребешь. Колька замычал, он чувствовал, что дыхания не хватает. И если его не забьют до смерти, он наверняка откинется от удушья.

– Выше, – скомандовал Чугур, – чтобы его брюхо оказалось на уровне моего плеча. Еще выше.

Второй контролер, помогая Иткину, уперся ногами в пол, схватился за веревку и потянул. Они привязали ее к радиатору отопления и отступили в сторону, к двери. С этой позиции самый лучший обзор. Чугур сделал замах, но не ударил, отступил на шаг, потому что Колька попытался пнуть его ногой в грудь. Это робкое сопротивление не разозлило, а развеселило кума.

– Эй, лейтенант, – крикнул он. – Держи ему ноги.

Рябинин зашел сзади, придвинув ногой табурет, уселся на него. Хотел согнуть в коленях ноги Шубина, но тот довольно чувствительно пнул лейтенанта в грудь босой пяткой. На большее Кольку не хватило. Через сломанный нос в легкие попадало слишком мало воздуха. Дыхание перехватывало после каждого движения.

Чугур подошел ближе, снизу вверх посмотрел на свою жертву.

– Брыкаешься, – сказал он одобрительно, – и правильно делаешь. Человек должен защищаться. Ну, продолжим?

Кольке хотелось кричать так, чтобы вся боль вышла из него с этим криком. Пусть хотя бы скажут, объяснят, за что с ним так? Но вместо слов смог только промычать что-то невразумительное.

– Эх, где мои семнадцать лет, – вздохнул Чугур.

В следующую секунду он, хорошенько размахнувшись, с чудовищной силой влепил зэку кулаком в печень. Колька резко выдохнул воздух, его мотнуло так, что кляп вывалился изо рта. Раскачиваясь, как маятник, он сверху плюнул куму в лицо красной слюной и снова попытался достать его ногой.

– Ну держите меня за гланды. – Чугур стер левой рукой со лба и подбородка Колькину кровь, поправил перчатку на правой и довольно подмигнул Рябинину.

У лейтенанта по спине пробежал холодок. Он понял, чем кончится дело...

С раннего утра Кот околачивался у крыльца медсанчасти. Здесь же торчали еще восемь зэков, решившие по болезни или от лени закосить от общих работ, получив справку у фельдшера Лукова. С пустыми руками сюда не приходили, потому как получить на халяву выходной – дело нереальное. Нужно подогреть лепилу, тогда и он пойдет навстречу. Кто-то сжимал за пазухой кусок сала, завернутый в газету, кто-то прятал в карманах сигареты или кулек карамели.

Уже начался завтрак, а Луков почему-то все не открывал дверь. Если не получить справку до построения, значит, выходной накрылся. Кот пришел не за справкой: с тех пор, как за Колькой вчера вечером пришли лейтенант Рябинин и двое прапоров, о нем не было ни слуху ни духу.

Едва объявили побудку, к Коту прибежал помощник фельдшера, молодой жулик Вася Морозов. Вывел его на зады барака, в укромное место за кучей угля, и нашептал, что под утро Шубина на носилках притащили из административного корпуса в больничку. Парень выглядел хуже лежалого жмурика, но был в сознании, даже не бредил. Попросил у дежурного фельдшера шариковую ручку и листок бумаги.

Положили его на кровать в дальней двухместной палате, куда обычно попадают авторитетные воры или башливые зэки. И даже эту кровать отгородили матерчатой ширмой, чтобы его никто не увидел из коридора через застекленную дверь. Якобы кум велел никого туда не пускать. Но Колька просил, чтобы к нему пришел Кот. Говорит, что очень надо. Врача из вольнонаемных сегодня нет и не будет, а с фельдшером Луковым, поскольку он зэк, договориться всегда можно.

Через четверть часа Огородников стоял у крыльца больнички, дожидаясь начала приема, но лепила, казалось, заснул летаргическим сном.

– Я только на минутку, – громко сказал Кот, обращаясь к недовольному контингенту.

– Все на минутку... – отозвался кто-то, но Костян его не слышал.