Шерриер Кристиан - Не говорите ему о цветах Страница 27

Я рассказываю вам это, чтобы стало ясно, как мне было трудно бунтовать, пойти наперекор матери. Теперь я обрела любовь, я нашла вас, и вы мне поможете. Правда ведь? Я так мечтаю об этом! Но вернемся к тому дню, когда я пыталась вас убить. Конечно, я не хотела делать этого, я хотела только испугать вас и совсем не сильно тянула шнурок. Правда, только испугать, предостеречь, ведь вы собирались пойти к комиссару и все ему рассказать. Как раз в этот день мы прибегли к уловке. Я назначила свидание отцу, он пришел ко мне. И вместо меня заключил в объятия мою мать. Она хотела поговорить с ним и открыть карты, но ничего не получилось, потому что отец лишился рассудка…

Я вернулась в Германию, и мать решила выдать меня замуж за моего кузена Карла, но он мне совсем не нравится. Сегодня состоялась официальная помолвка. Замуж за него я никогда не выйду. Я люблю вас. Мы убежим отсюда, правда? Уедем, куда глаза глядят, и постараемся забыть все эти ужасы.

— Начиналось утро, а я ни на минуту не сомкнул глаз. Первый луч солнца скользнул сквозь занавеску и упал на плечо спящей Урсулы. Тогда я встал и тихонько оделся. На цыпочках спустился в большой зал. Там до сих пор витал запах недавнего празднества: пахло дорогими сигаретами, тонкими духами и жареным мясом. Вокруг буфета жужжали мухи. На стене, слева от входной двери, висела галерея портретов военных, вероятно, это были мои предки. Один из портретов висел вниз головой, я перевесил его, как положено.

Я открыл старое бюро, там было полно каких-то бумаг. Часть я сложил в кучу возле входа, потом поджег зажигалкой бумаги в бюро и возле двери. Я ни минуты не колебался. Какое-то время я еще постоял в дверях и убедился, что бумаги в бюро горят замечательно, а огромные занавески над кучей у входа вспыхнули, как спичка. Тогда я плотно закрыл за собой дверь и помчался прочь. Добежав до пригорка возле пруда, я кинулся на землю. Солнце уже поднялось над верхушками деревьев и осветило темный водоем, дно которого застилали мертвые листья. Я любовался замком; потребовалась едва ли минута, чтобы пламя охватило первый этаж. Окна на фасаде открылись. В каждом окне торчало по старику, они простирали в мольбе руки и что-то кричали, что — я не мог разобрать. Пламя и дым заволокли их. Вскоре весь замок превратился в огромный пылающий костер, по яркости и блеску он соперничал с солнцем. Крики мало-помалу стихли, заглушенные гулом пламени.

Внезапно на балконе возникла фигура в белом, вокруг нее плясали языки огня, она была словно окутана огненным саваном. Прежде чем фигура рухнула, я узнал страшное лицо с запавшими глазами, кривым и дергающимся ртом. Я вскочил и помчался в город.

Потом я вернулся во Францию и попал к вам в лапы, господин комиссар. Теперь, когда вы все знаете, судите меня. Дайте мне один из этих гладиолусов, я хочу унести его с собой в тюрьму.

— Нет, — ответил Фонтанель и вздохнул.

Когда вечером комиссар вернулся домой, он нашел свою жену Доротею перед зеркалом в ванной комнате. Она прикалывала к черным, как смоль, волосам великолепную чайную розу. Фонтанель подскочил сзади и вырвал цветок. При этом он слегка вскрикнул и посмотрел на руку: на указательном пальце выступили капельки крови. Он с отвращением швырнул розу на кафельный пол и яростно раздавил каблуком. Потом притянул к себе Доротею и прошептал:

— Потому что мы любим друг друга…

Она повернула к нему свое прекрасное лицо, и он продолжил:

— Потому что мы любим друг друга, я не хочу видеть ни одного цветка в нашем доме.

Фонтанель обнял ее за талию. Она откинулась назад, словно надломленный цветок.